***
Когда в каюте слышится начало бодрой шанти, слегка заглушенное древесиной, Арсений подрывается мгновенно. Нехитрая мозаика окон уже засвечена золотым, воздух теплый, а на палубе слышно топот многих ног. Покачиваясь, подросток торопливо одевается, выбегает из каюты на короткий трап, выводящий его на квартердек, и восхищенно оглядывается. На палубе, залитой ярким светом, несмотря на раннее утро, работы достаточно. Команда ставит паруса по ветру и напевает ту самую мелодию, что разбудила Арсения. Должно быть, отплыли они совсем недавно. Арсений жмурится на ярком солнце и улыбается, подставляя лицо свежему ветру, дунувшему с востока. Воздух несет мелкие колючие брызги набежавшей волны и привкус соли, остающийся на губах. Где-то далеко слышно жизнерадостную перекличку прибрежных птиц. Корабль слегка накреняется, когда волны, разбиваясь о борт, разворачивают его. Арсений топчется на месте, улыбаясь, следя за солнцем, и хватается за ближайший леер, чтобы не упасть обратно на ступени. От сильного ветра паруса хлопают и дергаются, и то и дело раздаются крики матросов, что пытаются удержать непокорную ткань. Арсений подбегает к капитану, как только судно встает на курс. Высокий мужчина треплет сына по волосам и одергивает на нем второпях криво надетый жилет. На загорелом лице капитана теплая улыбка, очерченная морщинами, будто меридианами и параллелями. Он машет рулевому и еще раз проверяет компас, прежде чем сжать плечо Арсения и направить его к палубе. Матросы еще допевают свою песню. Корабль поймал ветер, и закрепить паруса — новая сложность для них. Ритмичный голос запевалы откуда-то с носа задает темп для всех. Арсений улыбается, проходя мимо. Ему никак не разрешат поучаствовать в жизни судна, хотя он уже немаленький. Отец идет уверенно, и перед ним расступается команда, разбегается по новым и новым приказам офицеров. 'Святая Анна' вышла из крупного порта, где загостилась неприлично долго, и снова оживает. Палуба протяжно поскрипывает, отзываясь на каждый шаг, и настороженный слух юноши ловит в этом радостные нотки. Ближе к носу людей меньше. Корабль идет полным ветром в яркую синеву ускользающей ночи, и Арсений вздрагивает, когда по корпусу от кормы проходит гулкий удар широкой волны. Хватается за фальшборт и оглядывается на отца — тот, даже не вздрогнув, останавливается на полшага позади. Его невесомая поддержка заставляет юношу разжать вцепившиеся в дерево пальцы. На таком курсе кажется, что корабль играет с волнами в детские игры, кто кого перегонит. Полупрозрачная пена на воде — как тонкое кружево на острых складках бесконечной лазурной ткани, которую разрезает, будто ножницами, нос бегущего судна. Арсений наклоняется слегка за борт, вглядываясь в полупрозрачный шелк, прошитый солнечными лучами, и улыбается широко-широко. Песня заканчивается, когда матросы разбегаются по палубе, и теперь вокруг только шорох волн, редкие выкрики команд и едва различимое поскрипывание древесины. Утреннее солнце умывает корабль, недавно подкрашенный, просвечивает через плотные чистые паруса и оседает золотистой пылью на черных волосах. Арсений наклоняется ниже, завороженный бегом ряби, и чувствует, что отец снова сжимает руку на его плече. Он никогда не говорит, что любопытство опасно, не препятствует и не ругает. Его любовь к морю спорит с любовью к единственному сыну. Кажется, еще немного, стоит только наклониться и протянуть руку — и в ладонь вольется прозрачная бирюза, теплая, пропитанная солью и блестящая на просвет, как драгоценный камень. Изумрудные водоросли, ветвистые кораллы и хрустальный песок, скрытые где-то в глубине дикого потока, почти осязаемо нарисованы пытливым сознанием. Мерное покачивание корабля становится почти неощутимым. Ветер чуть стихает, и теперь волны раскатисто-мягкие, ласково плещутся за бортом. Пена рассеивается, и переливы бликов становятся все шире, слепят глаза. Стихия теперь не кажется неукротимой. Дикое море расстилается бархатом, чистым и зовущим. Арсений отворачивается от воды и утыкается лицом в жесткую отцовскую рубашку. Обнимает где-то под тяжелым капитанским кителем и закрывает глаза. Капитан пахнет морем и неуловимым теплом, и Арсений знает, что этот запах останется с ним, даже если год прожить на суше, и если рубашки простирать по десять раз. Он прижимается к мужчине крепче, жмурится и улыбается.***
