***
Март пролетел незаметно. Новый управляющий прибыл через несколько дней. Он оказался толковым, быстро все схватывал. Так что Оливье не пришлось тратить много усилий на то, чтобы ввести его в курс дел. Молодой человек проводил время с дядей, охотился с герцогом де Барбе, общение с которым доставляло Оливье неподдельное удовольствие. Граф даже пару раз принял приглашение и побывал на балу в замке герцога, рассудив, что, возможно, найдет свою судьбу именно здесь. Но чуда, увы, не случилось. Девицы на выданье в Орлеанэ мало отличались от тех, что встречались ему и ранее. Они точно так же были в меру милы, в меру красивы, в меру воспитаны, в меру не глупы… Но именно эта умеренность во всем представлялась ему слишком пресной, а их безупречность – пустой и безжизненной. Они ни в чем не уступали Катрин де Ля Люссе, ни в чем ее не превосходили. Но коль скоро сердце Оливье молчало, а жениться было необходимо, то какая, черт возьми, разница, на которой из них? Лучше уж покориться выбору отца – сыну дурного он не желал. Значит, так тому и быть. Внутренне почти приняв неизбежное, Оливье стал собираться обратно в Ля Фер. Ранним утром в начале апреля он сердечно простился с дядей и выехал в сторону Витре: перед возвращением предстояло еще заехать в беррийский замок. Тамошний управляющий был загодя извещен письмом о приезде графа. Оливье пустил коня неспешной рысью. Молодой человек отправился в путь, едва стало светать, рассчитывая преодолеть шестнадцать с лишним лье еще до скончания дня, и сейчас никуда не торопился. Гримо мелкой рысью трусил позади. Легкий ветерок овевал прохладой и бодрил, разгоняя остатки паутины вязкой сонливости. Небыстрая езда и пустынная дорога располагали к раздумьям, и Оливье, в который раз, мыслями возвращался к так озадачившим его словам дяди. Что имел в виду граф де Бражелон? От чего хотел предостеречь племянника? Оливье восхищался отцом, и, сколько помнил себя, считал его образцом дворянина и примером для подражания. Эти чувства в сыне лишь обострились с тех пор, как Ангерран де Ля Фер покинул этот мир. Но теперь выходит, что матушка не хотела ему той же судьбы, что была у отца. Почему? Сказанному дядей молодой человек полностью доверял: Бражелон, как и все в их семье, говорил только правду. Но постичь до конца суть его замечания Оливье пока был не в силах, а к той беседе они не возвращались. Если б только было возможно поговорить с матерью! В том, что она его слышит с небес, Оливье нисколько не сомневался. Но вот как услышать ее? Ответ, похоже, придется искать самому. Оливье оторвался от размышлений и окинул взглядом местность вокруг. На исходе ночи все вокруг было монотонным и тихим. Дорога плавно вилась меж полей, задумчивый лес на горизонте пробуждался от грез. Но вот лучи восходящего солнца пронзили сиреневую дымку и разом залили сочными красками пейзаж, наполнив его щебетом птиц. Весна уже всецело властвовала над природой. Зазеленели поля, на деревьях лопнули почки, выпустив на волю молодые клейкие листья. И совсем уже скоро густые кроны запушит душистая россыпь цветов. Ближе к вечеру серебристым клинком впереди сверкнула река с нависшим над ней утесом, где стоял готический замок. Оливье въехал на мост, соединяющий оба берега Эндра, и теперь горделивое здание будто парило над ним. Граф удивленно оглядывал устремившиеся в небо отвесные стены. Они были белоснежными, без малейших следов копоти. Как такое было возможным? Дядя предупредил, что после пожара замок отстроить едва ли удастся. А тот выглядел совершенно нетронутыми огнем. Таким, каким Оливье запомнил его в свой последний приезд, еще в отрочестве, лет десять тому. Граф поехал к главному входу вдоль крепостной стены с могучими контрфорсами (1) и семью сторожевыми башнями, соединенными галереей. И чем ближе к воротам, тем более далекой от идиллии становилась картина. Башни, как и когда-то, грозно щетинились бойницами, но те давно стали бесполезными: стена местами была сильно разрушена, местами – вовсе обвалилась, а сквозь расщелины в руинах прорывался вездесущий плющ. Мост через ров был опущен, решетка поднята, ворота отворены. Запирать их больше не было нужды. Когда-то стена надежно защищала сам замок, дома обслуги, часовню, мастерские и хозяйственные постройки. Но от стены мало что осталось, а за шесть лет, что замок простоял заброшенным, все здесь пришло в запустение, и обитатели внутреннего двора перебрались в соседнюю деревню. Только жилище управляющего избежало печальной участи. Оливье без труда его определил и направился туда. Управляющий ждал, граф наскоро