***
1. огромный шрам в пол-лица. технически, это всё же губы, наверное? хотя нет, не совсем, в губы уже поцеловать чисто физически невозможно, а вот в шрам, ползущий по щекам и шее, — ещё как. канеки этим пользуется. знает, что кожа там теперь совсем нечувствительная к нежным прикосновениям, и всё-таки продолжает ласково вести своими губами по грубому шраму. шепчет «прости». хиде сжимает его плечи. хочет возмутиться, но даже этого не может — канеки отобрал у него возможность говорить вслух. канеки перестаёт извиняться, но целовать не прекращает — да, шрам оставил именно он, да, чувствует себя виноватым, да, хотел бы всё исправить; но от этого менее красивым хиде не стал. он всё такой же: красивый до невозможности, яркий, добрый, преданный. канеки целует шрам, потому что любит каждую частичку хиде. даже ту, на которую порой смотреть невыносимо.***
2. лоб. иногда и мальчик-солнышко бывал хмурым — это становилось понятно по напряжённой складке меж бровей. канеки такие моменты ужасно ненавидел, потому что ему хотелось, чтобы хиде был счастлив всегда-всегда, но понимал, что так не бывает, поэтому пусть уж лучше он честно показывает свои эмоции, чем прячет их, как делал раньше. и в такие моменты — в моменты, когда личное солнце канеки вдруг садилось за горизонт — всегда помогали невесомые получмоки в лоб. быстрые, но чувственные. хиде это успокаивало: он мигом притягивал канеки в свои объятия и переставал хмуриться. затем тянулся к своей тетрадке и листал на самую первую страницу; там написано «я люблю тебя, кен». — я люблю тебя сильнее, дурак, — шепчет канеки в пшеничные волосы и вдыхает сладкий аромат шампуня и ещё какой-то дряни для ухода за осветленными волосами. самый родной запах в мире. — больше всего на свете, слышишь? люблю тебя, на-га-чи-ка. рубит его имя на слога так, словно произносит впервые, но просто не знает, как ещё выразить свои настоящие эмоции, вот и вкладывает их в это «на-га-чи-ка», зная, что хиде непременно его поймёт. и он понимает — утыкается носом в щеку канеки и сжимает в своих объятиях крепче, скинув тетрадку на пол, потому что они могут общаться и без слов.***
3. плечи. плечи у хиде острые, но сильные. канеки любит их, поэтому, пожалуй, целует даже чаще, чем тот же лоб. поцелуи в плечи бывают разные: иногда это возбужденный укус во время секса; иногда — осторожное касание губ после душа, когда кожа хиде пахнет особенно приятно; иногда — игривые засосы во время очередного утреннего дурачества в постели. но всегда: много чувств, много любви, много слов. пожалуй, нет в мире такого кандзи, которое способно в полной мере передать все чувства канеки к хиде, поэтому приходится прибегать к мерам в виде поцелуев в плечи. они оба потные и уставшие после долгого секса, и канеки прикрывает глаза — целует каждый миллиметр плеча, до которого способен добраться, пока хиде сжимает пальцы в его волосах и откидывает голову, подставляясь под свою порцию ласки, точно любимая хозяйская собака, но хиде — не собака, только не для канеки. хиде — лучший человек в мире. хиде — самый красивый. хиде — до невероятного умный и проницательный. хиде — это семья. — люб-лю, — тянет канеки и снова целует, — люблю-люблю-люблю. и ты меня любишь. я знаю это. некоторые вещи вовсе не обязательно говорить вслух. глаза хиде улыбаются. — что ты на меня так смотришь? канеки нависает над ним, тяжело дыша, но по-прежнему продолжая целовать то одно плечо, то второе. затем хиде сам подминает его под себя. всё ещё смеётся глазами. ведёт кончиками пальцев по бледной коже канеки на плечах. это был аналог поцелуев от хиде — губ ведь нет. канеки старается не думать об этом, чтобы не портить момент. пальцы шагают по его ключицам, а затем хиде наклоняется и языком лижет ярёмную впадину, поднимаясь влажным следом по шее — к едва заметному кадыку. у канеки от удовольствия начинает гореть какуган. и спина сама собой выгибается. но затем всё прекращается. хиде падает обратно на свою сторону рядом с канеки и выглядит довольным, но уставшим, поэтому канеки просто понимающе кивает, на что получает протяжный зевок и быстро смыкающиеся глаза. всю ночь канеки сторожит сон хиде, иногда прерываясь на то, чтобы невесомо поцеловать его в плечо.***
4. бедра. это — исключительно интимная часть тела хиде, поэтому и целует канеки всегда соответствующе: интимно и возбуждающе, зная, как это действует на хиде. а хиде всего аж подбрасывает на кровати; он вьется, точно змея, и хрипло стонет через раз. стонать так же громко, как раньше, он уже не может, но канеки достаточно и этих сиплых вдохов — это сигнал, зелёный свет на дальнейшие действия, поэтому канеки поднимается поцелуями выше и ныряет меж ног хиде. под его зубами горячая человеческая плоть, но такую плоть хочется не съесть, а если и съесть — то не буквально. канеки целует нежную кожу, втягивает с силой до больших засосов и осторожно кусает. у самого возбуждение пульсирует внутри и снаружи, хочется и получить, и взять, голова кружится от переизбытка эмоций. хиде опускает на него взгляд. канеки ведёт языком там, где хиде это нужнее всего. чужой горячий член дёргается во рту. хиде поддается бёдрами вверх. кончает так громко, как вообще может, скорее даже не громко — шумно; шумно, потому что кровать под его спиной скрипит, а простыни почти рвутся — с треском, но всё-таки пока они целы. пока. им нужно пару минут на отдых, а потом хиде отплачивает ему сполна: в излюбленном жесте подминает под себя и, красиво восседая на его бёдрах, дрочит так хорошо, что перед глазами бегут цветные пятна, какие обычно появились, когда канеки ел после продолжительной голодовки. с губ срывается одно-единственное имя. хиде одной рукой дожимает из него все соки, а второй водит по торсу. х о р о ш о.***
5. предплечья. у хиде руки не такие изящные, как у самого канеки, но всё такие же любимые. иногда кену нравится просто часами водить своими пальцами по его предплечью, задевая запястье, просто чтобы почувствовать то, как приятно под пальцами бьётся кровь. не потому, что канеки хотел его съесть. потому, что канеки хотел убедиться, что он жив. внутри всё взрывается фейерверками, когда канеки целует кожу на руках, когда губами чувствует каждую венку и текущую по ней кровь, когда ведёт холодным носом по теплой руке. хиде, позволяющий вот так просто ласкать свою руку, только улыбается глазами. наверное, больше всего в такие моменты он хотел иметь возможность сказать вслух «я люблю тебя». но его глаза говорили сами за себя — канеки не нужны слова, чтобы знать, как сильно хиде был влюблен, потому что хиде в такие моменты становился открытой книгой. книги канеки всегда любил. он снова утыкается носом в мягкую кожу и целует. осторожно шепчет: — ты самый лучший.***