В полутемной комнате единственный источник света — почти погасший камин. Раскаленные до красноты на проломах угли недовольно потрескивают, когда из распахнутого окна в спальню врывается очередной порыв ветра. Колышет легкие занавески и рассыпает мурашки по голой коже. Антон лежит на скомканных простынях, задрав голову, и блуждает беспокойными пальцами по напряженной спине Арсения. На коже остаются неглубокие царапины, они чуть саднят, отвлекая. Ночь спокойная. Летнее море тихое, ползает под мысом и неторопливо ворочает гальку. Птицы давно замолчали. Арсений снимает с себя рубашку, отбрасывает куда-то за пределы кровати, ненадолго выпрямляется — и его тут же требовательным жестом возвращают обратно. На его плечах темнеющие бордовым следы ногтей, а на шее Антона растекаются густым алым следы поцелуев. Трепетная ласка вздрагивает от неосторожного высокого стона. Арсений отрывается от груди Антона, где только что целовал его, с заметным неудовольствием: в волосы впуталась ладонь, и она тянет вниз, отзываясь невнятной болью. Но он слушается легкой просьбы и соскальзывает губами по нежному бедру. Горячий воздух заполняется узнаваемым запахом мускуса. Слабо слышится отголосок вечной соли, проникающей везде и всюду. Арсений жмурится, находя в этом комфорт. Антон стискивает зубы, отворачиваясь от ненавистного окна. То, что чужие волосы и губы насквозь пропитаны морем, как горьким сиропом, он не хочет замечать. Каждое прикосновение оставляет на обоих подрагивающий отпечаток. Антон захлебывается в нежности, потому что не умеет плавать, ненавидит учиться плавать, и так никогда и не научится, ведь в Арсении утонуть — нестрашно. Отдаться его теплу, его мягкой любви, его аккуратным рукам. Арсений поднимает поблескивающие глаза и привстает над Антоном, как волна. В его глазах — отражение любимой стихии, рокот прилива и блестящая страсть. Он приникает к истерзанным поцелуями губам еще одним, забирая последний кислород, и оставляет после себя неправильную жажду. Сколько бы они ни были вместе, тянет сильнее. Нельзя напиться морем. Низкий стон звучит в унисон с напряженным выдохом, и узкие ладони взметаются по складкам белья, откликнувшимся треском ткани. Антон прогибается навстречу осторожным движениям, жмурится до цветных волн под закрытыми веками. На его ребрах Арсений собирает мельчайшие брызги невидимых родинок. Угли гаснут за его спиной, оставляя их в дымчатом сумраке. Тени смягчаются, и податливое тело обволакивает лунный свет. Выдохи путаются, смешиваются, перемежаются рваными поцелуями. Приглушенный скрип старой кровати заставляет губы Антона дрогнуть в усмешке, прежде чем он сорвется на очередной хриплый стон. Он обхватывает шею склонившегося парня крепкими объятиями, прижимается до невозможного близко и пытается раствориться в нем. Арсений горячий, дышит загнанно и немного дрожит, когда пробует обхватить чужую спину ладонями. Антон резко поднимается, заставляет Арсения упасть лопатками на кровать позади и садится на его бедрах. Обидно до дрожи, что ночь красит все в ненавистный индиго, и он жмурится, позволяет себе отпустить контроль и отдаться на волю сжавших талию рук. В этой комнате почти никогда нет уюта, и голый прибрежный особняк угнетает. Кто придумал селиться так близко к воде, чтобы вечно дышать сыростью — неизвестно. Антон бы лично дал пощечину предку, решившему