2:1

У Вани волосы липнут ко лбу, капли пота сбегают по шее, и глаза, прищуренные из-за ярких прожекторов, гордо сияют. Дыхание все еще сбитое, частое, сердце колотится, ударами отдаваясь в горле, и ноги болят от напряжения. Насквозь мокрая футболка неприятно обтягивает тело, Ваня дергает ее края, падает. Плевать, что газон не высох после кончившегося пару минут назад дождя, плевать, что колени будут зелеными — он чувствует себя счастливым и уставшим. У него довольная улыбка на губах и капитанская повязка на плече. И Тихон никогда в жизни не был рад за него больше, чем сейчас. Московский «Локомотив» обыграл питерский «Зенит» 2:1. Рядом с двадцать вторым номером — Янковский — начинают толпиться и другие, наперебой галдящие, веселые, тоже вымотанные, мокрые. С расстояния они смешиваются в зелено-красную кашу. Тихон всматривается, трет колени, рассевшись на газоне черкизовской арены. На белых шортах уже отпечатались зеленые пятна. Капли застигшего дерби двух столиц дождя стекают со лба, сбегают с носа и, возможно, за ними нападающий пропускает несколько слез, сорвавшихся на чистых эмоциях. — Тиш, ты че это? — перед лицом появляется ладонь Артема, Тихон хватается за нее, понимая, что засиделся, встает. — Нормально все? — Да, все окей, — он отряхивается от приставших травинок. — Расстроился, что ли? — предполагает Дзюба, но прослеживает затяжной взгляд до другой половины поля и хмыкает. Понял. — Иди поздравь. Тихон еще некоторое время залипает, хмурится, когда на Ваню с широкими, мужицкими объятиями налетает Смолов, оформивший сегодня победный гол, и отворачивается, сверкнув глазами недобро. — Там есть, кому поздравлять, — говорит он и отмахивается, стоит Артему снова открыть рот. — Пойдем. С поля они уходят, как и полагается непобежденным проигравшим — с гордо поднятой головой и молчаливым обещанием вернуться, чтобы уничтожить. Артем не затыкается, шутки травит, хлопая Тихона по спине и обещая сесть с ним рядом в самолете, чтобы не киснул. А Тиша и не киснет, они с Темой — дуо по поднятию командного духа. Отвечают за анекдоты на тренировках, приколы на сборах, атмосферу в раздевалке на перерыве и фансервис. Спускаясь по лестнице в подтрибунное помещение, он отчетливо чувствует колючий взгляд. Ваня слишком долго задерживает свое внимание на удаляющейся голубой девятке. Со стадиона Янковского выпускают не так быстро, как он рассчитывал. Сперва озадачивают интервью на выходе с поля, потом — у раздевалки, на парковке его ловят несколько фанатов. Приходится — он очень устал, поэтому не в самом лучшем настроении — улыбаться на фотографиях, позировать. И только хлопнув дверью серого амг гт, Ваня выдыхает облегченно. Играть «дома» всегда удобно — можно приехать на своей машине, не ждать долго натягивающего джинсы Пабло и не слушать дурацкий, хоть и насильственным методом полюбившийся, плейлист Магкеева. Ваня уже несколько лет снимает квартиру в районе Филевского парка, потому что так ближе — до тренировочной базы не больше получаса. Он делит ее с Громом — угольно-черным французским бульдогом, пучеглазым и оправдывающим кличку своей внезапной громкостью. Завел совсем недавно, меньше года назад, и еще ни разу не пожалел. Правда, на время сборов приходится сдавать Грома в заботливые руки мамы, принимающей его практически за внука, которого никак не дождется. Под намеренно холодными струями душа смывая пот и усталость, он все не может избавиться от лезущих в голову воспоминаний с матча. Уведомления об отметках на фото сыпались из инстаграма всю дорогу до дома, а вместе с ними: поздравления в комментариях, в директе, сообщения в ватсапе от мамы — знает, что Ваня за рулем разговаривать не любит — и несколько голосовых из аналитических телеграм-каналов. Все это лавиной обрушивается на него сейчас, заставляя проживать эмоции с поля за закрытой дверью ванной. Он уверен, что стоит только открыть любую социальную сеть, включить обзор матча или перейти по отметкам в сторис болельщиков — обязательно найдутся кадры, где они рядом, где Тихон смотрит, где смотрит сам Ваня. И даже если попытаться проскроллить все эти провокационные для сердца моменты, от собственной памяти никуда не скроешься. Он до сих пор чувствует предматчевое рукопожатие, и, хотя Тихон стоял пятым в шеренге своей команды, прикосновение все равно отпечаталось поверх других, даже поверх наслоенных. Ваня не совсем уверен, что должен чувствовать по поводу всего этого, но, когда Тихон одного за другим проходил полузащитников и вдруг возник прямо перед носом, он не колебался ни секунды, выбивая мяч с поля и лишая «Зенит» очень хорошей возможности сравняться. Трибуны взорвались, момент был критическим, в ничьей никто не сомневался, но железнодорожники выдержали, вытянули и забрали три очка. В турнирной таблице «Локомотив» взлетел на первое место. Ваня думает, что нужно остановиться на этой приятной мысли, и не заебывать самого себя. И думает он так до момента, пока в половине второго ночи не раздается оглушающе громкий дверной звонок. Храпевший на лежаке Гром подскакивает, сонливо озираясь по сторонам и неуклюже разворачиваясь мордочкой к двери. Так и не уснувший Ваня откладывает телефон на журнальный столик и неохотно поднимается. До двери плетется, прикидывая примерно, кто это может быть. Или Федя, заскучавший в таком же одиночестве, или сестра, любящая заезжать в гости без предупреждений. Но в дверном глазке он видит Тихона. Колеблется, сжав пальцы на вертушке, а стоит ли? Звонок не повторяется, это странно для Жизневского, и лишь сильнее путает Ваню. Настаивать, видимо, никто не собирается. Он все же открывает и оправдываться перед самим собой за этот поступок не собирается. — Привет, — негромко здоровается Тихон, в глаза практически не смотрит. Его здесь быть вообще не должно. — Чего хотел? — Ваня уже жалеет, что не сдержался, диалог с первых секунд становится невыносимым. — Поговорить. Янковский плечом прижимается к дверному косяку, на пороге сквозит, и он, в шортах и футболке, чувствует скользящую по босым ногам прохладу, незаметно дрогнув. Тишина затягивается. Нападающему питерского «Зенита» и защитнику московского «Локомотива» вообще-то не о чем разговаривать, уж точно не за пределами футбольного поля, но они стоят напротив друг друга сейчас. Смотрят так, будто невысказанного слишком много, и проверяют выдержку. — Говори уже, — торопит Ваня, игры в молчанку заебывают. Болтливый Тихон непривычно безмолвен, это напрягает. Глаза у него тоскливые, как у побитой собаки, чуть воспаленные и грустные. И Ваню душит безысходность в чужом взгляде. — Не думал, что увижу тебя в стартовом так скоро, — чтобы не торчать в звуковом вакууме, говорит Янковский. — Сам не думал, — отзывается Тихон, тряхнув кудрями. У Вани с ними слишком много всего связано. И руки чешутся снова пальцами по вьющимся волосам пройтись, зарыться, погладить, на встречу себе потянуть и… — Помогла, значит, реабилитация в Берлине, — криво усмехается Ваня. — Помогла, — соглашается Тиша, непроизвольно коснувшись ладонью колена. Почти год назад, когда второй раз вышел в основе за «Зенит» против «Динамо», он чуть не завязал с футболом навсегда. Молодой полузащитник московского клуба въебался сбоку, взявшись из ниоткуда, бутсой прилетело так, что казалось нога в обратную сторона выгнулась. Тихон валялся на газоне, пока бежали врачи, а на заднем плане Артем уже бился за его честь и достоинство, словесно правда, но это не так важно. В глазах стояли слезы, он подвывал в голос, не стесняясь. «Повреждение передней крестообразной связки и повреждение медиального мениска» в больнице прозвучало, как приговор. — Так о чем поговорить хотел? Ваня быстро переводит тему. Вспоминать тот день ему не нравится. Он по телевизору смотрел, с ногами забравшись на диван, и в груди колотилось от страха, когда все произошло. Позвонить не дала гордость, приехать — затаившаяся ненависть, но через общих друзей он интересовался. — О нас. — Нет никаких «нас», — хмурится Ваня, стараясь не выдать участившееся сердцебиение, он ждал этого момента. — Надеюсь, тема закрыта, можешь сваливать. — Я скучаю, — совершенно серьезно заявляет Тихон, замечая чужой судорожный вздох. — Это твои проблемы, — холодно отрезает Ваня. — Когда ты контракт подписывал и в свой ебучий Питер сваливал, тебя не волновало. Янковский не понимает, к чему все это сейчас — полные сожалений разговоры, пропитанные отчаянием взгляды. Спасибо, что не серенады под окном. Для него этап пройден, вычеркнут, забыт. Вытерплен. Пережит. Он хочет сказать Тихону, что они чужие люди, но внутри скребется что-то и запрещает. — Не могу без тебя, Вань, — признается Тиша, горько улыбаясь. — Не выходит. — Не смей! — ощетинившись, Ваня делает шаг назад, будто пытаясь избежать и разговора, и его последствий, какими бы они ни были. — Я понимаю, что переход до последнего от всех в секрете держали специально, но от меня, блять… — глаза полыхают лихорадочно, Янковский злится. Они так и не поговорили тогда. — Мне ты мог сказать, что уходишь. Я разве когда-то тебя ограничивал? В нем говорит обида, Тихон понимает это и слушает, позволяя высказать все, что терзает. — Мне жаль. — Ты себе, сука, не представляешь, что я чувствовал, когда нам на тренировке сообщили об этом. Я думал, что это шутка, пранк, розыгрыш твой дурной, а потом фотку с Дзюбой увидел в инстаграме в форме…синей, блять. И я все никак не мог понять, почему ты сбежал просто, не сказал ни слова на прощание. Разве я заслужил? Разве такого расставания я достоин?! — голос обреченно срывается под самый конец, но с каждым словом Янковскому становится и легче от наконец получивших волю переживаний, и тяжелее, потому что затолканные поглубже чувства находят свой путь к поверхности. — Вань… — Не вздумай, блять, — глянув болезненно-остро, предупреждает Ваня. — Я тебя люблю. Все еще. До сих пор. От ложащихся друг на друга слов не спрятаться, не скрыться. Янковский тяжело вдыхает, пальцами крепче вцепившись в ручку двери. Он правда боялся этого момента. Момента, когда придется признать, что он тоже скучает, тоже ждет, тоже любит и тоже хочет обратно. В то время, где им обоим было хорошо просыпаться в одной постели, пить кофе на кухне, собираться одновременно, напоминать друг другу то про дезодорант, то про гетры, в одной машине приезжать на базу, обниматься в душе, когда раздевалка пустеет, и целоваться в черкизовском парке под уличными фонарями. Тихон делает шаг навстречу. — Не надо, — хрипло шепчет Ваня. — Я тебя люблю и перестать уже не могу. Будь я хоть в «Зените», хоть в «Торпедо Миасс». Вань, мне больше никто не нужен. Только ты, — он подходит ближе, не встречая сопротивления. — Хватит, Тиш, — Янковский устало упирается ладонью в его грудь, пускай это и бесполезно — Тихон стоит практически вплотную. — Завязывай. — Пожалуйста, — не унимается, пальцами обхватывая предплечье удерживающей его на расстоянии руки, отстраняет ее. — Пожалуйста, Ваня, позволь мне. В последний раз. Обещаю… Обещаю, что все будет по-другому. А Ваня не может. Он устал, он заебался, он не хочет больше бегать от себя и своих чувств. Он боится и переживает, от бесконечных мыслей у него пухнет голова, от въевшегося в кожу Тишиного запаха трудно дышать. Янковский вяло дергает рукой, даже не стараясь ее высвободить — просто проверяет, насколько крепко увяз в складывающейся ситуации. Ему бы собраться и послать Тихона подальше, а вдогонку что-нибудь фанатское про «бомжей» крикнуть, но взгляд скользит по губам, и желание их коснуться кажется слишком очевидным. Его все еще держат за руку, другая ладонь оглаживает щеку, за широкой спиной Жизневского открытая нараспашку дверь, приглашающая любопытных соседей посмотреть на развернувшуюся драму. Ваня сглатывает с трудом, корит себя за дурость и давит порыв первым качнуться навстречу. Тихон наклоняется ближе, спрашивает: — Можно? — Можно. Целуется Тихон с по-прежнему охуевшей чувственностью, будто и правда