Кровавой расой по коже

Руки трясутся, живот и бедра жжёт даже от едва ощутимого касания. Кровавая роса растекается по коже, а множество глубоких свежих ран даже не промыты под водой. Почему он вновь сорвался? Разве это стоило вновь подорванного доверия? Юра не знал, зачем он это сделал. Столько месяцев держался, чтобы вновь пустить все свои старания коту под хвост. На глазах слёзы, хочеться громко реветь, но едва ли это как-то поможет. Держится из последних сил, ведь вот-вот придёт Отабек, и по опухшим глазам наверняка поймет, что что-то произошло. За окном мечет снегопад, пуская сквозняк гулять по квартире, и заставляя постепенно замерзать жителей. Небольшую комнату освещает лишь едва пробивающийся сквозь тучи лунный свет. По столу разбросано множество книг вперемешку с тетрадями с множеством длинных конспектов. А на кровати, свернувшись калачиком, лежит блондинистый парень. Вина сдавливает горло, словно удавка, не давая и глотнуть воздуха. Юре ужасно совестно перед Отабеком, ведь тот столько времени угробил, чтобы помочь Плисецкому. Совесть тяжёлыми камнями опускается на плечи, заставляя осесть под этим весом. Стоили ли эти порезы, стоили свои эмоции всего времени, что теперь было бессовестно выкинуто в никуда? Единственное, что после них останется - неразбериха в чувствах, ещё больше, чем было прежде, белесые шрамы и подорванное доверие. Холодный воздух скользит по фарфоровой коже, и, казалось бы, это хоть малость должно остудить рассудок, но едва ли ход мыслей становился порядочным и более прояснённым. Стыд, что с головой накрывал, заставлял в нем постепенно тонуть, словно под водой. Может, действительно было бы лучше утопиться, лишь бы не видеть разочарования в таких родных глазах. На часах уже шел десятый час, тренировки блондина закончились ещё пару часов назад, оставалось лишь дождаться Отабека. Каждая минута тянется так долго, словно протекают часы. Терпения становится все меньше, заставляя от раздражения расцарапывать руки. Каждая секунда ожидания, словно раскаляла и без того разгорячённые до предела эмоции. Казалось, ещё пару мгновений и чаша выдержки перенаполнится. Тихий хлопок входной двери заставляет ещё сильнее занервничать. Ожидал ли Юра, что после этого напряжённые, словно под электричеством, эмоции ещё сильнее накаляться. Все чувства становятся в стократ сильнее, заставляя чуть ли не душиться в их переизбытке. Поднимаясь на ватных ногах, Плисецкий поплелся ко входу квартиры. Каждый шаг будто бы все сильнее выбивал всю смелость из блондина, коей и без того было слишком мало. Юру дедушка воспитывал смелым и сильным, так куда же подевались все хвалебные качества, стоило лишь выйти во взрослую жизнь. Юра очень сомневался, что сильные люди будут исполосовать свою кожу, надеясь выплеснуть все бурлящие чувства, чтобы потом стало легче. И почему вся смелость пропала, когда надо было смотреть самому близкому человеку, но была в тот момент, когда в руки вновь попала новая пачка лезвий? Паркет на полу холодит ноги, а мурашки бегут по позвоночнику. Руки начинают потеть под гнетом страха, а каждый шаг становится все менее и менее устойчивым. Алтын, стряхивая с чернявых волос остатки припорошённого снега, вешает кожанку на крючок. Обернувшись на глухое шарканье, Отабек сразу же растягивает губы в улыбке, и раскрывает руки для объятий. Улыбка Бека внутри заставляет едва ли не расплакался. Все органы внутри сжимаются от единственного взгляда на раскосые глаза. Совесть так сильно давит, что хочеться прогнуться под ее весом, и свалиться прямо на пол, лишь бы не ощущать этого паршивого