здесь обосноваться. Но судам так хорошо останавливаться на этом мысе. Ненадолго, чтобы пополнить запасы чистой воды и дать морякам переночевать в крошечной деревушке с другой стороны острова. Слишком ненадолго, чтобы успеть убедить Арсения не возвращаться в море. Арсений уверен, что не может жить без вечного поиска чего-то за полупрозрачным горизонтом. Без Антона он тоже не может жить, но разорваться у него пока не получается. У них так мало времени и так много чувств, что растекаться особенно некогда. Касания обжигают, к ним нельзя привыкнуть, и на этой полоске пограничной территории они оба чувствуют себя на грани. И все становится острее, ярче и глубже. Антон тихо всхлипывает и царапает по животу лежащего капитана: тот сразу же поднимается, ловит в объятия и не дает потерять сбитый ритм окончательно. Липкое желание клокочет и не дает им обоим остановиться еще сколько-то времени. За шумом выдохов вдруг слышится раскат наступающей грозы. Антон оглядывается на распахнутое окно и дергается. Обнимающие руки держат его надежнее якоря, и ласковый поцелуй в щеку на мгновение расслабляет. Вспышка новой молнии делает его лицо болезненно бледным, когда он поворачивается обратно. Арсений поглаживает влажные лопатки и едва заметно покачивает головой. Они оба знают, что никакие преграды не помешают 'Святой Анне'. Извиняясь, Арсений поднимает холодную кисть к губам. Задерживается на несколько секунд, дожидаясь отклика. Антон следит за ним потеплевшим взглядом, выдыхает и прикрывает глаза, соглашаясь еще один раз отпустить. Ласково гладит по загоревшей щеке свободной рукой, прежде чем улыбнуться. Потрескавшиеся губы касаются неровного шрама на ладони, а потом тонкого кольца из поблескивающего родия на безымянном пальце Антона.***
Очередная волна рассыпается на мелкие капли, врезавшись в борт. Высоко и натужно воют паруса, бесполезно и бессильно сражаясь с раздирающим их ветром. На палубе, залитой холодной водой, перекатывается ослабевшая команда. Шторм разразился неожиданно. Арсений не почуял его до последнего момента, хотя прислушивался ко всем приметам с максимальной осторожностью. Отец учил никогда не отпускать поводья. Он, возможно, немного забылся. Спокойное море взорвалось бурей за несколько минут. Сначала поднялся ветер и закричали испуганные чайки. Резко охладел воздух. Корма протяжно заныла в закипающей волнами воде. Арсений попытался сделать сразу все: приказал задраить люки и подготовить корабль к тому, чтобы пройти через шторм, а сам кинулся на мостик править курс. Ледяная бора трепала паруса и не давала выровнять мачты. Острые брызги засыпали палубу. Рулевой не справляется — корабль дергает туда и сюда, от резких качков в трюмах перекатываются незакрепленные грузы. Карту норовит унести очередным порывом, а отчаянно пытающийся найти путь через невзгоду Арсений наконец нащупывает курс. Подсказывает интуиция и годы, проведенные на воде. Он бросается к рулевому, и резкий толчок выбивает из-под ног палубу. Арсений падает навзничь на холодные доски, вскакивает тут же и замечает, как один из матросов переваливается за борт. Скомандовать не успевает — незакрепленный парус дергается, гик срывается и вместе с разворотом мачты чуть не сбрасывает капитана с палубы. Времени мало, и мель, на которую так некстати напоролись, высасывает его еще сильнее. Арсений сбегает на палубу, поскальзываясь, и жмурится, когда корабль накреняется на левый борт. Если не снять паруса, ветер окончательно усадит их на мель и даст ей пробить корпус. Команда мечется по палубе, волочится вслед за ускользающими канатами и пытается снять паруса самым топорным способом, разрубив шкоты. Арсений бросается к ближайшему, сдирая о грубую пеньку руки в кровь, и освобождает парус. Корабль заливает ледяными волнами, совсем рядом вспыхивает гроза и разворачивается слоистый глубокий