поел и сразу пожелал осмотреть замок. Управляющий прихватил фонарь со свечей и вместе с Гримо последовал за хозяином. Со стороны внутреннего двора здание являло собой зрелище, резко отличавшееся от того, что Оливье видел с моста. Здесь сомневаться в том, что замок пережил чудовищное бедствие, не приходилось. Крыша во многих местах проломилась от огня, кое-где сохранились только балки стропил, похожие на торчащие наружу ребра ужасного зверя, которому вспороли брюхо. Замок мрачно взирал на мир пустыми глазницами стрельчатых окон, а белый камень над ними покрывали угольные полосы сажи там, где когда-то бушевало вырвавшееся наружу пламя. Донжон, ранее примыкавший к правому крылу, был полностью обрушен. Оливье только сейчас понял, что должен был его увидеть на подъезде к замку, но, завороженный красотой величественного строения, не обратил внимания на отсутствие главной замковой башни. Правда, в Витре, в отличие от Куси или Ля Фера, донжон не был огромным, а едва превышал сам замок. – Мне никогда не забыть тот злосчастный день. Госпожа графиня как раз гостила в Бражелоне. Пожар начался в донжоне внезапно, ближе к ночи, – пояснил управляющий. – Река, должно быть, вызвала оползень пород в холме под ним. Башня стала понемногу проседать и крениться, но глазу это было незаметно, и мер не предприняли. Пока однажды в погребах не выпал факел из ослабевшей скобы, от него огонь и пошел. Дул ужасный ветер, небо из черного сделалось красным. Люди высыпали на улицу и стояли беспомощные, не проронив ни звука. Простите, сударь, мы ничего не могли сделать. – Я не виню вас. Если ветер раздул пожар, справиться с ним было уже нельзя, – ответил Оливье. Перед его глазами сейчас, как наяву, предстало зловещее видение багрового зарева, разрывающего ночную мглу. – Подняться внутрь можно? – поинтересовался граф – Да, центральная лестница из камня, она не пострадала. И помешала перекинуться огню. Сохранилось несколько комнат, что выходят на реку, и «синяя» спальня на третьем этаже. А с этой стороны в помещениях все выгорело. Со временем рухнул сам донжон и часть крепостной стены. Хозяйка в Бражелоне так и осталась жить, пока не умерла. Здесь только сторожа, да я с семьей. Оливье уже почти не слушал. Быстро шагнул к двери, с усилием толкнул ее, ступая в свое исчезнувшее детство, поглощенное огнем навсегда. И сразу устремился по лестнице к уцелевшему островку той благословенной поры – спальне матери, где впервые увидел свет. Сердце билось часто-часто. Так, что Оливье едва мог дышать. Звук его шагов гулко ударялся о камень, звенящим эхом разносясь по пустынному зданию. Граф едва задерживал взгляд на зияющих дверных проемах, морщился, как от боли, и даже не заглядывал в продуваемые сквозняками залы с вздыбленными остатками выгоревшего паркета и лохмотьями гобеленов, почерневшими от огня. Осматривать это не было ни сил, ни смысла. Не останавливаться, скорее наверх. Оливье достиг третьего этажа и замер перед закрытой дубовой дверью, переводя, наконец, дух. В этот момент подоспели и слуги. – Погодите, ваше сиятельство, я отворю вам, – управляющий достал ключи. – В замке, сами изволите видеть, и ветер гуляет, и дождь льет нередко, зимой так и снег залетает. А тут мы, как можем, порядок поддерживаем. Слуга отпер дверь и отступил, пропуская хозяина. Оливье вошел. И сразу невероятное, нереальное ощущение тихого покоя и умиротворения накрыло его и окутало целиком. Все заботы, сомненья на время ушли, будто мать незримо присутствовала здесь. Граф огляделся. В комнате, казалось, ничто не изменилось: потолок с выступающими мощными балками, высокая кровать с тяжелым синим пологом, широкий мраморный камин, пара кресел, мозаичное окно, колыбель… Вот только колыбели здесь быть не могло. Оливье гостил здесь в одно время с матерью перед самым отъездом в коллеж и на тот момент давно спал в кровати в собственной спальне. Да и когда он еще был младенцем, колыбель всегда стояла в комнате кормилицы. – Откуда здесь это? – удивленно поинтересовался хозяин, кивнув в сторону люльки. – Мы собрали здесь кое-какие уцелевшие вещи – бюро, дрессуар с кухни – чтоб не пропали. На случай, если ваше сиятельство пожелает что-то забрать. И колыбель перенесли, мало ли? Она хорошо сохранилась, может еще послужить. Вещь дорогая, из ценного дерева, не для прислуги… – Хорошо, я подумаю, что со всем этим делать, – неопределенно пожал плечами Оливье, которому не терпелось остаться одному. – Можете идти к себе, я побуду здесь. Управляющий поклонился, подошел к камину, намереваясь зажечь свечи в высоких бронзовых канделябрах. Но