Часть 1
8 сентября 2021 г. в 01:52
Красавчик Боб ходил по самому краю, раз за разом рискуя словить как минимум качественного леща вместо шутливого дружеского подзатыльника. Коварный пидарас просыпался в нём в самые подлые, неожиданные моменты специально, чтобы в очередной раз поумиляться тем, как у Раз-Два волосы на загривке встали дыбом, а в груди булькнуло, так и не вырвавшись, что-то по-настоящему обидное. Не товарищеское «ебливый же ты говномес», а вновь проглоченное уязвляющее «держись от меня подальше, падаль». Красавчик откровенно кайфовал от того, что кореш наизнанку выворачивается, пытаясь обмануть обоих, доказывая, что ничего не изменилось, скрипит зубами, словно растирая то, что мешает оставить всё как есть.
Раз-Два не полный уёбок, у него бывала и безответная влюблённость, он прекрасно осознаёт, что сейчас Бобу ещё поганей, чем до его охуевшего признания, что в прежнее можно только играть на публику, а его утешительный приз — терпение в обёртке большой чисто мужицкой дружбы — только провоцирует. Он помнит, как таскался за одной девицей в молодости, бухим ссал ей в уши о большой любви, в лучше дни видел в её глазах жалость, а в худшие — раздражение. Невозможно смириться с тем, что предмет обожания тебя не хочет, особенно если ты как следует втемяшишь это обожание себе в непутёвую башку. Боб заклинивался на нём пять лет, и это полный пиздец. Боб, как голодный уличный пацан, пожирал взглядом конфеты на витрине, которые он никогда не получит, вместе с упаковкой.
Был бы Раз-Два действительно хорошим другом, он бы исчез с горизонта, дал возможность пережить этот заёб и начать что-то новое. Но Раз-Два не кореш, а эгоистичное мудло, привыкшее к тому, что Бобски всегда рядом, что вместе с Красавчиком проще по барам клеить телок, что тот всегда прикроет, подстрахует, поможет разгрести очередное дерьмо, будет ржать как конь, делая вид, что ему хватает того, чтобы только дразнить, хватает того, что открылся, что после танцулек настолько всем доволен, что и дрочить перестал на своего приятеля. Боже, да ведь наверняка дрочил и всё ещё дрочит.
Раз-Два совсем хуёвый кореш, потому что его все устраивает. Конечно, было намного лучше до вечера откровений и медленных танцев, но и теперь у него не так много головняков: скривить морду, если Бобски слишком пристально на него смотрит, выдать подзатыльник, когда тот шутя предлагает составить ему компанию в койке. Раз-Два даже врёт себе, что эти заигрывания помогают ему снять груз с души, не прятаться больше от лучшего друга, а сам вспоминает девчонку, которой когда-то вечер за вечером почти со злостью выблёвывал признания, даже не надеясь на ответ. Чтобы почувствовала себя сукой, чтобы знала, что и как он с ней хочет, чтобы ощутила свою причастность к парню, с которым ничего не хотела, в тщетной надежде, что когда-нибудь она просто не сможет отмыться от него, что он, как язва, проникнет, заразит, захватит своё. В итоге его, тогда ещё сосунка, просто знатно отмудохал её парень. Раз-Два до сих пор не знает и не хочет догадываться, что ещё могло бы прийти в его тупую пиздюковую башку, радуется, что провалялся в больнице достаточно долго, чтобы остыть, и к нему в итоге подкатила молоденькая медсестричка.
Жуткий гомосек Боб охуенно держит себя в руках, балует понимаем и терпением, выглядит на фоне стыдного воспоминания в куда более выгодном свете, а его сальные шуточки, хоть и на грани, но до сегодняшнего дня были вполне приемлемыми. Раз-Два уже начал думать о том, что что-то должен корешу, но этот мерзкий пидарас то ли на адреналине, то ли решив, что давно не открывал душу (как будто его в первый раз кто-то просил открывать! Ах, да, просил, сам же Раз-Два, тупой «все пойму» идиота кусок), перегоняет из угла в угол рта изжёванную зубочистку, кривит излизанные от нервяка пухлые губы и выплёвывает, веско и четко, так, чтобы не было возможности сделать вид, что послышалось:
— Всё-таки стоило вместо танца просить хотя бы отсос, — и резко выворачивает руль, вталкивая взвизгнувшую тормозами тачку в узкий проезд.