гром. Суеверные матросы успевают молиться, когда есть дыхание. Арсений раздраженно сжимает зубы. Вода почти черная, хлещет по ногам и безжалостно таранит судно, заливается в трещину на носу и топит нижние палубы. Везде крик и суматоха, и очередной 'человек за бортом' теряется в небытии. Рубашка липнет к напряженному телу, которое не замечает усталости и не дает расползтись страху по крови. Арсений держится из последних сил, перебегая на нос, к фок-мачте, и понимает: упасть — умереть. Жадное море разевает голодную пасть водоворотом под тонущим кораблем. Смешавшиеся крики о спасении тонут в громе и бесконечных ударах волн. Кто-то сбрасывает в воду шлюпку, тут же кувыркнувшуюся кверху брюхом и накрытую очередным валом. Под бушпритом фигура женщины, устремленная вперед и вверх — святая Анна, умытая холодными солеными слезами. Дерево треснуло, и вот-вот святая навсегда затеряется в порывах стихии, расколется на щепки и не сумеет проводить моряков в рай, как обещают традиции. Арсений уверен, что они все окажутся там с минуты на минуту. Как положено капитану, он старается сохранить спокойствие и еще борется со стихией. Вряд ли в этом есть хоть какой-то толк. Оставшаяся команда сгрудилась там, где есть хоть какая-то опора, и смотрит на него с остатками надежды в глазах. Арсений разворачивается к ним и медленно, будто время застыло, осматривает палубу. С жалобным треском ломаются внутренние перегородки, взвизгнув, трескается одна из мачт, на которой оставались закреплены паруса. Шторм клокочет и разрывается адским звенящим хохотом. Арсений встречается взглядом со старпомом. Тот рывком подбегает ближе и подает руку. Разобрать его слова не получается, и Арсений рассеянно сжимает его ладонь за мгновение до того, как судно переворачивается набок и падает в волны, проломив нос и верхнюю палубу о мель. Арсений открывает глаза. Каюта капитана спокойна, мерно покачивается на ночных волнах и ничем не напоминает разодранные штормом внутренности судна. Вокруг абсолютная тишина. Арсений одевается, дрожащими руками застегивает рубашку и кое-как вдевает ноги в сапоги. Перед глазами до сих пор белесые мошки налипшей пены и искаженное страхом смерти лицо старшего помощника. Он поднимается на квартердек со светильником и осматривает спокойное море. На палубе темно и тихо, дежурство кажется почти сонным. Арсений напряженно вглядывается в мутный горизонт, подернутый сизым туманом. Изнутри гложет нехорошее предчувствие. Арсений не рассказывает о нем рулевому, но склоняется над картой и сверяется с компасом. В этом месте бури так редки. Ему просто приснился кошмар. Он слишком сильно переживает, потому что это плаванье должно стать последним перед долгим перерывом. 'Святая Анна' встанет в док, а он возьмется перестраивать то крыло особняка, что ближе к морю, где невозможно спать от криков чаек. Испуганная птица пролетает совсем близко, и ее встревоженный голос долетает до слуха капитана. Он быстро оглядывается. Чайка летит в сторону берега. Далеко. Предчувствие обостряется. Арсений подхватывает светильник и направляется к трапу, спуститься к старпому и проверить свои предчувствия. По кораблю проходит гулкий удар. Мель.***
Закатное солнце медленно тонет. Кажется, что оно просвечивает воду насквозь, и едва ощутимый прибой наполняется розоватым нежным цветом, сливается с небом и стирает горизонт. Антон стоит на берегу в рубашке и легких штанах, босиком, но не чувствует холода, который приносит с собой вода. Песок уже остыл и собирается липкими комками под ногами, колется мелкой галькой. Облаков почти нет. Ветра тоже. Волны едва заметны, но только потому, что сейчас прилив, и песок потихоньку темнеет. С каждой минутой солнце все глубже погружается в воду, и она все сильнее накатывает на берег. Антон смотрит вперед затуманенным взглядом. Глаза у него тоже розовые, потому что последние