Никому ни слова

Не говори никому ни слова, - просили ее глаза. Она порою делала такое лицо - смесь жалостливости и шантажа. Прям монахиня, угрожающая огнестрелом. В отличие от монахини Петра, впрочем, действительно опасна. На самом деле не слишком открытая и откровенная, Петра всегда изображала из себя эдакую мамочку для всех, старшую сестрёнку, добрую подругу, которая подотрет вам сопли и слюни, надёжную и преданную. Она играет роль хорошей девушки, и такой ее все и видят. И она их всех обдурила. Она ненасытная ведьма, вот что. Ханджи давным-давно раскусила ее природу. Вдоль и поперек знает эту рыжую лису. Никто не знает ее так, как Ханджи. Когда приспичит, буквально набрасывается. В этот раз тоже устроила: толкает на стол, прижимает руками с обеих сторон; кажется, что Петра хрупкая, будто стеклянная, но это ловушка: она, скорее, как узорная заколка, изящная, но заточенная так - что можно перерезать горло. С виду украшение, на деле оружие. Петра грубо хватает Ханджи за плечи, и изнуренно, жаждуще приникает к губам, с такой надеждой, как путница к иллюзорному источнику в пустыне. Ее душит рыдание, идущее из глубины груди, она почти давится им. Она так скучала, так ждала. Вливает вкус своей жажды в поцелуй. Так моляще. Ей не хватает горячих плеч, губ, мозолистых рук, не хватает дыхания у своих ключиц. Не хватает горячки и дрожи в коленях. Ожогов от слов, ожогов от касаний. И сейчас она это получит от Ханджи, наконец. Проводит языком по самому краю уха, опаляет вздохом, упивается запахом пота и волос. Сейчас она похожа на маленькую, дикую, голодную лисицу. Глаза полуприкрыты, подрагивают рыжие ресницы. Ее руки тонки и кажутся нежными - тем, кто никогда не спали с ней. Потому что её хватка - это тиски. В движениях скрыто напряжение, постоянная готовность, каждое несёт в себе опасность - она будто в любой миг готова к схватке. Мнимо нежная и мягкая, она напряженная пружина. Цветок, сделанный из стали, лилия, которая отлита из металла. Да, она лисица. Она буквально ворвалась к ней, безсовестно набросилась, как и положено хищнице; сложно противостоять такому напору. Конечно, Рал в другой весовой категории, и прекрасно знает об этом. Но ведь эта крошечная лисичка валит здоровенных титанов. Об этом не стоит забывать. Она алчет. Облизывает шею, ощущая как бьётся, пульсирует вена, как кровь мчится по чужому телу. Кровь, все быстрее бегущая, будоражит. Разве это не вгоняет в дрожь предвкушения - когда под тобой горячо дышит возбуждённая твоими выходками, инертная к любой страсти женщина? Как же это Петру возносит.. над землёй. - Ханджи, ты же не злишься? - нетерпеливо ёрзает, - я к тебе вломилась немного резковато, да? - скалится, показывая зубки, и ее янтарный неукротимый взгляд впивается в Зое. И уязвима при этом, как никогда, будто ждёт удара. Как же Ханджи это льстит. Что ж, можно считать, пришла во время. Длинный день уже закончился, им никто мешать не будет. - Все хорошо, Петра, - Ханджи кивает, зная - этих слов достаточно. Они давно знают подруга подругу, и этого хватит. Бледные тонкие губы растягиваются все более голодным оскалом. Петра будто с цепи срывается, приникает к шее, лижет и целует под подбородком, нежно и любовно, задирает ее голову за хвост, отвоевывая территорию. Дрожа, позволяет себе дерзость, целует за ухом, - и упивается стоном. Холодные с улицы пальцы принимаются неловко расстёгивать рубашку, в нетерпении путаясь в ткани. Рычит, оставляя слабые синяки на шее губами, как месть за неудобную для секса одежду. Шипит и злобно срывает застрявшую пуговицу. Для учёной это забава. Петра стаскивает с нее верхнюю одежду и приникает к груди, влажно целуя и облизывая соски по очереди. От их нежности сводит в паху. Так вожделеет ее маленькие соски, млеет, когда они оказываются во рту, поглощает как можно больше ее груди. Обожает каждый изгиб грудей, каждый шрам, каждый след, каждую родинку и каждый волосок, и обожание просто распирает ее маленькое тело, давит на ребра. Сосуд, хранящий в себе желание ласкать и утолять. Кто она, чтоб выразить силу такого чувства? Петра скрывает клыки и когти. Для всех прячет природную дикость за показной кротостью и добротой; но когда ее накрывает, остаётся только позволить себе вот так срываться. Вцепиться в тренированные мышечные бока Зое и тихо, сдержанно воя от