Пьетро смотрит

— Ты смотришь на неё. — Что? На кого? Я не… — Смотришь. Мне-то можешь не врать, братец, я вижу гораздо глубже тебя. Ванда улыбается лукаво и по-доброму, но Пьетро всё равно неловко отводит взгляд, поджимает губы в досаде — заметила. С его стороны было очень глупо думать, что она не заметит, и всё же… Всё же… Пьетро действительно смотрел. Везде, где бы не мелькал рыже-светлый отблеск, где бы не звучал серьёзный «privet» и не слышались тихие, едва ощутимые шаги. Пьетро не мог не смотреть на неё — яркую, ни на кого не похожую, сильную, гибкую. И д е а л ь н у ю. На Наташу Романофф. Она вошла в его жизнь, в их с Вандой жизнь, так естественно, будто всегда там и была. Вплеталась сонно спотыкающаяся на общую кухню, заваривала кофе — неизменно с тремя ложками сливок и одной сахара — и воздвигалась на высоком барном стуле Немезидой истинных Немезид, по-кошачьи жмурилась. Мелькала рыжей молнией между тренировочными дронами в зале, подпевая одной ей слышимой песне. Танцевала под глупые попсовые биты в гостиной по вечерам и иногда даже тянула тех, кто проходил мимо, на свою «мини-пижамную вечеринку». Пьетро любит попадаться ей под руку, словно невзначай. Любит горячие касания к запястью — всегда обнажённому для неё — и уверенно счастливый взгляд. Любит двигаться с ней в такт или, жульничая, ускоряться, чтобы продлить эти мгновения. Всё, что угодно, — с ней. На Наташу невозможно не смотреть. Она похожа на солнце — обжигающее, горячее, дающее жизнь и свет. Единственное в своём роде. Пьетро не хочет думать о многочисленных звёздах, сияющих с небосклона. И даже если Ванда это заметила… Даже если она встанет между ними стеной, приведёт бессчётное количество доводов против, будет смеяться — пускай. Пьетро верит, что его чувство ничто не способно сломить. — Ты сияешь рядом с ней, — улыбка Ванды становится грустной, взгляд — отстранённым и самую каплю мечтательным. — Так… красиво. — И ты не будешь говорить, — Пьетро крутит ладонью в воздухе, подбирая слова, — что там обычно в таких случаях говорят. «Она тебе не пара», может? Ванда качает головой и хрипло-тихо смеётся. Кивает на кофемашину, намекая на то, что такие разговоры, вообще-то, на сухое горло не ведутся. Пьетро послушно нажимает привычный набор кнопок. Остаётся около гудящей машины, подперев голову запястьями. Ванда говорит: — Тебя разве это остановит? — отводит взгляд в сторону и поджимает губы на долю секунды, едва заметно. Но Пьетро видит. Пьетро многое стал замечать с обретением сил. — Я ведь и сама… — Сохнешь по нашему доблестному Ледоколу? — хмыкает Пьетро. Кофемашина пищит, отвлекая его от разговора, и он отворачивается, чтобы поставить перед Вандой горячую чашку. — Это было не трудно. «Вскрывать её тайны легко», — с тихим самодовольством думает Пьетро и понимает, что Ванда наверняка решила так же, когда начала этот разговор. Да, друг друга они действительно видят насквозь. Подчас гораздо лучше, чем самих себя. Ванда обнимает кружку руками, дуется с притворной обидой — как же, грязными сапогами да в женское сердечко. Несколько минут на кухне висит приятно тёплая тишина. База спит, утомлённая дневными тренировками и планами, часы отбивают третий час ночи. Пьетро переводит на них взгляд, щёлкает пальцами, пародируя мерный тик, и Ванда телекинезом впихивает ему в пальцы пустую чашку — налей себе кофе, мол, и успокойся. Пьетро качает головой — он достаточно взбудоражен, чтобы усугублять это дело кофеином, спасибо. Зачем-то вспоминает, что Наташа пьёт кофе только по утрам, а в любое другое время суток — чёрный чай, такой крепкий, что от горечи скукоживаются вкусовые рецепторы. Вспоминает, как Роджерс, взявший её чашку по невнимательности, скривился и едва не зарыдал. Как смеялся над ним Барнс, обеспечивший «невнимательность» друга, и как полдня дулась на них обоих Наташа. Пьетро тогда завязал «старпёрам» все шнурки морскими узлами и целый день всячески отравлял жизнь, обидевшись вместе с Наташей. Вспоминать об этом приятно. А о том, что рано или поздно с Наташей придётся поговорить… Хоть как-нибудь, хоть о чём-нибудь — нет. Пьетро боится, отчаянно боится, что она его не поймёт. Назовёт глупым малолеткой, каким наверняка их с Вандой и видит, несмотря на выдающиеся боевые силы. Подожмёт губы, глядя с холодным недоумением, помолчит секунду, чтобы подобрать слова, и… — Слишком громко думаешь, — Ванда ставит пустую чашку на стол и смотрит с пониманием и теплом. Наверняка её одолевают те же мысли, но о своём. Наверняка она тоже не уверена, что вовсе стоит начинать этот разговор. — Ты тоже. Пьетро знает, что вокруг Наташи всегда много мужчин, она может получить любого, кого бы не захотела. А с Беннером у неё и вовсе почти роман, и идти против огромного зелёного чудовища — такая себе заявочка на скорую смерть. Пьетро знает, что вокруг Вандиного обожаемого тоже много женщин, и каждая хотела бы оказаться рядом хотя бы на пару минут. Пьетро знает. Но это не говорит о том, что он перестанет смотреть.