special little one

      Джону скучно.       Он помнит всех своих жертв, но помнит лишь как безликие безымянные силуэты, обрамлённые кровью и запахом металла — они все были одинаковыми, пресными и испуганными, они все дрожали и рыдали, они все молили, все шептали «пожалуйста, не надо», и «я ничего не скажу, обещаю», и «я сделаю что угодно», и «умоляю», и «прошу», и прочее, прочее, прочее. Такое однотипное и приевшееся, примитивное и слабое, ничтожное, что его тошнит от одних воспоминаний. Неужели люди способны только жалобно скулить, но не бороться за свою жизнь? Почему они ожидают, что их слова его тронут и он отпустит их? Почему они не берут своё будущее в свои руки и не спасают себя сами?       Скучно, невыносимо скучно.       Джон жаждет встретить кого-то особенного, выделяющегося из покорной толпы, с притаившимся диким зверем на дне зрачков, с жаркой кровью, несущей по сосудам огонь, с мёртвыми сверкающими звёздами на радужке и силой, впечатанной в сами кости.       Но ему попадаются только пугливые овцы, способные быть жертвами и ничем больше — они привыкли к этой роли и страшатся самой идеи стать чем-то иным.       Отвратительно, и он снова вспарывает очередное горло, лишь бы заглушить плаксивый бубнёж, заменив его более приятным предсмертным хрипом. И он снова ломает с восхитительным хрустом очередную шею, опуская на пол пустую оболочку, которая и ещё дыша была полой. И он снова отрезает кусочки плоти от очередного человека, который лишь верещит и молит, совершенно бесполезно и невпечатляюще дёргаясь. И он снова превращает серией выстрелов очередные внутренности в зияющее месиво. И он снова вскрывает очередное брюхо, выпуская горячие кишки.       И он снова не чувствует ни-че-го.       Все они настолько клишированные, что временами ему кажется, что он убивает одного и того же человека вновь и вновь словно Сизиф. Словно в мире остался только он и эти раскрашенные картонки, словно остальные разучились думать и стремиться к жизни, словно вокруг есть одна лишь морозная пустота, которая медленно проникает и в него, отравляет, замораживая душу, отнимая эмоции, оголяя чистый разум, стремящийся к сумасшествию в попытке убежать от сплошного льдистого ничего.       Он так устал.       Джон ищет-ищет-ищет, мотается по штатам без разбора и плана, выбирая следующий наугад, подбросив монетку или ткнув пальцем с закрытыми глазами, но каждый раз, в каждом городке, с каждым человеком его ожидает новое разочарование, новый слой скуки, облепляющий плёнкой с битым крошевом на изнанке. Это уже даже не раздражает, как в начале, это просто воспринимается никак — он почти не надеется встретить кого-то похожего на себя, кого-то живого и сильного, способного бороться и побеждать.       Но затем, в дождливую ночь, потерпев которое по счёту поражение он находит того, кого искал — молодой парень, мальчик, Джим Холси, пахнущий юной невинностью и несуразной наивностью. Джон на животном уровне ощущает его практически сразу, с первого пересечения взглядов, погружаясь в бездонную черноту чужих глаз, и когда мальчишка хнычет и умоляет он действительно испытывает грусть и досаду — а он надеялся, что в этот раз что-то получится, что этот будет кем-то исключительным, но нет, Джим плачет и обещает, что сделает что угодно, и Джон правда хочет отрезать ему язык.       Непривычно, но жаль, он убьёт Джима Холси где-то на этой дороге и бросит его истерзанный труп на обочине под дождём, который смоет все следы. И Джим Холси лишится имени и лица, сохранившись в памяти пустышкой.       Но малыш Джим умеет удивлять — он выкидывает его из машины и уносится прочь, и Джон впервые за очень долгое время ощущает азарт, и что-то волнующе дрожит в груди, что-то почти забытое и похороненное, название чего он уже не может вспомнить.       Джон скалится в улыбке и смотрит на дорогу, где скрылся его мальчик, и кровь мчится по телу, наполняя жаром, и энергия охватывает, он готов действовать, он жаждет действовать, жаждет игры и её конца, жаждет увидеть, как раскроется потенциал, как Джим расцветёт, раскованный, как изменится, как в чернильной густоте его глаз вспыхнут и погаснут звёзды.       Джон улыбается и предвкушает — он наконец нашёл то, что искал.