чувства вины. Но Юра лишь заставляет себя улыбнулся и туго обнять Алтына, спрятав лицо где-то в изгибе шеи, лишь бы не видеть чужое лицо. Давно знакомый запах сигарет и мандаринов ничуть не успокаивает, а лишь заставляет ещё раз ощутить укол совести. Тугие тиски Беки доставляют боль на свежих порезах, заставляя глухо выдохнуть. Тяжело дыша, Юра постепенно расслабляется, хоть ненадолго отпуская все чувства, что слишком сильно давят на голову. — Ты чего не спишь? Знаешь же, что я поздно возвращаюсь по пятницам. Наверняка, сам же очень устал, Юр. — Почти что прошептал брюнет рядом с ухом, пуская табун мурашек по телу. — Не мог заснуть без тебя. — Откровенно льстя сказал Плисецкий, ещё сильнее сжимая руки вокруг талии парня. — Ну все, отлипай. — Глухо рассмеявшись, проговорил Алтын, перед этим поцеловал в уголок губ. — Ты колючий. — Гладя по щекам, пробурчал блондин, — А ещё у тебя очень холодные руки. — и беря большие руки в свои ладони, постарался согреть те теплым дыханием. Эти детские претензии всегда веселили Беку, и в этот раз он не смог сдержаться от немого смеха. А внутри все сильнее затягивается узел, едва ли даёт спокойно дышать от переживания. Хочеться скорее заснуть, чтобы как можно скорее оттянуть разговор, а если сильно повезёт, чтобы он вовсе и не начинался, и оставить это нераскрытым. — Ну все, иди в спальню, я сейчас чая заварю и тоже пойду спать. — потрепав блондинистые волосы на макушке, Бека пошел на кухню. Зайдя в комнату, Юра быстро свалился в кровать, и, повернувшись к стенке, постарался как можно скорее заснуть. Было сложно выговорить и слово, не говоря о том, какую силу воли стоило приложить, чтобы смотреть в родные глаза. Как сложно было держать на лице непринуждённость. И как сложно было врать в лицо. Вина, заполняла его от пят до кончиков волос, вызывая желание чуть ли не лезть на стены, лишь бы от нее избавиться. Как давно Юра не испытывал это гнетущее чувство стыда перед близкими за то, что так уродует свое тело. Кажется, сейчас он десятикратно восполняет этот пустующий сосуд, в течение многих месяцев. Это напоминало пытку, но внутри все кричало о том, что так и должно быть. Громким гулом завывало, что он это все заслуживает, что ему должно быть от этого плохо. В теле совсем не было сил, однако голова была совсем бодрой, и, не давала, наконец, погрузиться в блаженный сон. Слишком много эмоций не отпускало, что чертовски раздражало. Почему все это напоминало замкнутый круг? Он доставлял себе физическую боль, чтобы отпустить моральные страдания, на некоторое время становилось гораздо легче, а потом вина и стыд накатывали будто лавиной, вновь вызывая страдания и заставляя начинать круг заново. Все тело ссадило, как ни ляг, из глаз чуть ли не сыпались искры. От болезненных стонов пришлось закусить губу, лишь бы их сдерживать, или хотя бы заглушать. Позади скрипнула дверь, заставляя замереть. Тихие и едва слышные шарканье ног об пол. С каждым шагом сердце колотилось все скорее, словно у загнанного зайца. Щелчок включенного торшера рядом с кроватью, и комната погружается в теплый, мягкий свет, что не бьёт по глазам. Юра не знал, почему был так напуган, но почему-то ощущал, что его раскрыли. Может, это были напрасные волнения, но интуиция ему упорно что-то подсказывала. Хотелось надеяться, что в этот раз она ошиблась. Матрас прогнулся от чужого веса. Крепкие руки Отабека обняли парня за талию, от чего Юра едва ли шикнул от боли, но в последний момент смог себя взять в руки сдержать этот порыв. Постепенно привыкая к этому неприятному чувству, блондин наконец засыпает.