любит, обожает, хочет. Будто и не было этого года порознь, будто не сбегал никогда в свой пасмурный Питер, оставив Ваню здесь. На него бы злиться, обижаться, на хер послать, но руки сами тянутся к плечам, поднимаются по шее. Ванина ладонь оборачивается вокруг, сжимает, но не до хрипа, а лишь удерживая, напоминая. Тиша вздрагивает и покорно расслабляется, языком лизнув приглашающе раскрытые губы. Янковский наконец позволяет себе ту самую слабость — зарывается в кудри. Он тянет пряди до боли, поцелуем вгрызается, жадно вылизывая горячий рот, и не боится быть замеченным. Широкие ладони по спине сползают ниже. Сперва неуверенные, они все настойчивее жмутся к телу через одежду, преодолевают поясницу и останавливаются на бедрах, лапают, как вздумается, а с Ваниных губ срывается тихий стон. Он оттягивает Тишу за волосы от себя, укусив напоследок. Не до крови, но ощутимо. — Думаешь, наплел мне тут, засосал, и можешь в постель затащить? — спрашивает строго, всматриваясь в бесстыжие глаза. Тихон улыбается, даже не собираясь извиняться. Его принимают обратно. — Это необязательно должна быть постель. — Да ты охуе— Захлопнув дверь, Тихон снова прижимается к возмущенно распахнувшимся губам, проглатывает чужие возражения, впрочем, быстро сходящие на нет. Ваня скучал по всему этому: по поцелуям, взглядам, дыханию, рукам. И когда в них он тонет, задыхаясь от переизбытка разом нахлынувших ощущений из прошлого, отпечатавшихся в памяти слишком ярко, сопротивляться сложно. Вынырнуть еще сложнее, потому что Тихон медленными, но уверенными шагами оттесняет его в гостиную. — Помнишь, как я тебя в раздевалке у стены трахнул? — усмехается он, отстраняясь, чтобы рассмотреть знакомый легкий румянец на щеках. — Ты так старался молчать и так проебывался в этом, — Ваня почти отвешивает подзатыльник, но его снова ловят за руку и целуют. — Помолчи, — говорит раздраженно, а между ног тянет жарко от всплывших перед глазами картинок. — О, у меня много всего в запасе, — с дьявольской ухмылкой сообщает Тиша. На широком диване они помещаются без проблем, еще и место сбоку остается. Жизневскому бы рот открыть и шутку про тройничок выдать, но он рискует получить в лоб, и лишь поэтому сдерживается, припадая к выгнувшейся шее. Футболку с Вани он стянул еще в коридоре, там же оставил свою куртку и худос — до безумия приятно, когда тело к телу, пока губы к губам. Тихон сцеловывает отчетливые удары пульса с шеи, прячет улыбку на Ванином плече, потершись щетиной, и позволяет себе зубами царапнуть кожу в яремной ямке — острый кадык дергается. — А как я тебя на капоте твоей ешки посреди какой-то трассы пустой разложил, помнишь? — ткнувшись носом в ухо и засосав мочку, елейно интересуется Тихон. Конечно, Ваня помнит. Вздыхает прерывисто, боясь закрыть глаза и охуеть от воспоминаний. — Я думал, ты все покрытие сцарапаешь нахрен, — легкий смех ложится на кожу, губы целуют по линии челюсти. — И птиц распугаешь, — добавляет Тихон, пальцами скользнув по напрягшемуся прессу и погладив у кромки шорт, — такой громкий был. Стонал, плакал… — ладонь через ткань накрывает член. На Ване нет белья — он вздрагивает от прикосновения и выворачивается. — Будешь сегодня таким же? — Заткнешься ты, нет? — шипит недовольно, а ноги все равно раздвигает, подпуская. От слов, льющихся точно в ухо, и от неспешной ласки между ног хочется заскулить позорно и попросить о большем. Ваня прикрывает глаза, когда на ключице засасывают кожу. Выдыхает хрипло и закусывает губу — ладонь забирается под резинку шорт, обхватывает полувозбужденный член, проводит по стволу, ощутимо сжимая, и задерживается под головкой. На сухую не очень приятно, но он все равно подается навстречу, умирая от одного лишь прикосновения. — Бля, — Тиша качает головой, кудряшками щекоча кожу. — Не хочу сегодня при зрителях, — признается вдруг. Ваня приподнимается на локтях, смаргивая пелену наслаждения, оглядывается. — Каких зрителях? — Вон стоит, — Тихон кивает в сторону