дни он плакал не переставая. Поведение недостойное и откровенно глупое, но помешать ему никто не решался. Литораль медленно скрывается под водой. Багровой и полупрозрачной. Сначала волна касается самых кончиков пальцев, скрытых в песке, но доползает наконец и до щиколотки, обжигая. Чудится, что где-то вдалеке раздается зовущий его голос. Антон не верит в эти легенды. И которую ночь подряд слышит, как его зовут по имени. Голос смутно знакомый, но глухой и подрагивающий. Связки загрубели и ослабли, напившись соли. Он шагает одной ногой в набежавшую волну и останавливается. Солнца остается меньше половины, его контур плывет и колеблется. Прилив наступает беспощадно, накатываясь все с большей скоростью. Голос раздается снова. Антон завершает шаг и стоит в воде, не шевелясь. Глаза покрываются непрозрачной пленкой слез, но ни одна еще не срывается с ресниц. Тишина на мысе почти осязаема. Замерший вечер загустевает. Антон сжимает руки в кулаки. Вздрагивает, когда вода добирается до ткани и пробирается все выше. Штанины липнут к коленям, и он шагает вперед еще раз. Холодно. На пальце бесполезное теперь кольцо. Его нужно переодеть на другую руку и сохранить навсегда, чтобы показать всем: брак для Антона теперь невозможен. Да, ему никогда не увидеть свадьбы, даже ее фикции. Но это значит согласиться. Согласиться с тем, что он отдал свою любовь морю. Ненавистному багровому морю, наслаждающемуся закатом и размеренно лижущему ему бедра. Безразличному жестокому морю, которому ведома только кровь. Антон снимает кольцо с пальца и смотрит на подрагивающий розовый ободок. Голос зовет его. Антон поднимает голову к горизонту, наклоняет ее и повторяет губами имя. Шагает вперед, скрываясь в воде уже по пояс, и не замечает неприятных судорожных мурашек, бегающих по бокам. Это все глупые выдумки, такого не бывает. Реальность жестока, в ней нет места романтичным легендам. Смерть забирает навсегда, никаких вторых шансов, никаких возвращений. Антону кажется, что море вдруг становится другим. Волны лениво обнимают его, поднимаясь до талии, и это кажется странными отголосками столько раз знакомого жеста. Голос раздается снова и не стихает, медленно баюкает. Еще один шаг. Солнце остается над водой на самую кромку. Бликует последний раз и закатывается. Под ногами не чувствуется острых камней и пугливых каракатиц, которые наверняка должны бы тут быть. Антон не ходил в море никогда, но был уверен, что на дне его ждала бы гадость. Гадость и боль. Антон смотрит на темнеющее небо и сжимает в руке кольцо. Стирает с щеки слезу, а потом застывает снова. Над ним медленно проступают из плотно-синей темноты звезды. В это время года их особенно много, и некоторые даже падают. Антон смотрит, как сорвавшаяся звезда летит в воду и тухнет. Он заходит в море по грудь и на секунду пугается — резкий вдох получается сам собой, на остатках первобытных рефлексов. Вода обманчива, вода никогда не отпустит. Но голос, звучащий уже совсем близко, успокаивает. Антон сглатывает, прикрывает глаза и сжимает руки. Кольцо. Пока еще можно, он поднимает его выше и разглядывает в темноте украшение. Совсем простое на первый взгляд, но необъяснимо дорогое. Антон колеблется еще несколько секунд, прислушиваясь к шепоту. Смаргивает новую слезу. Надевает кольцо на тот же палец, где ему положено быть. Лицо оглаживает мягкий ветер из глубины моря. Антон снова шагает вперед, совсем немного, и скрывается в воде по шею. Дыхание перехватывает. Он закрывает глаза. Голос, кажется, звучит теперь у него в голове. Антон не понимает его до конца, но чувствует, что почти нашел ответ. Кольцо на безымянном пальце почему-то кажется основанием безопасности. Антон открывает глаза, чтобы последний раз посмотреть на звезды. Он больше не плачет. Он понял. Прилив накрывает покатой волной русую макушку. Море застывает в спокойствии.