***

Весь следующий день проходил в смуте. Хотелось просто спрятаться и не пересекаться ни с кем, особенно с Алтыном. Чтобы не смотреть в ониксовые глаза и вновь не чувствовать липкую, словно смола, вину. Было стыдно. Стыдно за то, что он его подвел. Снова подвёл. Опять нарушил обещания, что слишком большое количество раз давал. Казалось, что со временем вина должна была хотя бы притупиться, но почему-то так не случалось. Не перед обещаниями, что он давал Отабеку множество раз, захлебываясь в собственных рыданиях, клянясь, что больше не будет уродовать собственное тело. Холод, как всегда, гулял по квартире, пуская мурашки по коже. Поджав ноги, Юра сидел в руках, стараясь вникнуть в текст книги, но это получалось, откровенно говоря, плохо, ведь все мысли только и были заняты переживаниям. Сейчас выходные, а значит Алтын целый день находится дома, что сейчас слишком нервирует Юру. Обычно он и сам старается как можно больше времени провести вместе, даже за незатейливыми разговорами, совместными ужинами, или просмотра очередной комедии. Но не сегодня, когда он весь день натянут словно струна гитары, что вот-вот норовит лопнуть. Не когда он готов взорваться, словно пороховая бочка, смешивая громкие крики вперемешку с рыданиями. Весь день проходил в скомканных разговоров и неуклюжих попытках диалога. Плисецкого это ещё больше раздражает, но ничего с собой поделать не мог. Слова со слишком большим трудом выходили изо рта, их от туда буквально клешнями приходилось вытаскивать. Он вновь все портит. Порезы до сих пор зудели, но Юра даже не хотел на них смотреть, было так стыдно за то, что он вновь сорвался. — Юр, — Окликнул парня Отабек, стоя в дверях. Но стоило лишь обратить свой взор на старшего, как в горле тут же стал ком. Холодный, липкий пот покрывал фарфоровую кожу. В ушах все ещё стоял громкий гул. Сердце слишком громко стучит, кажется, что вот-вот и пробьет грудную клетку. В комнате все ещё потёмки, несмотря на раскрытие шторы. За окнами, как пить дать, мечет снегопад, ведь по сильному, продувающему сквозняку, через панельные стены старой девятиэтажки, это было прекрасно ясно. Тяжёлые, белые хлопья наверняка валят с неба, устилая крыши домов и землю высоченными сугробами. Настроение было хуже некуда. Тревога все сильнее билась в голове, а вина и не давала спокойно вздохнуть в полную грудную клетку. Холодные протоки воздуха, буквально обдувая своим морозным шлейфом, заставляя мелко дрожать. Но от холода ли? Смотреть на парня, честное слово, не хотелось, и приходилось пересиливать себя, чтобы взгляд не продолжал бегать по комнате, а оставался сфокусированным на крепкой фигуре Беки. Это молчание было тяжёлым, настолько не подъёмным, что казалось, будто тело пригвоздили к полу, оставляя без шансов выбраться. Страх сковывал, даже не давая вымолвить и слово, от того Юра и сидел все так же с глупо открытым ртом, пытаясь хоть как-то совпадать со своим голосом. Казалось, что часы пролетают в таком безмолвие, хотя на деле проходить всего пара минут. Казалось, что они оба собираются с мыслями. — Я только что нашел вскрытую пачку лезвий. Юр, не говори, что это правда, то, о чем я думаю, пожалуйста. — Парень поджимает, губя, пытаясь как-то совладать со своим переживанием. Осторожно подходя, Юра забирает из чужих рук небольшой коробок, и, внимательно рассматривая упаковку, в очередной раз, подмечает, какой он идиот, раз снова прокололся. Ему стыдно. — Это из старых, наверное, тех, что я забыл, когда мы их выбрасывали. — Стараясь придать своему голосу расслабленности и уверенности, говорит Плисецкий, что выходит из рук вон плохо. Кладя пачку с лезвиями на стол, вновь смотрит на Алтына. Он не верит. Они оба знают, что сейчас Юра врёт, смотря ему в глаза, даже не отводя взгляд. Даже Юра не верит своим собственным словам, ведь сам прекрасно знает, что эти слова не правда. Алтын не ведется на эту брехню, потому что он не дурак. Далеко не дурак, и потому так просто сдаваться не собирается. Он давит свои пристальным взглядом, заставляя забыть о том, каким обычно он бывает нежным и уютным. — Если это правда, пожалуйста, позволь мне убедиться в этом. Тебе ведь незачем мне врать? — Все ещё спокойным голосом произносит он, но Юра без сомнений слышит в нем холод. Юра