Раз-Два округляет глаза, уебывается правой скулой об стекло, потом только чудом не встречается лбом с приборной панелью (потому что друг-гомосек снова даёт по газам) и на секунду забывает о погоне.
— Даже если нам сейчас пиздец, ты окончательно охуел, Бобски.
Тот всё лижет губы, бегает глазами по узкой дороге — выискивая путь, по зеркалам — убеждаясь, что ещё два джипа сумели нырнуть за ними, на Раз-Два, хоть и раздувающего возмущённо ноздри, но проверяющего оружие, продолжает бросать машину по подворотням, сшибая мусорные баки, хлипкие заборы, царапая припаркованные тачки, и перекусывает зубочистку.
— Вот ни хера подобного. Имею полное право помечтать, что перед тем, как эти ребята порвут нас на британский флаг, я мог хотя бы вспомнить твой рот на моём члене.
Раз-Два хочется на ходу распахнуть дверь и срочно сблевать воспоминания о той проклятущей бабёнке, потому что тогда он сможет с чистой совестью непонимающе вылупиться на друга, который несёт свою гомосячью дичь этим незнакомым и совсем не похожим на его тусклым и царапающим как наждак голосом. Они закладывают в крутой поворот, вылетают на относительно свободную и широкую дорогу и прижимаются к приборке, потому что первые выстрелы разносят стёкла. Раз-Два шипит, всё-таки разбив лоб, и молится, чтобы обезумевший пидарас за рулём справился с управлением, потому что тот почти не видит дорогу, давит на газ, будто за ним гонятся какие-то специальные гомофобские черти, и похоже сейчас думает именно о том, что сказал. О ёбаном несостоявшемся отсосе, а не спасении их жизней. Самое всратое — Бобу сейчас даже по морде не заехать, придётся оставить на потом. До трясучки бесит паскудно знакомый тоскливый взгляд, который Раз-Два когда-то видел в зеркале.
— Попробую оторваться на магистрали, — сипло выдыхает Боб вместо извинений за внезапную вспышку, чуть приподнимает голову для лучшего обзора, снова ломая руль в сторону, и шатко выносит их через обочину на выезд из города.
Раз-Два чувствует, как ногти впиваются в ладони от бессилия, бесполезно болтается в салоне, пока они прыгают из ряда в ряд, перестает инстинктивно вжимать голову в плечи при каждом выстреле и решает расставить все точки над «i»:
— Я бы тебе отсосал.
Собственная фраза ощущается во рту странно и неправильно, как будто он уже успел разок хватануть за щеку. Машину в очередной раз бросает в сторону, и это уже потому что охуел Бобски. Раз-Два находит в себе силы удовлетворённо осклабиться — наконец и он выбил уёбка из равновесия. Взгляд Боба все еще прикован к дороге, он выравнивает тачку и выталкивает из пересохшего рта только тихое и жалкое:
— В жопу такие шутки.
От просительных интонаций друга скручивает потроха, и выбирать сразу становится проще.
Сзади всё ещё кто-то стреляет, и лишь бы не по колёсам.
— В жопу тебя, Бобски, — злясь на сопливого себя из прошлого, на то своё желание пиздострадальчески быть как можно ближе и нынешнюю тупорылую идею, рычит Раз-Два, дёргая его ремень.
Пальцы Боба, сжимающие руль, белеют, сам он вдавливается в сиденье и бросает быстрый умоляющий взгляд на явно поехавшего крышей приятеля, который продолжает возиться с его ремнём.
— Дебила кусок! Спидометр видел?