дверного проема, где на пороге замер Гром, удивленно вылупившийся и на хозяина, и на внезапного гостя. — Он или она? Янковский падает обратно, засмеявшись. — Это он. Отпусти, — говорит, скатываясь с дивана. Со стояком ходить неудобно, но дверь-то надо закрыть. — Бедный Гром, хорошо, что не позже заглянул. Тихон на это фыркает и смотрит, как Ваня роется в ящиках под телевизором, где все вперемешку: провода от техники, джойстики, даже инструкции какие-то. Но к дивану он подходит с флаконом смазки, выскользнувшим из рук и спружинившим по поверхности. Янковский тянет за руку, заставляя сесть, убирает лезущую в глаза челку, улыбается и стаскивает свои шорты. Цепляется пальцами за Тишин ремень, клацает пуговицей, тянет ширинку. Резко, быстро, умело, как много раз до этого. Вместе с бельем спускает его брюки по щиколоткам, оставляя их на полу. — Я сверху, — говорит он. От уверенности, с которой Ваня устраивается на крепких бедрах, Тихона потряхивает, ладони по привычке обхватывают за зад. — Неважно, сверху ты или снизу, — подавшись вперед, шепчет в самые губы. — Трахать все равно буду я. У Вани дрожь скатывается по позвоночнику, заставляет выгнуться навстречу прикосновениям. Он не скрывает, что любит такие разговоры и властность в словах и движениях, но иногда может повыебываться. Поэтому ерзает, притираясь к крепнущему под задницей члену, ловит хриплый вздох, наслаждается горящим, голодным взглядом. И стоит только завести руку назад, и пройтись прокручивающим движением от яиц до головки — сцеловывает с губ тихий стон. Ваня крутит в ладони оранжевый флакон, пробегается взглядом по названию, хотя видел его много раз, и мнется в странной нерешительности. Он давно не… — Давай я, — предлагает Тихон, но позволения не ждет, забирая смазку и щелкая крышкой. — Прогнись немного, — просит, ладонью мягко погладив по пояснице. Вымазанные длинные пальцы оглаживают между ягодиц — Ваня замирает и прислушивается к ощущениям, старается расслабиться, но все равно невольно напрягается. Тиша это чувствует и не торопится, лаская лишь снаружи, надавливая мягко, возвращаясь чуть ниже и потирая чувствительный шовчик. На животе под головкой становится липко от смазки, и Ваня выдыхает прерывисто, когда внутрь проскальзывает первый палец. Отвыкшие от чужих касаний мышцы поддаются удивительно легко и тут же сжимаются плотно вокруг. — Еще, — просит он, поерзав. Второй входит у́же, появляется чувство растяжения, но Ваня не отодвигается, терпит послушно, кусая губы. Тихон этого не позволяет, занимая его рот долгим, влажным поцелуем. Движения неспешные, поступательные. Пальцы плавно раскрываются, дают прочувствовать приятную наполненность, давят на стенки. Ване очень хочется научиться справляться с этим процессом спокойно, но осознание, что Тихон каждую дрожь в мышцах чувствует, отдается чем-то постыдным и безумно горячим, и в паху обжигающе жарко. — Опустись пониже, — говорит Тиша, ткнувшись носом в висок. Янковский кивает, сам насаживается, глубже вбирает пальцы и выдыхает прерывисто, простонав что-то неразборчиво. Тихону только это и нужно — знать направление — чтобы перейти к активным действиям. Чаще, больше, ощутимее. Подушечки пальцев с нажимом обводят чувствительное место, потирают, прижимаются, стимулируя лишь короткими колебаниями, а у Вани брови страдальчески сходятся, и бедра дрожат — ему хорошо. Тихон чуть не кончает от все-таки сорвавшегося стона и царапнувших по груди ногтей. Как же охуенно длинные, толстые пальцы ощущаются внутри. Гладят до скулежа медленно, но чертовски чувственно, заставляя биться в нетерпении и подаваться навстречу, шире разводить ноги, одними губами умоляя не издеваться. Ваня настолько хочет, чтобы ему вставили, что на коленях ползать готов, если только попросят. От частых касаний к простате он мучается, ладонью зажав рот — ему очень хочется закричать в голос. Близящаяся разрядка пульсирует внизу. — Х-хватит, — сбивчиво шепчет, прерываясь на стоны — пальцы не