высоко закатывает рукава и протягивает предплечья Отабеку. — Вот, — Тихо пробормотал он, и отвернул голову в сторону, лишь бы не видеть осуждения в чужих глазах. Ему очень стыдно. Все предплечья в белесых шрамах. Выпуклые, особенно большие, в отличие от впуклых, которые на их фоне едва заметны. Некоторые до сих пор полностью не побелели, и все время меняют цвет об красного до фиолетового. Вдоль, поперек, диагональю, дугами — шрамы наносились хаотично и никогда не были одинокими. Ещё все дело красили большие гематомы и синяки, но те уже получались от постоянных падений на льду, но от этого руки симпатичнее не становилось. Юра терпеть не мог, когда кто-то так пристально рассматривает его шрамы, даже если этот кто-то был Бекой. Было даже ещё хуже от осознания, что это изучает кто-то столь близкий. Бека эти шрамы видел уже сотни раз, знает чуть ли не каждый из них, но Юра все равно стеснялся их показывать. Особенно ему. Казалось, даже когда он их мельком видел он, огорчался в Юре. Каждым раз покрывая его шрамы невесомыми поцелуями, ощущал разочарование в своем выборе. Юра ненавидел, когда он видел его бесчисленное количество шрамом. — Ничего не изменилось, все так же. На этом все? Я могу идти? — Устало спрашивает Юра, надеясь, что ему всё-таки поверили, пока его руки просматривали со всех сторон на наличие новых порезов. Видимо, зря. — Нет, Юр, к сожалению, нет. Я не могу тебе так просто поверить. Если тебе действительно нечего скрывать, то ты покажешь мне свой живот и ноги. Ты ведь со мной честен? — Как же он ненавидел, когда так на него смотрел Бека. Из раза в раз надеясь увидеть в глазах Юры честный ответ. В нем всегда читалась тоска и надежда. Плисецкого ломало от таких взглядов черных глаз Отабека. Видимо, так и сломало. Потому что сейчас приходится отвернуться от этого взгляда, лишь бы не разреветься, и просто собраться с силами. Руки сжимаются в кулаки, а короткие ногти вновь стараются вспороть нежную кожу, по старой привычке. От этого станет легче. Всегда становилось. Но на долго ли? В голове зудит от роя мыслей. Ему страшно. Юре страшно, ведь он снова его подвел. Юра не знает, будет ли Отабек ругаться, громко кидаясь матами, когда увидит множество совсем свежих порезов? Или молчаливо уйдет из их квартиры, оставляя в безмолвном одиночестве? Не проявит ли брезгливости? Юра не знал. Да и знать не хотел. Сейчас хочется лишь спрятаться от внимательного взгляда. — Тише, солнце, успокойся. Мы же договаривались, что ты больше не будешь так делать. — Чужие руки разжимают его кулаки, в который блестят багряные капли и сцеловывает небольшие ранки. Юра и не заметил, как разодрал свою кожу. От действий Беки по позвоночнику бежит табун мурашек, заставляя слегка повести плечами. Они действительно договаривались. А Юра вновь нарушил обещание, и вновь его разочаровал. Он снова заставил кого-то чувствовать горечь от своих действий. Он ненавидел себя за то, что вновь всех подводит. Казалось куда ещё быстрее биться его сердцу, но оказывается, есть ещё куда. — П-прости… — Так тихо шепчет, что это было на границе слышимости. Глазами Алтын ищет ответы, было видно, как он мечет от мысли к мысли. Была заметна отчетливая растерянность и горечь. — Т-ш-ш… Все в порядке, главное, не волнуйся. Просто скажи, ты и правда это сделал? — вполголоса спрашивает Отабек, будто бы боясь напугать, таким нежным голосом, что Юре ещё горче становится. — Я-я правда не хотел… — Было так стыдно, что уши наливались краской, а язык совсем не слушался. Юра уже не знал от чего ему сложнее, от того что его сломили на лжи или от того, что он нарушил обещания. Это все просто скаталось в один большой ком стыда и вины, что глаза не получалось отодрать от своих ног, чтобы посмотреть на Беки. Хотелось просто разрыдаться и провалиться сквозь землю, лишь бы он никого больше не видел и не расстраивал. — Черт… — Выругнулся себе под нос Бека, и нахмурился, стараясь привести мысли в лад, — Мне надо понять, на сколько все серьезно. Ты ведь мне покажешь? — и крепче сжав чужие ладошки в своих руках, спросил он. — Можешь… только отвернуться на минутку? — Сейчас эти слова слишком неподъемные, чтобы так просто их произнести. Ему действительно приходится собирать все крупицы своей силы воли, чтобы согласиться