В путах

Юфемия улыбается — сдержанно и невыносимо ласково одновременно. Единственная принцесса, в чьей ДНК не засела проклятая британская гордость, помноженная на королевское высокомерие, из которого примерно на сто процентов состоят её братья и сестры. Иногда Сузаку кажется, что она не принадлежит императорскому дому, а, может быть, и этой планете тоже. На вид Юфемия легче воздуха — того и гляди вознесется к небесам, сольётся с облаками и навсегда оставит бренную землю. На всякий случай Сузаку касается её руки — просто чтобы убедиться в том, что и он, и она все ещё реальны. Улыбка Юфи тёплая, а пальцы холодны, как лёд, но Сузаку чувствует себя почти счастливым, когда сжимает их в своей ладони. Вокруг идиллия: ни больше ни меньше. Они вдвоём лежат на шелковистой траве, птицы щебечут в шелестящих кронах, фонтан журчит тихо, усыпляюще. Уходящее солнце топит лужайку дворцового парка в своих ярких лучах — из-за них волосы Юфемии отдают кроваво-красным, и перед взглядом Сузаку невольно встаёт завеса из боли, страха и воплей, простреленная автоматными очередями. Он зажмуривается. — Все хорошо? — её голос такой мягкий, нежный, бережно гладит старые раны по не сросшимся краям. Сузаку открывает глаза — Юфемия смотрит на него с любопытством, немного встревоженно. Не безумно, нет. Все хорошо. — Да, все хорошо, — уверяет её Сузаку и повторяет эти слова про себя ещё раз. Волшебная мантра, иногда она помогает. — О чем ты думаешь? — спрашивает Юфи, подпирая щеку кулачком. Она лежит так близко, касается его ноги обнаженной коленкой. — О тебе, — он даже не врет. Почти. Принцесса снова улыбается, подбирается ещё ближе, так что Сузаку чувствует её тёплое дыхание на шее. Его собственное сбивается. Юфи наклоняется сверху, кладёт ладони ему на грудь — осторожно, вкрадчиво, как кошка. Сузаку уверен, что она чувствует, как сильно бьется его сердце — ему не жалко, оно все равно её целиком, до последнего сосуда. Ему бы хотелось отдать ей и свою жизнь тоже, но ею он, увы, не владеет. Юфи вдруг смущается, и её щеки розовеют, почти в тон вьющейся прядке, трогательно спадающей на лоб. Это так не вяжется с собственническим положением, которое она заняла, что Сузаку не удерживается от смеха. Ему хорошо, да. Очень. Он счастлив, правда. И дышать так легко. — Что смешного? — Юфи отстраняется, обиженно хмурит брови. — Ничего, — Сузаку мотает головой и откровенно хохочет, за что получает лёгкий удар в плечо. — Ну же, прекрати! — притворно сердится Юфи и тут же смеётся сама, пряча лицо в волосах, от которых исходит какой-то цветочно-райский аромат — а разве может Юфемия пахнуть иначе? Может, ещё как. Сузаку знает это, ему снова мерещится проклятый железный запах крови, въевшийся в одежду, в кожу, в воздух, в лёгкие. Везде кровь, всё в крови, и Юфемия в ней с ног до головы. И он сам тоже. Сузаку отворачивается, глубоко вдыхает свежий вечерний воздух, выветривая из носоглотки напоминание смерти. Она преследует его повсюду, но, как будто издеваясь, каждый раз сама же ускользает. Ему ужасно надоела эта игра, он готов сдаться, лишь бы её закончить. — С тобой точно все в порядке? — обеспокоено спрашивает Юфи, дотрагиваясь до его щеки. Нужно пересилить себя — Сузаку не может позволить её подозрениям укорениться. Ради Юфи он должен улыбнуться и в очередной раз повторить: «все хорошо». И он улыбается и говорит, отгоняя видения прочь. Юфемия верит ему — наивная маленькая принцесса, её так легко обмануть. Иногда Сузаку ей завидует. — Поцелуй меня, пожалуйста, — просит он внезапно севшим голосом. Юфи смотрит слегка растерянно, сначала в глаза, потом чуть ниже, на губы. Целует. Осторожно, медленно, как будто боится сделать больно. Сузаку нужно не это: он шумно вдыхает носом, впутывает руку в её волосы, вплотную притягивая Юфемию к себе, и впечатывается в её рот так, чтобы ничего не слышать, не знать, не помнить. Все забыть. Больше никакой крови, только та, что стучит в висках. И никаких стонов, кроме