Проклятые цветы

      Мелкий дождь противно стучал по полуразрушенной крыше дома. Он неминуемо усилится, но это мало волновало человека сидевшего на ветхом пороге. Вода медленно и неотвратимо стекала по светлым волосам, затекала за шиворот и противно раздражала кожу на шее. Но все было сейчас не важно. Единственным важным в этом мире, в этот момент оставалась любовь.       Годжо Сатору поднял голову, всматриваясь в серое беспросветное небо. Вода замыливала зрение, но и это тоже не было важно. Он улыбался, жмурился совершенно счастливо. Подняв руки, Сатору зачесал назад волосы, давая холодной воде смыть все: усталость, напряжение, долгое ожидание и густую темную кровь, застывшую неаккуратными потеками на белоснежной коже. Алые пятна по белой ткани рубашки расплывались неохотно, им бы дождь посильнее, проливной, чтобы вымыться да и забыться в пучине времени. Со временем дождь усилился. Раскаты грома были слишком близко, а молния сверкала слишком ярко. Но ведь это все еще не важно, правда? Здесь, в старой, давно заброшенной лесной хижине все теряет свой смысл. Вода любезно смывает кровь с холодной стали массивного топора, стоящего неподалеку, а земля жадно питается ей, готовясь взрастить кровавые цветы на месте дряхлой избушки. Дождь все еще стучит по остатку крыши, а Сатору все так же неподвижно смотрит в небо, лишь изредка смаргивая излишки воды. Он все еще улыбается, совершенно невинно, вытягивает руки, с охотничьим ножом в ладонях, будто собирается преподнести его в дар Хозяину Леса за молчание. Вот только Лесу это не нужно, он и так хранит слишком много тайн и еще одна никогда не будет лишней. Вода бьет по ладоням, смешивается с кровью и бежит к локтям, впитываясь в рубашку. Под сильным дождем кровавые брызги на легкой ткани расползаются цветами, со временем становясь все бледнее. От крови земля поднимается, а нечисть за деревьями шепчется, сливаясь в общий гул дождя и грома. Молния озаряет безумный, мертвенный взгляд. Некогда ясные глаза теперь, как две пустынные бездны, смотрят сквозь мир, а расширенный зрачок не реагирует даже на сорвавшуюся с неба — с неба ли — редкую льдинку. Дождь стучит по остатку крыши. Стучит по сгнившему столу и таким же стульям. Тонкие ручейки бегут по дощатому полу, собираются в середине, смешиваются с лужей темной крови, омывают красивое тело. Вода бежит по тонким пальцам, целует неаккуратно шею, забирая с собой немного новой крови. Лужа пенится, насыщается все сильнее. Цветы будут красивыми, а нечисть сытой. Сатору касается чужой щеки губами, осторожно убирает с лица темные волосы, улыбается мягко и нежно. Поднимает голову на уровень глаз, любуется без стеснения, заливая себя все новой и новой кровью. Земля больше не справляется, хлюпает чернотой, гонит чужака. Сатору оставляет голову на пороге, лицом в комнату, кровь и вода хлюпает в ботинках и это мешает, когда носком приходится откинуть очередную часть тела подальше. Всего лишь пара взмахов топором — крови уже не так много — и развороченная грудина манит своей откровенностью, а вспоротый живот честностью. Теперь он точно как открытая книга, подходи-изучай покуда хватит сил. Холодное сердце давно не бьется взаимностью, но подойти, коснуться, сказать пару слов — как священный долг. Оно еще мягкое. Его еще можно сжать. Сымитировать, опять, живое биение. Откинутая подальше кисть сейчас как никогда необходима. Надеть кольцо на мертвые пальцы та еще задача, но Сатору умный, Сатору все предусмотрел и кольцо садятся как влитое, а кисть укладывается к сердцу. Проливной дождь подтапливает низкую хижину. Сатору возвращается за последним поцелуем смерти. Чужие губы холодные и неприветливые, как и нож рядом. Легкие касания ни к чему не обязывают. Ничего не изменилось. Все осталось по прежнему. Очередной раскат грома заглушает отчаянный крик, а холодное лезвие мягко ложится в руку. Таких случайностей — по пальцам пересчитать, процент от сотни высчитывать бессмысленно. Выносливости Сатору не занимать, так же как и силы. Поддеть кожу, вогнать лезвие как можно глубже, едва не между костей, рассечь мешающие вены, как сеть удерживающие душу в этом мире, чтобы следующим ровным движением вогнать тот же нож в шею, суметь пробить трахею. Пара хриплых вздохов никого не волнует, обмякшее тело падает на массивную рукоять мирно покоящегося топора, ломая шею собственным весом. Дождь стучит по остатку крыши. Стучит по сгнившему столу и таким же стульям. Тонкие ручейки бегут по дощатому полу, собираются в середине, смешиваются с темной кровью. Вокруг полуразрушенного, старого дома опять вырастут красивые, кроваво-красные цветы. Проклятые цветы. Памятные цветы.