останавливаются. — Хватит, Тиша-а-ах… Стой, давай уже, я не могу… — Уверен? — Тихон упивается видом нетерпеливо раскрасневшегося Вани. Тот в отместку кусает за шею. — Понял-понял, как скажешь. Пальцы выскальзывают под разочарованный вздох, но головка вжимается между ягодиц. Тиша крадет еще несколько секунд, чтобы подразнить прикосновениями и насладиться отчаянно задыхающимся Ваней, сгорающим от желания. Беспокойно елозящий и просящий, он просто прекрасен. Но стоит члену толкнуться вглубь, войти до самого конца, дать прочувствовать глубину и замереть — Ваня не может удержать жалобный всхлип, вырвавшийся совершенно неожиданно. Согнувшись и до боли сжав коленями Тишины бедра, он дышит часто-часто и одну за другой переживает прошивающие бедра судороги. — Тише, Ванечка, — Жизневский смотрит обеспокоенно, осторожно гладит по спине, не совсем уверенный, помогает или делает хуже. — Ты чего вообще? — слова даются с трудом, его сейчас так обхватывают, что до визга осталось немного. — Б-бля, — Ваня ладонью трет лицо, выпрямляясь и оседая на распирающем изнутри члене. — Ты прости, я не специально, я не знаю, почему так… Тихон не совсем понимает, о чем он говорит, осматривает все, что доступно, а потом осознает: у Вани на животе капли спермы, и взгляд влажный, сытый, немного виноватый. — Ты ебнулся извиняться? — глаза горят восхищенно, Тиша целует смутившегося Ваню в нос. — Это лучший комплимент от твоего тела, — улыбается он, мазнув пальцами по острому подбородку. — Даже не пошутишь? — глянув недоверчиво, спрашивает Янковский. — Мне плевать. Ты выглядишь охренительно горячо, — губы замирают напротив губ, от дыхания щекотно. — Сделай одолжение, не сжимайся так сильно, — застонав, просит Тихон и чмокает звонко в уголок рта. — Я еле сдерживаюсь, чтобы не затрахать тебя до потери пульса прямо сейчас. Ваня зажмуривается, переживая широко лизнувшее нервы возбуждение. Тишин рот надо запретить, слишком похабные вещи оттуда вылетают временами. — Затрахай, — соглашается Янковский, пальцами очерчивая ломающиеся в ухмылке губы. Тихону большего и не надо, чтобы схватить покрепче, натянуть до конца, вскинуть собственные бедра, выбивая хриплый громкий стон, и оскалиться довольно. Ваня выглядит до неприличного хорошо, когда отступает, дает слабину, позволяет полностью забрать инициативу, пальцами впивается в плечи, послушно принимает на всю длину и стонет громко на каждое движение, растекаясь по широкой груди. Не выдерживая напора, он срывается на ругательства, кусается и всхлипывает, шипя на особенно глубоких толчках. — Охуе-еть, — шепчет Тиша, засматриваясь исказившимся удовольствием лицом. Вид у Вани страдальчески вожделенный, растрепанный. — Натянул капитана команды, — смеется он, облизывая пересохшие губы. Янковский упирается ладонями в плечи, промаргивается, стараясь сосредоточиться на словах, а не огромном члене, и говорит: — Кто кого еще натянул, — фыркает самодовольно, без зазрений совести напоминая про первое место в турнирной таблице. Тиша не терпит. От жесткого шлепка с силой впечатавшейся в ягодицу ладони Ваня вскрикивает и смотрит укоризненно, но в глазах напротив ни капли раскаяния, и он лезет целоваться. Потому что это слишком горячо. Пальцы до отпечатков сжимают ягодицы, разводят, чтобы Ваня ощутил, как хорошо его заполняют. Тихон фиксирует на одном месте и задает свой темп. Постоянный, быстрый, опережающий даже Ванины стоны — он не успевает рот закрыть, а член опять внутри, проскальзывает, задевая простату, упирается глубоко. Уж лучше бы сам контролировал процесс. Потому что Тиша умеет работать бедрами — каждый толчок уверенно глубокий, ощутимый, резкий — и заставляет кричать. Ваня скребет его спину, почти не соображая, от долбежки закатываются глаза. Внизу просто горит. От трения, оба уверены, там уже все красное. — Знаешь, где еще я хочу тебя трахнуть? — не останавливаясь, Тиша растягивает слова с ухмылкой и сильнее впивается пальцами. Янковский мотает головой и, если честно, знать