это сделать. Бека безмолвно соглашается и отворачивается, дожидаясь. Все ведь не может быть так плохо? Он продержался столько месяцев, это точно должно было дать результат. Отабеку очень хотелось на это надеяться, но почему-то в это верилось с трудом. Кофта с длинными рукавами и длинные штаны безвольными тряпками валиться к ногам, а сквозняк сразу обдувает тело холодным воздухом, кожа почти сразу становится гусиной. Юре хотелось, спрятаться, сбежать, и даже просто сжаться в маленький комочек, чтобы не дать увидеть многочисленных шрамов и множество порезов, некоторые из которых вновь раскрылись и начали кровоточить. Хотелось просто запропаститься, лишь бы вновь не обжечься брезгливостью, что всегда обдавало, словно кипятком, стоило чужим людям увидеть слишком большое количество шрамов на его коже. Не хотелось встретить это самое пренебрежение от Отабека, ведь оно могло его слишком просто разбить на бесчисленное множество осколков, без всякой возможности вновь собрать себя по частям. Отвращения от Отабека он просто не вынесет. — Можешь повернуться. — Выдавливает эти слова из себя, ведь желания, чтобы его кто-то увидел столь уязвленным, совсем не хотелось. Ребра, живот и ноги — все болезненно зудело. Стоило лишь прикоснуться к воспалённой кожи, как вспышка боли заставляет сжать губы, лишь бы не сорваться выдоху. На многие ранках вновь собиралась роса из крови. Поверх старых шрамов новые полосы, что выглядели слишком глубокими, чтобы не бросаться в глаза. Кожа уже походила каким-то образом на шахматное поле, по постоянным пересечениям линий. Эти порезы были буквально по всему торсу — что на груди, что под ключицами. Многие раны вновь вспарывали старые, усугубляя. Отабека пробирает от вида столь изувеченного тела. Ему было стыдно из-за того, что он не смог вовремя помочь. Он ведь думал, что все было хорошо. Он просто не смог разглядеть, что все было в точности, да наоборот. Почему это произошло? Почему ему ничего не рассказали? Юра ему не доверяет? Он вообще ничем не смог ему помочь. Все в пустоту? Как он мог не разглядеть? Он что-то не так сделал, сказал? Эти порезы выглядят совсем свежие. Сегодняшние, вчерашние? Юра ведь всегда был таким радостным и счастливым, рядом с ним, неужели это все была ложь? Они очень глубокие. Ему было так плохо, а он даже не подозревал об этом. Вдруг ему станет ещё хуже? Что тогда? Что ему делать? Внутри становится тошно от своей собственной слепоты, что даже не даёт ему заметить подобное. Становится так противно от самого себя, от своей глупости. Его буквально начинает мутить от этих мыслей и от чувства вины. По юриному позвоночнику бежит дрожь, вплоть до самой шеи. Ему страшно от этого слишком серьезного и сосредоточенного взгляда на свои увечья. Хочеться прикрыться, и не дать больше ничего видеть. Ему просто стыдно и самого себя. — Прости… — Что? — Непонимающе переспрашивает он. — Прости меня, ты так старался мне помочь, а я снова все испортил. Извини, что не сдержал обещания, я правда, старался — сбивчиво рассказывал Юра. — Не раздирай! — отдернул словно мальчишку его Бека, когда заметил, что он рассказывает и без того даже не взявшийся корочкой порезы. — Извини! — отдергивая руки, выкрикнул Юра, а после глубокого, вдохнув, прикрыл ладошками свое лицо, — О боже, знал бы ты, как мне сейчас стыдно. Мне так совестно перед тобой, что я так и не сдержал свое обещание. Я, наверное, сейчас выгляжу просто чертовски отвратительно, особенно для тебя. Да, я даже себе кажусь очень отвратным, что уж говорить о других, верно ведь? — сводя это все к шутке, рассказывает он, пока на лице распластывается ироничная усмешка с явной примесью тоски и самоуничтожения к себе. — Нет, конечно! — запротестовал он, стараясь доказать, что все было не так, как Юра думает, — Просто когда я нашел лезвия, меня это совершенно выбило из колеи, я был так сердит, даже скорее на себя, ведь так и не смог ничего изменить. Ты бы знал, как мне перед тобой стыдно. Я ведь абсолютно серьезно думал, что тебе стало легче, а как оказалось, это был лишь мираж в моих глазах, что до последнего не хотел развеяться. Черт, я был чертовски слеп. — устало зажмурившись, Бека закончил свою речь. — Это не правда! Мне правда стало легче из-за тебя. Сразу как в голове