Никто не знает...

Никто не знает, как давно я начала просыпаться по ночам, чутко реагируя на легкое изменение атмосферы в комнате. Я совсем ни капельки не вижу в жутковатой темноте подмосковной глуши - там, где все небо вечно затянуто тучами, а мутные с багровым оттенком зарева большого города уже не видны за плотной стеной строгих и тянущих облезлые стволы кверху, словно учительницы из школы хороших манер - спины, сосен. Как бы я ни вглядывалась в стылое оконное стекло, я ничего не вижу, но время от времени мне кажется, что это ты прилетаешь, чтобы посмотреть: "А как же там у нее дела?" Никто не знает о том, как ты приходишь ко мне иногда - молча, порой я даже начинаю думать, что ты немая. Нет, у меня просто не остается сил на то, чтобы слушать, чтобы слышать хоть что-то, кроме бешеного стука сердца в висках. Каждый раз я знаю, чем это закончится и каждый раз я ожидаю изменения в этом постоянном ритуале. Такое существо, как ты просто не может не вызывать страх: слишком непонятна, слишком безумна, слишком... прекрасна, черт подери! Каждую секунду я напоминаю себе о том, что за все нужно платить. Каждую секунду я молюсь о том, чтобы цена за столь восхитительное создание, как ты не оказалась для меня непосильной ношей. У меня не остается сил слушать даже стук собственного сердца, когда ты вжимаешься в меня так сильно, что дышать становится трудно, а ребра трещат, и становится невозможно различить, где ты, а где я. Когда ты с яростными слезами на широко открытых глазах в бессильной полуненависти впиваешься зубами в мою кожу, оставляя по всему телу сочащиеся рубиновой жидкостью ранки. Это завораживает, если смотреть на все со стороны. Это не больно, если отрешиться от самой себя. Только потом все тело начинает ломить от синяков - их у меня много и притом все разных цветов: желтые, синие, черные, фиолетовые и даже порой зеленоватые. И когда я, шипя от боли, мажу их обжигающими мазями (в голове в эти моменты неизменно всплывает Булгаковский Воланд с его вечно больным коленом), тогда самое главное - не начать ненавидеть тебя в ответ, словно мантру проговаривая про себя: "Ей еще больнее. Ей еще больнее. Ей еще больнее". Я же не ты, я просто не вмещу в себя одновременно и ненависть, и любовь. Я же знаю, за что ты меня так ненавидишь, бессмертная, заблудившаяся в собственных желаниях. Ты ведь не поверишь мне, если я скажу, что не хотела, чтобы так получилось? Признаюсь, я с самого начала надеялась, что ты полюбишь меня, но я даже не представляла, насколько это будет мучительно нам обеим. Ты, наверное, забыла уже, а я помню, как ты однажды совершенно случайно проговорилась мне о том, что такие, как вы, могут полюбить человека по-настоящему только раз в жизни. Хотя бы потому, что после смерти возлюбленного умирают вслед за ним. Я помню это. Помню, но все равно, каждый раз после таких вечеров я боюсь, что рано или поздно ты все-таки улетишь от меня, хоть и знаю, что с недавнего времени это невозможно. И знаешь, наверное, это глупо и слишком по-детски наивно, но порой мне кажется, что те странные чувства, которые ты ко мне испытываешь - это действительно любовь, а не просто особенности твоей физиологии. Никто не знает ничего о том, как ты потом стоишь на коленях возле старой скрипящей и продавленной пружинной кровати, бормоча бессвязные извинения и недоговоренные признания - не в любви, в том, что я необходима тебе и снова плачешь, только теперь уже из-за вины. Как ты покрываешь недавние укусы нежными, почти целомудренными поцелуями, а потом, когда я наконец засыпаю, так же тихо, как и пришла, уходишь. Я знаю, что тебе нельзя верить, но иногда мне кажется, что в твоих словах есть хотя бы капля правды. Никто не знает, как порой бывают близки понятия "быть" и "казаться".