Like minds

Когда спина касается матраса, кажется, что это камень. Алекса немного мутит — в основном от мысли о том, что только что произошло. О том, что Найджел касается его. Что он посмел. Касается руками, которыми полчаса назад делал вскрытие хладнокровно убитой Сьюзан Мюллер из соседнего колледжа, которая ему, Алексу, нравилась. Руками, на которых, наверное, все еще осталась кровь. Ее не видно, но она все равно незримо покрывает руки Найджела до самых локтей, хотя он и носит стерильные медицинские перчатки. Нельзя, чтобы обнаружили его отпечатки пальцев. Алекса мутит, но он уже давно ничего не ел — не мог, — поэтому слабые спазмы лишь изредка сотрясают его тело. Он бы непременно побежал в уборную, чтобы умыться и попытаться выблевать хоть что-нибудь, но тяжесть Найджела вдавливает его в кровать и не позволяет даже подумать о побеге. Алекс думал, что Найджел будет теплым: он ведь все-таки человек — но впервые в жизни ожидания не оправдались. Кожа его холодная, белая, тонкая, как лист бумаги; на шее не пульсирует венка, и даже на лице не застыло ни единой эмоции. Найджел напоминает дорогую фарфоровую куклу с искусно раскрашенными черными глазами. Он неподвижно застыл еще несколько секунд назад, все его мышцы замерзли вместе с ним, ни одна мимическая связка не дрожит. Найджел знает, что опровергает все известные законы: в теле человека 639 мышц, и добиться полной их недвижимости неподвластно никому. Найджел устанавливает собственные законы. Он — творец, поэтому ему все равно, что через девять часов, когда взойдет солнце, кто-нибудь найдет бедняжку Сьюзан ряспятой, со вскрытым животом и ее внутренностями, развешенными по всей импровизированной лаборатории, в окружении окровавленных скальпелей, щипцов и зажимов. Стерильная работа: столько крови — и ни одного отпечатка пальцев. Ни одной убитой нервной клетки в ходе проделанного эксперимента. Алекс не пытается вырваться. В каком-то роде он зачарован, он застыл в оцепенении: еще никогда прежде он не видел столь красивого юношу. Найджел обладает каким-то странным, злым шармом; черные волосы резко контрастируют с непроницаемым белым лицом, скулы и подбородок тонко очерчены, в глазах никогда нет ни радости, ни ужаса. Он сошел бы за Спящую Красавицу, но Алексу кажется, что тот никогда не спит. Его движения отточены, размерены, ни одного лишнего; наверное, так же он работает и скальпелем, думает Алекс, и по телу пробегает еще один рвотный спазм. Ему холодно, но сейчас открытое окно — спасение, потому что ему кажется, что от Найджела несет духом смерти и влажной могильной землей. Иногда его голос звучит так, словно голосовые связки забиты ей. Ему, Найджелу, всего семнадцать, а путь в Рай для него уже давно закрыт. Он даже не трудится снять с Алекса рубашку, не пытается скинуть с себя лишнее сам — это не нужно, потому что здесь инстинкты, не больше. Алекс хочет ненавидеть себя за это, изо всех сил пытается, думает, что нужно оттолкнуть, но руки безвольны, не слушают, словно он помогал в отлове этой девушки. Более того, сейчас ему просто нужно разрядиться. От мысли о том, что ему придется заняться любовью — это смешно, думает он, любовь с трупом — с ней, бездыханной, потому что того требует какой-то обряд и Найджел, становится еще гадостнее. Хочется залезть в душ и долго драить себя мочалкой, пока не слезет кожа, а затем закрыться в своей комнате и не выходить хотя бы несколько дней. А может — и лет, пока с нежеланным компаньоном не случится что-нибудь ужасное. Алекс сам этому не верит, но он смотрит в черные глаза и понимает, что морально подчинен. Он хочет отвернуться, не позволить читать Найджелу свои мысли, потому что, кажется, последние пару недель он живет в его голове, но не может. Надежды на то, что прядь длинной челки сжалится и спадет тому на глаза, нет. Зрачки Найджела занимают почти всю радужку, и на долю секунды Алекс допускает мысль, что в том еще есть остатки здравомыслия, но он очень плотно на чем-то сидит. Ни Алекс, ни Найджел не моргают, когда вжикает замок на брюках — сначала на одних, а затем — и на других. Алекс хочет боли — хоть какой-то, чтобы понять, что он все еще человек. Он знает, что рано или поздно вырвется из-под подавляющего контроля вынужденного друга-врага, но это произойдет не одну и не две жертвы спустя. Он знает, что однажды раздобудет ружье, поставит Найджела на колени и прострелит ему голову, чтобы та больше никогда не задумывала подобных мерзостей. Он думает, что никто особо не огорчится, даже