он не хочет. Но ебет ли это желание Тихона? — На поле, Вань, — признается, почти зарычав оттого, как вмиг сжалось жаркое нутро вокруг. — Нравится тебе эта идея, да? Чувствую, что нравится, — его самого уносит. — Оформил бы хет-трик в ваши ворота, а потом в твои, Вань, еще бы и пенальти постарался заработать. Прям в центре поля тебя взял бы, чтобы все, б-блять, видели, что член в задницу ты принимаешь так же хорошо, как играешь, и чт— Ваня с закрытыми, практически зажмуренными, глазами наощупь зажимает его рот ладонью. Он всхлипывает, задрожав, бессильно оседает, позволяя растянуть себя еще больше добавившимся к члену пальцем, и воет, как сука, зубами вцепившись в напряженную мышцу шеи. От чужой озвученной фантазии трясет просто. Стыдно становится, что от таких речей он заводится, а от представления по прессу Тихона уже петляют ниточки смазки с текущей головки. — И что, — Тиша убирает его руку, договаривая: — стоны твои подо мной гораздо громче любой фанатской кричалки. Ваня чертовски красивый, когда содрогается на члене, позволяя размеренно вколачиваться в свое тело. Его прошивает дрожью снова и снова, собственная ладонь судорожно сжимается на члене, последними рывками доводит — животы теперь у обоих в сперме. Тихону нужно всего на десяток секунд больше, чтобы вжаться последний раз с громким шлепком и спустить внутрь, с наслаждением рыкнув Ване в плечо. Тот отзывается тихим, согласным непонятно с чем, скулежом и ерзает, понимая: стоит подняться — из него потечет. — Мудак ты, — Ваня возит щекой по взмокшей груди и нарочно щипает за сосок, но слезать не спешит. — За что? — ойкает Тихон, одной рукой перебирая пряди его волос, второй — потирая пострадавшее место. — Так-то причин много. Но сейчас за то, что высунуть мозгов не хватило. — Я же не специально, — виновато, но совершенно довольно, говорит Тиша. — Прости? — и целует в лохматую макушку. — Мне теперь мыться снова придется, — фыркает Ваня. Тихон хмыкает. Да, проблема. — Ну, хочешь, вылижу? — предлагает, ни капли не стесняясь, и Янковский отстраняется и смотрит, как на дурака. — Извращенец, — а щеки все равно чуть краснеют. — Кстати, на самолет не опоздаешь? — У меня с утра вылет, из-за непогоды отложили. Ваня кивает понимающе. С погодой в последнее время вообще пиздец. — Тогда мож— — Вань, — Тихон ловит за ладонь внезапно, пальцы переплетает, как раньше. — Я от своих слов не отказываюсь, слышишь? Я за тобой приехал. К тебе, то есть, ну, короче, ты понял. — Я в «Зенит» переходить не стану, — сразу заявляет Янковский и смотрит пристально, будто боясь узнать, что все это — попытка уговорить на трансфер. — Да куда там, у них денег нет, — смеется Тиша, водя своими пальцами по костяшкам его. — Бразильца подписываем. Они молчат какое-то время, Ваня прижимается обратно, разрешая гладить свои руки. — Но я правда хочу все вернуть. Я идиотом был, когда слинял, не предупредил тебя. Не знаю, чем думал, но я очень жалел и жалею сейчас, что столько времени проебал, не извинившись раньше. Ты прости меня, ладно? — И тебя не смущает, что мы теперь за разные клубы одного чемпионата выступаем? У Янковского в телефоне до сих пор общие фотографии в красно-зеленой форме. — Вообще похер, — без раздумий заявляет Тихон. — К тому же после таких матчей секс должен быть крутым. — Если вообще будет, — устало вздыхает Ваня. — Мы в разных городах, у нас разное расписание матчей и сборы в разных странах. Тиша понимает, что это тяжело. Ваня перечисляет минусы, но активно не противится, и это дает надежду. — Если не хочешь, так и скажи, Ванька, я же пойму, — и крепе сжимает его руки, боясь, что все это в последний раз. Янковский молчит, кусает губы, прислушиваясь к биению чужого сердца. Хочет. — Поддаваться я не стану, — вывернувшись из объятий, он хмурится, смотрит в глаза серьезно. — И Новый Год празднуем в Москве. Тихон соглашается на все, а когда Ваня замолкает, целует его в нос, прекращая нервное бормотание. — Познакомишь с Громом?