***

      Джон смотрит на девушку, лежащую на кровати, и не ощущает ничего. Он не знает её имени и не желает знать, ему оно ни к чему — она станет одной из множества безымянных картонок, убитых им, и, если бы не её связь с Джимом, он бы, возможно, даже забыл её однажды. Но в соседней комнате, совсем рядом, Джим скрипит проржавевшим краном и у Джона внутри скручивается пружиной настолько же проржавевшее предвкушение.       Девушка не двигается, словно мёртвая, и темнота комнаты, разгоняемая лишь слабым светом из окна над кроватью усиливает подобное восприятие, и ему на секунду хочется лечь рядом и дотронуться до её плеча, вдохнуть смерть в лёгкие и вернуть прежнее сухое равнодушие. Если бы на простынях лежал Джим, то он бы непременно пристроился за спиной, зарываясь носом в густые вихры, оглаживая изгибы тела и наслаждаясь умиротворённой тишиной и близостью.       Ото сна девушку отделяют считанные мгновения — как и от смерти, и он делает шаг по направлению к кровати, нащупывая в кармане нож, но образ обнажённого Джима под струями воды настойчиво бьётся в черепе, отдавая жаром в грудь.       Но за стеной его ждёт Джим, уже шурщащий одеждой.       Видимо, смерть откладывается. Но лишь временно, он непременно убьёт её, убьёт на глазах у Джима, окропит кровью пыльную землю и разбавит пахнущей полынью воздух солённым металлом. Он ещё не знает, как именно сделает это, способы мелькают на периферии сознания, сменяя друг друга и обрисовываясь деталями, но все выглядят недостаточно уникально, недостаточно зрелищно. Для Джима нужно что-то за рамками пули в голову или ножа под рёбра.       Вопрос можно отложить, время ещё есть, сейчас его куда больше волнует ванная и малыш Джим, уверенный в своей безопасности, разморенный тёплой водой и изнемождённый усталостью. В черепе зудит потребность переступить порог и обласкать взглядом мокрое тело, впитать чужой стыд, смешанный со страхом, упиться и почти захлебнуться, и Джон не находит ни единой причины, почему он должен оставаться на месте и просто ждать.       Он опускает нож на дно кармана, фантомно ощущая его холодящую успокаивающую тяжесть как ладонь старого друга на плече, и бесшумно проникает в совсем небольшую комнатку, останавливаясь и заворожено любуясь открывшимся видом — Джим прекрасен, он стоит полубоком, закрыв веки, в блаженстве расслабившись, запрокинув голову к струям горячей воды и массируя кожу головы, распутывая сбившиеся колтуны. Он стройный, поджарый, он сглатывает попавшие в рот капли и Джон сглатывает слюну в повторе, неосознанно, и грудь стискивает горячий толстый обруч, мешающий полноценно дышать — а он уже и забыл, что такое возбуждение, забыл много лет назад, но случайно встреченный мальчик разжёг в нём всё, что он, казалось, давно потерял, и Джону любопытно, что ещё вернётся к нему спустя столько лет, сколько ещё новых-старых чувств он испытает прежде, чем умрёт, убитый рукой Джима, его маленького красивого Джима.       Волнительное предвкушение наполняет неведанной эйфорией и Джон облизывает пересохшие губы, отдающие солью от пота, гадая, что же сделать первым — расправиться с девушкой, поговорить с Джимом или потрогать Джима? Он желает всего и сразу, но знает, что если коснётся тёплой мягкой кожи, то мыслить здраво и жёстко не получится, концентрация уйдёт, слова улетят стайкой мотыльков и он будет поглощён чужим телом, чужими эмоциями и своими собственным, он уже чувствует, как они накрывают его волной, раз за разом, снова и снова, увеличиваясь с каждым наплывом. Возможно, это можно сравнить с раком — оно растёт, захватывает всё больше и больше, разносится по всему телу, от него нет избавления и оно смертельно.       Джон болен раком четвёртой стадии и совсем не возражает.       Источник его болезни стоит в считанных мучительных шагах, ни о чём не подозревающий, и желание разбить в дребезги его неведение скребётся голодным псом за решёткой рёбер.       возьми, возьми, возьми       Джон не привык отказывать себе — он слишком редко по-настоящему чего-то желает, чтобы обрести этот навык или добровольно пренебречь возможностью получить исключительное наслаждение. О, нет, он не отпустит Джима, пока не получит всё, пока не заберёт всё, пока не увидит вышедшего из тени зверя, отражающегося в сузившемся зрачке. Пока пустота внутри не заполнится, пока не останется ни единой клеточки, не пропитанной Джимом Холси, а у самого Джима — им. В каком-то смысле, вероятно, можно сказать, что они станут одним целым. Это так волнующе, ноздри трепещут, втягивая запах влаги и дешёвого мыла, и он даже не скалится — он захвачен, он переполнен, и искривления линии рта не покажут и сотую долю того, что горит в душе.       Он делает шаг вперёд и чистый ужас в чёрных глазах вызывает восторг.       Игра началась.