— Твоя забота, — победно хмыкает Раз-Два, наконец справившись с ремнем и проблемой выбора, заталкивает подальше давно вопящий на одной тревожной ноте инстинкт самосохранения и легко отщёлкивает болт на слишком свободных джинсах. Тащит молнию вниз и перегибается над коробкой передач. Боб пытается его отпихнуть, вытолкнуть голову из-под рук, кроет благим матом, но, когда широкая ладонь Раз-Два оказывается в боксерах, перестаёт сопротивляться и понимающе хмыкает:
— Если не сдохнем, ты от меня потом в другую галактику съебёшься?
При очередном перестроении Раз-Два бросает лицом в его пах, зубчики молнии царапают подбородок, и он секунду обдумывает озвученный вариант. Ещё можно сдать назад, вернуться к другу-мудаку, стараться не замечать, как с каждым днём его сильнее корёжит. Вариант с побегом всё равно кажется ещё отвратительней, хотя бы потому что тогда ему тоже придется жить дальше без лучшего на свете кореша.
Приподнявшись так, что жмущемуся подальше от него Бобу приходится неудобно ссутулиться, он заставляет себя щупать хозяйство другого мужика, с каким-то неправильным азартом прислушивается к почти замершему дыханию, свободной рукой опирается на окаменевшее бедро и сообщает красным бобовским труханам:
— Я, мать твою, никуда не денусь, и, чтоб ты знал, даю тебе сейчас шанс передумать самому. Что-то мне подсказывает, что это будет самый уёбский отсос в твоей жизни.
И облизывает губы после этой презентации, как какая-то блядь. До чего довел, сучёныш.
Сучёныш как будто совсем перестаёт дышать, и, даже не поднимая головы, Раз-Два легко представляет его широко открытые обалдевшие глаза, округлившийся в тихой панике пухлогубый рот и выломанные недоумением брови. Чёртово подвижное лицо Бобски, с которым тот позволяет творить всё, что захочется другу, ни разу не пидарасу. Член в его боксёрах, прямо в руке Раз-Два, становится твёрже, и тот, вопреки своей браваде, неуверенно сглатывает, доставая и опуская к нему лицо.
Член. Самый, блядь, настоящий, член другого мужика. Если тихо сипящий наверху от избытка эмоций Красавчик Боб вроде бы не хотел настолько рисковать их дружбой, этому кожаному ублюдку только того и надо. Раз-Два снова сглатывает загустевшую слюну и, по-собачьи высунув язык, с предельной осторожностью облизывает головку. Нежная кожа, горячая твёрдость, заполошный выдох сверху, рычащей скороговоркой вылетевшая неразборчивая ругань, где-то совсем рядом визжащие шины и резкие хлопки сухих выстрелов, очередной рывок, шипение из-за проехавшихся по стволу зубов. Не успев подумать, Раз-Два уже облизывает пострадавшее место, нащупывает языком набухшие вены, но так и не отваживается по-настоящему взять в рот. Подлый пидарас Бобски неожиданно ласково кладет тёплую ладонь ему на затылок, не давит, только зарывается мягко пальцами в волосы, съезжает по сиденью чуть вниз, шире расставляя бёдра. Раз-Два оказывается наедине с требовательно торчащим членом, в шаге от своего идиотского решения попробовать что-то изменить. Даже пальба как будто затихает, и из-за этого слишком хорошо слышно их тяжёлое дыхание.
— Мне не начали нравиться мужики, — сообщает он чужому причиндалу.
Боб сверху выдыхает согласное «ага», и Раз-Два понимает, что он сейчас из-за него весь мелко подрагивает, не зная, чего ещё ожидать, согласный, как обычно, на любую хуйню, которую кореш на него решит вывалить.
— Но так тоже ни хрена не годится, поэтому я проверю. Это всего лишь отсос, — успокаивает он себя. — Так что по возможности держи тачку ровно, чтобы мы не оказались в кювете, а ты не лишился самого ценного.
Рука Бобски вздрагивает на затылке, крепкая нога напрягается, вдавливая педаль газа в пол, а осипший голос сверху еле слышно шепчет:
— Раз всего лишь отсос, завязывай ломаться.