проскальзывали подобные мысли я звонил и писал тебе. Мне действительно было лучше благодаря тебе. Я… Я правда не резался все это время, и только из-за твои стараний. У меня даже лезвий не было! — Эта речь больше походила на лепет, ведь мысли были слишком рваными, а взволнованность так и лилась через край. Глаза, чертовски щепало от проступивших слез, что сдерживал лишь ряд почти бесцветных ресниц. Юра держался из последних сил, чтобы тут ещё позорно не разрыдаться, ещё ниже, падая в глазах Отабека. Внутри бушует шторм, и едва ли Юре удается совладать со своими эмоциями. — Тогда почему? — Слишком устало срывается с губ, а в глазах лишь читается недопонимание и… пустота? Она слишком сильно пугала Юру. — Я… Я не знаю. Я не знаю, почему это сделал. Это было что-то вроде привычки, и поэтому сорвался. Прости меня, пожалуйста. Я чувствовал себя так отвратительно. И в голове было столько мыслей. А потом стало гораздо легче, так спокойно. Но после, фу, боже. Я знаю, что это омерзительно. Я не хотел, чтобы ты знал. Ха, это так мерзко, я такой ничтожный и бесполезный. Я, правда, не хотел тебе врать. Прости, пожалуйста, прости меня… — Его прорывает. Юра уже не пытается сдерживаться и начинает в надрыв рыдать, что грудную клетку сжимает от громких всхлипов. Его нежно обнимают, стараясь не задеть ни один из свежих порезов. Его сразу окутывает кисловатый запах мандаринов, и горечь ментоловых сигарет, успокаивая. Отабек его слегка укачивает, точно как ребенка, давая возможность расслабиться. Так уютно, кажется, будто все тревоги, наконец отступают, хотя в ушах ещё слышен громкий стук сердца. Своими руками обвивает широкую спину, сильнее прижимаясь, даже несмотря на зуд кожи. Из горла вырываются хриплые сипы вперемешку с громкими вдохами, а плечи все ещё сильно подскакивают. В голове множество мыслей, но Юра их упорно игнорирует, стараясь просто насладиться этими объятиями. — Ты не мерзкий, не ничтожный и не отвратительный. Ты лучший человек, которого я встречал, я безумно дорожу тобой, пойми это, наконец! Я всегда готов помочь тебе, только скажи, не скрывай! Я люблю и ценю тебя! Ты самый драгоценный человек в моей жизни! — Хрипло выдыхает Бека в изгиб шеи, заставляя слегка вздрогнуть от неожиданности. Эти слова заставляют расчувствоваться. Как он посмел думать, что Алтын его бросит. От стыда уши загорелись. Это ведь его Бека, который всегда сумеет поддержать и помочь не смотря ни на что. Слезы с ещё пущей силой хлынули из глаз, постепенно заставляя ткань чужой футболки промокать, но сейчас на это было абсолютно плевать. Он не мог, и не хотел, сдерживать свои чувства. Не рядом с Отабеком. — Ты не заслуживаешь такого отвратительного к себе отношения, Юр. Я не хочу чтобы тебе было больно. Ты добрый, чуткий, внимательный, заботливый и понимающий… но не к себе. Я правда хочу тебе помочь.– Отпрянул от парня, и обхватив чужое лицо своими руками, сказал парень, смотря в покрасневшие от плача глаза, и вытирая с щек дорожки слез. Щеки залило краской после того как Юра обхватив чужую шею наклонил к себе Отабека, и прижался к чужим губам своими. Это были легкие, словно бабочки, поцелуи, почти невесомые и совсем невинные, но зато они дарили такое спокойствие как никакое другое успокоительное. — Я понимаю, права, понимаю… — прошептал в самые губы он, а после спрятал горящие лицо в чужом изгибе шеи.

***

— Щиплет! — Там щипать нечему, это даже не зелёнка или спирт. — Явно не веря, сказал Отабек, но все равно подул на то место, где сейчас вата смачивала порезы, чтобы отвлечь от неприятных ощущений. — Зачем их вообще обрабатывать? — Недовольно поджав губы, спросил Юра, сжав у себя лежащий под руками плед, чтобы не начинать спорить по столь бестолкового поводу. Он развалился на диване, внимательно наблюдая за осторожными движениями Отабека, что сейчас сидел перед ним на полу обрабатывая его многочисленные порезы. — Потому что ты их расчесал. Да и я почти полностью уверен, что ты их, как и всегда не промыл. Так ведь? — продолжая свое незатейливое дело спросил он. Этот вопрос Юра проигнорировал, точно так же, как пёс, отвернувшись в другую сторону, делая вид, что совсем ничего не слышал. Но в итоге, сдавшись под пытливым взглядом, ответил: — Ну… я к тому, что все не так уж и плохо. Нет