потеряв столь светлый ум, лучшего ученика и надежду медицины. Алекс шипит от боли; в который раз ему хочется заехать Найджелу кулаком по лицу, разбить этот красивый, остро выточенный тонкий нос, чтобы хотя бы кровь обозначилась на коже ярким цветом, но боится обжечься холодом. Найджел на удивление безжизнен, будто и не биологическое существо, а груда металлолома. Холодные руки, как у амфибии, холодные губы, холодный взгляд. Алексу холодно, он дрожит, и в какой-то момент ему хочется попросить, чтобы тот прикоснулся к нему. Губы Найджела незаметно кривятся в усмешке, словно он в очередной раз залез к нему в голову, и выполняет невысказанную просьбу. Алексу кажется, что по его коже пробежала полоса инея, оторвавшаяся от концов ледяных пальцев. Найджел двигается так, что почти не больно. Только если от непривычки. В голове — туман, эйфория, как от общего наркоза, который только-только начал действовать, на уши давит, потому что такая тишина бывает только в склепе. — Как думаешь, она была девственницей, Джек? — негромко спрашивает Найджел, и Алекс вздрагивает. — Пошел ты. Меня зовут Алекс. — Как скажешь, Джек, — безразлично отвечает он. — Не боишься, что подумают на тебя? Алекс ничего не отвечает, хотя пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки. Желудок подпрыгивает, и ему приходится убеждать себя, что в обеих смертях не было его вины, а он сам — заложник обстоятельств. В окно врывается прохладный порыв ветра, и он вздыхает полной грудью, одновременно с этим пытаясь выбросить все мысли из головы. Мысли о том, как все это мерзко, неправильно, но, кажется, необходимо. Он перестал отвечать за свои действия в первый же день, когда Найджела только подселили к нему. Он до сих пор не может четко сказать, что именно заставило его вытащить соседа по комнате в поезд той ночью, и то, почему тогда решил, что в глазах по обыкновению непоколебимого Найджела ему почудился застывший ужас. Тому ведь было даже все равно, что он только что позволил умереть однокурснику. Найджел не целует его, потому что в этом нет никакой необходимости. Он не прижимается, прикасается ровно столько, сколько нужно, основной упор делая на локти, чтобы удерживать равновесие. Только осторожно наклоняется и прижимается губами к шее Алекса, к тому месту, где под кожей должен биться пульс. Губы необычно холодные, и Алексу хочется продолжать думать, что это кукла, но мысли появляются только об очень правдоподобном и красивом зомби. Он не может поверить в то, что подобная редкая красота может быть такой опасной. Алекс знает только то, что ему смерть пока не грозит. Алекс думает, что, наверное, стоило бы связать Найджела простыней — тот все равно не будет сопротивляться, — разбить окно и вскрыть ему сонную артерию острым осколком. Алекс боится влияния, оказываемого на него двадцать пять часов в сутки. И даже тогда, когда они находятся на большом расстоянии друг от друга. Алексу страшно осознавать это почти непреодолимое влечение, он не хочет признаваться даже самому себе в том, что по коже пробегает мороз, когда Найджел что-то шепчет в его ухо. Тот и не просит взаимности — ему нужен лишь союзник, напарник, кто-то, кто поможет ему выполнять его грязную работу как можно чище. Алекс знает, что его не заставят разделывать людей даже под страхом смертной казни. Даже кончая, Найджел не позволяет себе лишних движений. Его лицо по-прежнему кажется высеченным из гранита, он не трясется всем телом, не стонет — только покусывает бледно-красные губы и тихо шипит сквозь зубы. Алекс пытается последовать его примеру, но у него получается немного хуже, и следующие пару секунд его потряхивает, мышцы сводит судорогой, а рваное дыхание громко хлюпает где-то в груди. Найджел позволяет себе уронить голову на грудь Алекса, и следующие несколько секунд, что оба приходят в себя, кажутся вечностью. Первым, что видит Алекс, открыв глаза, — черные, будто подведенные карандашом, глаза Найджела, внимательно рассматривающие его лицо. Наверное, он умер бы от инфаркта, если бы увидел их ночью, но этого не случается, и ему лишь хочется отвернуться и больше никогда не видеть этой бездонной черной пустоты. — Кто будет следующим, Джек? — ровным голосом спрашивает Найджел, и Алекс удивляется, как быстро тот восстановил дыхание. — Я Алекс, — враждебно поправляет он в очередной раз, но это не встречает должной реакции. — Как хочешь, — бездумно отвечает Найджел, и по его непроницаемому лицу нельзя понять, кого он задумал на следующий заход.