Прокляв про себя ебучего пидараса, из-за которого вся эта херня сейчас и творится, Раз-Два обхватывает губами головку, съезжает, заглатывая больше, лижет ствол. Боб выдыхает что-то про матерь божью, напрягается всем телом, пропускает ладонь ему под ворот, просто чтобы там оставить, трогать взмокшую кожу. Кто-то из них точно скоро задохнётся, скорее всего Раз-Два, возмущённый тем, что его желудок, как оказалось, бунтует против неприятных воспоминаний, свистящих пуль, резких поворотов, скорости, на которой тачку просто невозможно удержать, но никак не против чужого члена. Боб, горячий, пульсирующий, твердый, нагло заполняет рот. Гладкая кожа легко проскальзывает между мокрых от слюны губ, вынуждая с хлюпающим сипением быстро-быстро брать и выпускать его, как будто Раз-Два годами не морды бил, а минетил по подворотням. Так, в конце концов, просто не должно быть, но дыхание Бобски становится тяжёлым, влажным, значит всё получается как надо. Остаётся только сдавленно проныть с членом в глотке, мысленно прощаясь со вчерашним, на сто процентов гетеросексуальным Раз-Два, который наверняка даже за мысли о подобном сломал бы чьё-то лицо, крепче ухватить член у основания и плотнее стиснуть неудобно вывернутые ноги, пытаясь сжать бёдрами то, о чём он думать пока не готов. Слюна стекает по подбородку, непривычно раскрытую челюсть сводит, горячий ствол мокро скользит по языку к горлу, Бобски давит на газ и уже чёрт-те сколько бормочет ему какую-то хуйню. Раз-Два надевается глубже, сжимает его губами и уже понимает, что будет дальше, стоит Бобу судорожно стиснуть его плечо. Под гладкой кожей прямо у него на языке пульсация нарастает, член Бобски напряжённо подрагивает у него во рту, а сам кореш с шипением выгибается, сжатой пружиной каменеет в неудобной позе, и его короткий испуганный вдох сменяется сытым прерывистым стоном.
Приподнявшись, Раз-Два глотает, вылизывает, с трудом удерживая руками толкающиеся к нему сильные бедра, не в кассу вспоминает, что они всё ещё несутся по трассе с чёрт знает какой скоростью, а за рулём по-прежнему Красавчик Боб, тот самый Красавчик Боб, который сейчас дёргается, выламывается на водительском сиденье, продолжая кончать ему в рот. Зажмурившись, Раз-Два вылизывает его до последней, уже слабой судороги, начисто и основательно, чтобы не осталось никаких ебучих сомнений у обоих — он сможет, и не сразу понимает, что машина замедляется и паркуется. Подняв раскрасневшееся лицо и пытаясь отдышаться, он прямо смотрит на не меньше запыхавшегося Боба. Тот грызёт губы и глядит в ответ как на ожившего демона — с внутренним ужасом, но не прячет взгляд, ловит его реакцию.
— Короче, — криво начинает Раз-Два и непроизвольно слизывает остатки с нижней губы.
Глаза кореша, в глубине которых плещется паника, как будто открываются ещё шире, хотя куда уж.
— Мы оторвались, — констатирует очевидное Раз-Два, просто чтобы начать.
Боб осторожно кивает, похоже, ожидая неминуемого взрыва, и тем не менее тихо и потрясённо интересуется:
— Может объяснишь, что за ёбаный нахуй сейчас произошёл?
Раз-Два кто угодно, но точно не мастер речи толкать, Бобски это наверняка выучил недавно даже лучше, чем хотел, но правильно объяснить ещё сложнее, чем глотать ебучую невкусную тёплую сперму лучшего друга. Переведя дыхание, осторожно подбирая слова, Раз-Два пытается всё не похерить:
— Какого-то черта мой лучший кореш умудрился оказаться гомосеком. Как будто одного этого недостаточно, он ещё и втрескался в меня. Это ни хера не просто, Бобски, но драпать от тебя я точно не хочу.