особого смысла об этом печься. — Что ты имеешь в виду? — Он все не мог понять к чему клонит Юра. — Это же мое тело, оно и так не шибко-то было красиво или привлекательное, так что ничего страшного. Ну то-есть… Я хочу сказать, что не могу же я его испортить ещё больше, чем оно есть. Да и бывало по хуже, как говорится. Шрамом больше, шрамом меньше — это не играет большой роли. Так что это не так уж и важно… — В инфантильной манере рассказывал он, буквально все, что сейчас было у него на уме. Холодные руки поскользили вниз по его ногам, заставляя его тихо шикнуть от болезненных ощущений, а после и обратить внимание на как-то странно сгорбившегося Отабека перед ним. Плечи сильно вздымались при каждом вдохе, голова была понуро опущена вниз, а руки были сильно напряжены и сильно сжимали его острые коленки, будто бы парень пытался сдержать какой-то порыв тела. Все было без толку. Все время, все слова, все действия. Все это было совершенно бесполезно. — Бек, все в порядке? — осторожно положив свои ладошки на чужие плечи, спросил он. — Ты правда совсем ничего не понял… Неужели все мои слова, чувства, действия были лишь пустым звуком для тебя? Они действительно для тебя совсем ничего не значат? — Пальцы сильнее сжались на коленях, — Ты — один из самых лучших людей в моей жизни. Ты лучшее ее мгновение. И… и ты красивый! Безумно красивый! Самый замечательный! И твое тело прекрасно, я обожаю его. Ты весь прекрасен! Я никогда не встречал таких людей, как ты. Заботливых, чутких, понимающих, комфортных. — большие пальцы мягко оглаживают кожу, давая ласку. –Н-но… не важно, сколько я раз это повторяю. Ощущение для тебя мои слова как горох об стенку. Все без толку — все равно не услышишь. — Устало положив свою голову на чужие ноги, Бека растирал чужую кожу голеней, что успела стать гусино от сквозняка. — Блять… Мне же тоже больно от этого. — Тяжело выдохнул он. Юра почувствовал внезапную влагу у себя на коленях, и нежно погладив Алтына по щекам вынудил того посмотреть на себя, чтобы удостовериться в своих догадках. — Почему я должен был разрыдаться, как мальчишка, чтобы просто заставить тебя слушать меня? Тебе, что так сложно поверить, в то ,что кто-то может тебя серьезно полюбить и ценить просто за то, что ты есть рядом? — хриплым голосом спрашивает он, смотря прямо в зелёные глаза, даже в его собственных сейчас размыты от слез, что стремительно стекают по щекам. — Нет! Это не так! Мне правда ценно, все, что ты делаешь или говоришь! — Схватившись за чужие плечи, возбуждённо переубеждал Юра. — Да какая, мать его, разница! Толка все равно нет! Это не имеет никакого эффекта! Никакого! — Громко басил он, уже не сдерживая собственные эмоции. — Я уже не знаю, что я могу сделать! Все равно, каждый раз все повторяется… Может действительно надо обратиться к психотерапевту? — Уже явно находясь в тупике своих размышлений, предложил отчаянно смотря на собственные руки. Губы медленно сжимаются в тонкую полоску. В голове пусто. Лишь болезненно и отчаянно пульсирует одна единственная мысль. В горле пересыхает. Он не хочет. Он не может. Он не будет. — Ты правда считаешь меня больным. — Даже не вопрошает, а утверждает он. Серо, пусто, и без какой-либо окраски, словно его это вообще не касалось. Если ещё минуту назад он был готов яростно что-то доказывать, то сейчас у Юры просто-напросто опустились руки, что-либо делать. Просто в груди пусто, лишь слишком четко, как будто барабанами, внутри отбивает сердце. Этот стук оглушительно громок. А холод внутри также объемен. Он обжигает. Так же, как обжигает, как и слова Беки. Он не хотел подобного слышать от него, ни при каких обстоятельствах. — Нет… Я неправильно выразился. Я хотел сказать, что тебе нужна помощь. — Проведя по холодным кистям рук у себя на плечах, он сжал их в своих собственных перед этим поцеловав, старательно подбирая слова, сказал он. — Но ты мне помогаешь. — Поникшие, ответил он, посмотрев на Беку. — Моя помощь бесполезна, от нее никакого проку. Тебе нужен профессионал, чтобы он помог тебе разобраться в себе и избавиться от этой зависимости. — Нет. Я и сам смогу со всем справиться. Мне не нужны никакие врачи. Это было последний раз, больше подобного не повториться. — упрямо отвечает, не желая подаваться на никакие