хозяин знаком остановил его: – Не нужно, камина будет достаточно, – графу не хотелось сейчас слишком яркого света, который разрушил бы магию единения с матерью, создаваемую царящим в спальне уютным полумраком. – Я вижу, у вас здесь запас дров? – Мы протапливаем комнату время от времени, иначе плесень…. – Хорошо. Ступайте, вы мне больше не нужны. Гримо сам растопит камин, а после спустится к вам взять холодного мяса, сыра и немного вина. Увидимся утром, я посмотрю счетные книги имения. Когда Гримо вернулся, неся поднос со съестным, то нашел хозяина крепко спящим. Оливье не дождался ужина и уснул сладким, безмятежным сном, сидя на полу на медвежьей шкуре, прислонившись спиной к изножью кровати. Ближе к утру он в полудреме перебрался на постель, позволив Гримо стянуть с себя сапоги, и проснулся только, когда уже совсем рассвело. Оливье приоткрыл глаза и сквозь ресницы увидел, что через оконный витраж в комнату косою лентой струятся сумеречные лучи. И в этом тусклом потоке солнечного света почти осязаемо прорисовывается миниатюрная женская фигурка, сидящая у окна. А ее склоненное над колыбелью лицо скрывают ниспадающие в беспорядке белокурые локоны, мерцая розоватым золотом на утреннем солнце. «Мама!»– слово, уже готовое сорваться с уст Оливье, застыло на его губах. Нет, женщина, которую он видел, хоть и напоминала чем-то едва уловимым мать, была совсем юной. А покойная графиня родила сына, будучи гораздо старше. Женщина у окна скорее походила на ту, которая уже не раз являлась ему во снах, но лица которой ему все никак не удавалось увидеть. Может сейчас? Молодой человек принялся вглядываться, окончательно открыл глаза, и… видение, задрожав, бесследно растаяло. В комнате, кроме Оливье, был один Гримо, который спал в кресле у камина и тотчас вскочил, едва хозяин пошевелился. Граф отправил слугу вниз за горячей водой, чтобы умыться и привести себя в порядок. После чего встал сам, подошел к люльке, качнул, провел по ней рукой. Остатки кружева, когда-то белоснежного, почти истлели. Оливье смог расправить пальцами один кусок тончайшего батиста. Тот пожелтел и стал совсем прозрачным, но в изящном плетении ажура все еще можно было различить шитый гладью их фамильный герб. А вот впитавшая сейчас солнце резная древесина не рассохлась, а была плотной, гладкой на ощупь и приятно грела ладонь. Колыбель и в самом деле еще вполне можно использовать. Да на что она Оливье? Если только это не знак… И раз видел Оливье не мать, то, быть может, она дала сыну взглянуть на ту, что предназначена ему? И в этом заключался ответ на мучившие Оливье вопросы? Но у мадемуазель де Ля Люссе волосы темные… В этот момент вернулся Гримо. Через полчаса граф, гладко выбритый и, как всегда, безупречно подтянутый, спустился к управляющему и после завтрака стал разбирать счета. Оливье было достаточно бегло пролистать приходно-расходные книги, чтобы удостовериться, что, в отличие от Бражелона, здешним управляющим дела ведутся безупречно. Оливье, не откладывая, решил отправиться в дорогу. Перед отъездом он велел принести себе чернила, перо, бумагу и сел за письмо к дяде. В нем молодой человек подтвердил плачевное состояние замка и то, что его восстановлением заняться не планирует. По крайней мере, в настоящий момент. Но вот память о том, что принадлежало одной из ветвей его предков, хотел бы сохранить. А для этого перевезти камни разрушившегося замка из Витре в Бражелон, чтобы построить там часовню на границе владений. Организацией всего этого он поручал заняться управляющему в Берри, которому оставлял соответствующие указания и необходимые средства из дохода от поместья. Дядю же Оливье просил подыскать архитектора. Оливье на секунду задумался, приписал еще несколько строк, скрепил письмо своей печатью, велел управляющему отправить его с первой же почтой и выехал в Ля Фер.***
Под Орлеаном навстречу графу из-за поворота, вздымая клубы пыли, выехала золоченая карета, запряженная четверкой лошадей, мчавшихся быстрой рысью. Карету сопровождали двое всадников. Поравнявшись с экипажем, Оливье скользнул взглядом по дверце, и что-то кольнуло в сердце, а место давнего удара в затылке снова заныло. Граф непроизвольно придержал коня: он узнал золотые сквозные ромбы на червленом поле герба Роанов. Оливье определенно что-то связывало с этой семьей, и в карете вероятно находится кто-то хорошо ему знакомый. Карету еще не поздно догнать. Граф легко потянул повод, заводя коня на вольт, чтоб развернуться. (1) Контрфорсами называют выступающие части стен, усиливающие их и поддерживающие в нужных местах.