желания, хныча, тереться и лизать, теряя разум. Ханджи ее не осудит. Все примет. Как никто другая заслуживает Петра подобных позволений. Так, должно быть, Зое считает? И любит этот вспыльчивый жар, в ней живущий.. любит зверя в ней. Любит и лелеет ее нрав. Ханджи терпелива к ней, к ней настоящей, и так же терпеливо она наслаждается этой приятной болью, - когда Петра, слегка озверев, опять роняет ее о стол, и усевшись на ее бедрах, кусает груди до синяков, кровавых следов, скуля и мыча от блаженства, стискивая ноготками мышцы на покатых предплечьях Ханджи. С ее губ капает слюна, и она прикрывает янтарные глаза, - в них истома и страсть. Видеть ее такой.. наслаждающейся непередаваемо. Она не теряет себя, она находит. - Ханджи, я тебя раздену? - спрашивает хрипло, сглатывая слюну, расфокусированно пялясь на плоды своего труда на груди старшей разведчицы. -Только не рви, - Зое приподнимает тяжёлые бедра, и Петра судорожно стаскивает брюки. Кидает их под стол. Да, так и надо. К черту одежду. Расправившись с бельем, вновь садится сверху. Рукой по неровному животу, надавливая на пресс, пальцем обводит пупок, шрамы. Любуется волосами на лобке, чертя линию по их дорожке по всему животу от пупка. Вдыхает соленый запах кожи, целует под грудями. Горячо и забвенно. Сознание плывет от такой Зое - та не каждый день позволяет валить себя на стол. Это в порядке особого исключения. Черт, да если б кто-то увидел, не поверили бы. В такую взбудораженную, с красными ушами и щеками Зое. Она ж только от титанов так горит, нет? Петра смеётся своим мыслям. Что ж, не только от титанов. Усмешка делает ее острое, игривое лицо ещё более вызывающим и задиристым, щеки алеют, и веснушки вспыхивают ярче. Ох, как же она обожает возбуждение Ханджи. Она причислила б ее к пантеону богинь. Петра как хищница принюхивается, а затем довольная садится на живот старшей, повыше лобка, и, за своей спиной разводит слегка ноги Зое. Целует ее губы резким и коротким движением, наполняет ей рот языком, своим вдохом, лижет небо, отстраняется и гимнастически ловко спрыгивает со стола на пол. Зое поднимает голову, но Петра толкает ее обратно на стол, отрезая любую самодеятельность. - Черт, поаккуратнее, Рал. - Как скажете, майорка Зое. Я надеюсь вы не против, что я собираюсь вам отлизать? Ханджи хотела сказать «черт побери Рал» или ещё что, но Петра, перехватив ее за бедра поудобнее, обхватила губами показавшийся из крайней плоти клитор. В этот миг собственное сердце плясало где-то не в груди, а в горле, и ноги дрожали так, будто это ее тело открыто и доступно. Кружил голову вкус. Все в Зое ее влекло, и влечение это для нее самой оставалось загадкой. Бархатные половые губы, жёсткие крупные мышцы ног, мощное тело, - ее вело и рот наполнялся слюной. Ощущала себя сукой, почуявшей сладкое мясо. Да, она играла для всех чужую роль, хотя истинную натуру не скрывала. Просто люди предпочитают такого не замечать. А в личную жизнь идеальной разведчицы из элитного отряда тем более никто не полезет. Даже если она трахается со старшей офицеркой. Какое кому к черту дело? Дыхание ученой учащается, Петра это чувствует. Кладет ладонь на нижнюю часть живота, прижимает посильнее, внимательно воспринимая каждое судорожное дрожание внутри, и продолжает ритмично вылизывать клитор. Не обязательно ‹кончать›, они с этим давно все решили, - важнее просто близость. Но не в этот раз. Кажется что у Петры другой план. Ханджи всегда нравилось, когда Петра вот так прижимала к ней ладонь; и в какой-то момент, доведённая импульсивным напором рыжей девчонки, Ханджи теряла.. нить связывающую ее с реальностью. Перед глазами темнело, а звуки на секунды пропадали. Она любила этот момент. Пустота в голове на несколько долгих, приятных секунд. Петра с хлюпаньем всасывала в рот ее смазку с половых губ и клитора, сыто упиваясь тем, как ритмично подрагивает тело, как сокращается под ладонью мышцы, как капельки пота скатываются с пресса, и тем, как чувственно сгибает пальцы на ногах Зое от даже лёгкой ласки. Собственный голод утолен. Ученая устало смахивает пот со лба, и сняв очки, трёт переносицу, садится на край стола. Вообще-то стол на такое времяпрепровождение не рассчитан. Но Петра периодически на ней здесь срывается. Сама она предпочитает на траве в перелеске, а стол - это не по ее части. Но Зое стол устраивает.