уговоры. — Последний? Ты только что причинял себе боль. Расцарапывал кожу и порезы до красноты. Ты не контролируешь это. — Старался убедить его Бека. — Я не пойду ни к какому психиатру, не для того, я столько лет впахивал на катке, чтобы из-за подобного пустяка меня выгнали из сборной. Мой дедушка не для того столько денег и времени потратил, чтобы его труды просто так канули в прошлом из-за моих загонов. Я не хочу приносить еще больше проблем, чем их есть уже сейчас. — Поджав ноги к груди, Юра обнял себя за собственные колени, будто ограждаясь от чужих слов, не желая ничего слышать. — Оно само все пройдет, просто нужно потерпеть. Я же никому не мешаю и не врежу, разве что себе. Никто об этом не знает. Мне придётся все рассказать деду, он будет так разочарован, понимаешь? Пусть все останется так, как есть. Да и что мне врач скажет? «Ваши проблемы не так уж и велики» и «Не существует безвыходных ситуаций»? Я и так это прекрасно знаю. Мне не нужен кто-то, чтобы это понять. — Спрятав голову в собственных ногах, он чуть более тихо и неуверенно продолжил. — Мне не хочется, чтобы об этом кто-то знал… Мне очень за это стыдно. Я не хочу, чтобы это кто-то видел. Все будут издеваться, брезговать или смеяться над мной. Так всегда происходило… Я знаю, что это не серьезно, глупо и жутко по-детски. Я знаю, что я слаб. Но так мне легче. Если ты останешься рядом. — я справлюсь. — Слабым голосом лепетал он. — Юр, послушай меня. Я всегда, всегда готов тебе помочь, выслушать и подержать. — Выделяя голосом самое важное, сказал Отабек, перебирая длинные, белокурые волосы, стараясь обратить чужое внимание на себя и свои слова. — Я благодарен за то, что ты делишься со мной своими переживаниями и чувствами. Даже если я не всегда могу тебя понять. — Наконец-то, Юра отнял голову от своих коленей, и робко посмотрел на Алтына. — Но я не профессионал, я не могу оказать нужного эффекта, я боюсь тебе навредить. Пойми, одного желания избавиться от этой привычки — мало, слишком мало. — Осторожно обхватив чужое лицо, и нежно поглаживая по щекам огрубевшими пальцами, принося ласку, он продолжил, — Мне больно видеть, как ты страдаешь и калечишь себя. Поход к специалисту вовсе не означает, что ты больной или что-то в этом роде. — Мягко произносил он, словно объясняя маленькому ребенку. — Я не хочу, чтобы на меня тратили силы, нервы и деньги. Я знаю, что от этого не избавиться за раз. Я зависим, мне это нужно. Понимаю, что скорее всего, сорвусь еще раз. — Уведя взгляд в сторону, говорил он вполголоса, — Но я хочу дать себе еще один шанс. — Посмотрев прямо, без юления, будто давая клятву, сказал Юра. — Я продержался несколько месяцем, для меня это уже прекрасный результат. Но если все снова скатиться к началу, если опять ничего не получиться, и мне опять что-то стукнет в голову… мы вернемся к этому разговору. Обещаю, я больше ничего не буду от тебя скрывать, я буду очень стараться сделать все возможное. — Крайне серьезно произносил он, голос звучал крайне уверенно, несмотря на запинки. Беке хотелось ему верить. Он очень хотел. Это сделка без гарантий, в какой-то мере даже детская, очень наивная и инфантильная. Дело было слишком важным и волнующим, для столь громких обещаний. Но Бека хотел верить. Он не мог заставить Юру, что сейчас дрожал толе от холода, толи от чувств, сделать все правильно, от этого все равно не будет никакого эффекта. Юре голову кружит от всех эмоций, что бушуют внутри него, живот стягивает от приступов тошноты. Ему страшно. Ему боязно от того, что ему могут не поверить. Ведь сам себе все еще не смог увериться в собственных словах и обещаниях. Но он очень хочет. Кожа давным-давно задубела от холода, и покраснела в некоторых местах, пальцы совсем не слушаются, но сейчас было все равно. — Хорошо. — Тихо, слишком бесшумно прокрадывается, словно на самом краю сознания слышится. — Я тебе доверяю. — Срываться с губ. Он верит. Он будет верить, даже если эти слова были лишь сладкой ложью, он просто хочет довериться. — Доверяешь? — Повторяет, все еще не понимая, что произносит, но видя плавный кивок, до него доходит. — Спасибо. — Сильно сжимает в объятиях, и шепчет в изгиб шеи, обдавая ту теплом. Они просто хотят друг другу верить, даже если это было так по-детски наивно.