тех, что срываются с их губ, тут же утопая в птичьем пении. Оно сливается в сплошной заливистый гул, под который Сузаку теряет остатки рассудка, растворяется в сладостной истоме, как в тяжелом наркотике. Он уже не помнит и не понимает ничего, кроме того, что он в раю, в Эдеме, и больше ему никто не нужен — тем более, что у него ничего и не осталось. Тонкие пальцы касаются разгоряченного лба, висков, обводят скулы, острую челюсть, спускаются к шее — Сузаку вздрагивает, сжимает хрупкое тело Юфи сильнее, запрокидывает голову, переводя дыхание. Он не успевает взять воздух — в горло впиваются те самые пальцы, которые только что нежно ласкали его лицо. Сила в руках Юфемии ей не принадлежит, как и её глаза — снова пустые, безжизненные, обреченно отражают чужую волю. Сузаку знает этот взгляд. Но ему уже не страшно. — Ты ведь японец, Сузаку… — шепчет Юфи. В её голосе странное изумление, по щекам струятся слёзы. — Ты должен быть мёртв. Сузаку не спорит. Он бы рад, он бы счёл за благословение умереть вот так — в объятиях своей принцессы, задушенный её холодными пальцами. Он не пытается освободиться, не пытается вырвать кислород из хватки, хотя перед глазами пляшут чёрные пятна и черты Юфи размываются в сиреневой пелене. Если бы все и правда кончилось здесь и сейчас — в эту блаженную минуту иллюзорного счастья. Такие малодушные мысли, но Сузаку действительно очень устал. Он больше не может лгать себе, притворяться, что он живой, хотя давно уже разъеден изнутри. Не может лгать Юфемии о том, что это не она уничтожила стадион гражданских, а её непреодолимое желание убивать японцев — посттравматический синдром из-за бойни на церемонии, которую устроил Зеро. Хотя, пожалуй, это не совсем враньё — если кто и виноват в той трагедии, так это Зеро. Только он, целиком и полностью. Но его больше нет, а Лелуш, также, как и все они, барахтается в луже из мутной липкой лжи. Теперь даже спросить его, зачем все это было, уже нельзя. Впрочем, теперь Сузаку и неважно: он просто хочет поскорей закончить, он слабо улыбается, когда свет перед его глазами меркнет вместе с невесомым образом Юфи — но это, разумеется, тоже всего лишь очередной сладкий обман. «Живи!» — насмешливо бросает ему голос из глубины его собственного — или чужого? да все равно… — разума. Сопротивляться бесполезно, и Юфемия одним рывком оказывается отброшена в сторону. Сузаку снова дышит, у него в голове мутится. Как и всегда, он с трудом помнит эти секунды, в которые выполнял приказ, отданный давно и навсегда. Для Юфи сознание наверняка оборвалось в ту минуту, когда она целовала своего рыцаря, не подозревая о том, что будет душить его через мгновенье. Она приходит в себя и тут же заходится в горьких рыданиях. Сузаку обнимает её, игнорируя боль в шее, которая назавтра обернётся ярко-лиловыми синяками. Их надо будет хорошо скрыть под одеждой, чтобы они не напоминали Юфемии о случившемся. Сузаку следовало бы остановить её раньше, но он, как обычно, поддался слабости. Глупый никчемный одиннадцатый. Трусливый предатель. — Я снова, да? — всхлипывает Юфи, дрожит всем телом, как напуганный котёнок. Сузаку гладит её по волосам, от которых теперь пахнет слезами и болью. — Я не хотела… — Я знаю. Конечно же, не хотела. Ни в одной, даже в самой сумасшедшей параллельной вселенной, Юфи не причинила бы ему вреда намеренно, но она все равно просит прощения, как много раз прежде. А Сузаку, как много раз прежде, уверяет её в том, что она не виновата. Ни в чем, совсем ни в чем. Что поделать, если именно такие невиноватые всегда страдают больше других. Юфемия, Наннали — непорочные ангелы во плоти — расплачиваются за чужие грехи. Таков закон. Сузаку он не нравится, но он гражданин законопослушный — ему остаётся лишь смириться. Как много раз прежде. — Пожалуйста, обещай мне, — просит Юфемия. — Что не позволишь мне никого убить. — Обещаю, принцесса, — клятва, которую он уже нарушил. Себе же Сузаку обещает, что Юфи никогда не узнает об этом.