У Цзян Чэна были веснушки

      У Цзян Чэна были веснушки.       И стоило Лань Сичэню заметить это в его голове незамедлительно сформировалась идея о том, что он готов в своих ладонях преподнести этим веснушкам все чудеса этого мира. А заметил он это случайно, только и дивясь мысли, каким образом эта деталь могла ускользнуть от его глаз изначально.       Цзян Чэн в очередной раз прибыл в Гу Су с визитом, цель которого, по официальной версии, было вполне обыденной налаживание торговых отношений (размер таможни, списки допустимых товаров и тому прочее), а по версии истинной желание главы Цзян погостить вдали от мирской суеты в Облачных объятиях Сичэня. От последнего Цзян Чэн намерения не скрывал, поэтому стоило всему сопровождающему хвосту главы разбрестись по своим делам, он моментально, но как бы невзначай, направился заглянул к старшему из Нефритов.       Тот как раз составлял маршруты на ближайшую ночную охоту для учеников ордена, склонившись над картой, аккуратно развёрнутую на всю ширину стола, и очерчивая хрупким грифелем пути. Цзян Чэн вошёл в комнату, без шума прикрывая за собой, и на мгновение застыл, наблюдая за Сичэнем, при этом инстинктивно склоняя голову чуть набок. Закатные полоски лучей были чётко видны во влажном воздухе Гу Су и некоторые из них интересным образом разрезались о ниспадающие пряди мужчины и мелкой рябью освещали карту перед ним. Скоро ему потребуется зажечь свечи, чтобы продолжить работать. Другие лучи заплетались в длинных пальцах, в белых рукавах, раскладывались на крепких плечах и заигрывали с мягкой улыбкой в уголках губ. Сичэнь знает, что Цзян Чэн на него смотрит, но сам глаз не поднимает. Ждёт.       Глава Цзян вернулся в сознание, выровнялся и осипшим после долгого молчания голосом произнёс: — Цзэу Цзюнь.       Сичэнь немного поморщился, но глаза поднял. — К чему это обращение, Цзянь Ваньнин.       Крайние слова нефрит едва не пропел.       Цзян Чэн едва слышно поперхнулся воздухом, но будто того и не было, буднично снял с пояса меч, положив его на тумбу у входа, и прошёл к столу, где сидел Лань Сичэнь. Мужчина тем временем сложил письменные принадлежности в угол и аккуратно сплетя ладони положил на них голову и с такого положения теперь смотрел на главу ордена Цзян, но тому было несколько странно ощущать прикованный к себе взгляд тёмно-бездонных глаз, поэтому он моментально выдал: — Так и будем в гляделки играть? Уже вроде выросли.       На этой фразе его руки фирменно сложились на груди, делая из главы ордена Цзян едва смущённого Цзян Ваньнина. Лань Сичэнь ничего не ответил, с неспадающей улыбкой поднялся со своего места, обошёл стол и, подойдя вплотную к Цзян Чэну, который был несколько ниже его самого, снова заглянул ему в глаза. Пока тот замешкался, даже не успел задать в голове вопрос "Что задумал Лань Сичэнь?" Нефрит подхватил мужчину под бёдрами, подбросил его в руках и в таком положение донёс и посадил на подоконник. Цзян Чэн, потерявший дар речи от такой наглости, был готов ко всему прочему поклясться, что Сичэнь в этот момент прикупил себе нижнюю губу, дабы не выпустить смешок. Так, их глаза оказались на одном уровне и на расстоянии едва ли шире, чем ладонь Лань Хуаня. Ваньнин почувствовал, как ответ ему выдохнул прямо в губы: — Теперь можно играть в гляделки. Готов поклясться налобной лентой, что такого запрета на стене нет.       Цзян Чэн сначала хотел что-то сказать, но вместо этого просто шумно выдохнул. Теперь те же лучи, что играли с волосами Лань Сичэня, разливались на его лице, и Лань Хуань с превеликим удовольствием изучал лицо гостя. Даже сейчас миндалевидные платиново-серые глаза не расслаблялись, брови над ними были сведены, складывая на верхушке переносицы мимическую морщинку. Сичэнь провёл по ней большим пальцев, приняв маленькую точку, что находилась слегка сбоку, за путевую пылинку. Но та не стёрлась. За то стёрлась косметическая пудра, демонстрируя ещё одно такое же пигментное пятнышко.       Цзян Чэн отпрянул всем телом. — Ты чего!       Глава клана буквально выплюнул эти слова, но Лань Сичэнь без колебаний бесцеремонно подвинул мужчину обратно к себе, взяв его за руки, пальцы которых заплёл в свои и прижал к поверхности подоконника. Лань Хуань немного сдвинулся в сторону, так что лицо Цзян Чэна, который за ним следим подставились солнцу. Тот сморщится от слепящих лучей, в свете которых стало видно, что всё лицо мужчины припудренно. Лань Сичэнь едва сам не стал светиться, как месяц в ясную ночь, его брови и уголки губ поползли вверх. — Ваньнин, ты пользуешься женской пудрой? — Не женской! — Огрызнулся Цзян Чэн и тут же осознав, что ляпнул, тяжко вздохнул и закатил глаза.       Сичэнь мягко хмыкнул, притянул лицо мужчины за подбородок к себе, чмокнул в губы и отпрянув направился к выходу. Череда потрясений и тихого негодования Цзян Чэна завершилась на сие ноте. Пребывая в неизгладимом шоке, он остался сидеть на подоконнике, весьма широко расставив ноги, где до этого стоял Лань Сичэнь, откинувшись назад, так что ещё немного он бы выпал на улицу. Глаза при том тупились перед собой и изредка хлопали. — Время ужина. Цзян Чэн должно быть голоден после долгого пути.       "Ты, блять, издеваешься,"-подумал Цзян Чэн, а Лань Сичэнь лишь буднично продолжил: — Я заберу для нас еду и вернусь.

***

      Мужчины сидели друг перед другом за трапезой. На столе разложились до боли пресные и скудные в своем разнообразии блюда Гу Су. Цзян Чэну же хотелось, чтобы на столе был разложен его Лань Хуань. Эта наглая в своей мягкости улыбка, с которой сидел вытянутый по струнке Сичень, вымораживала главу Цзян настолько, что тот только и мог, что молча, с огромными усилиями проглатывать непрожёванный рис. Во время еды ни один не проронил лишнего слова, кроме формальностей. Отчасти потому что как только Цзян Чэн хотел разразиться тирадой о том, как он недоволен этими малейшими недоговорками, как Сичэнь лаконично процитировал одну из позиций правил Гу Су, гласящую, что во время приёма пищи не стоит отвлекаться на беседы. Ваньнин демонстративно прочистил горло, но правила придержался. Он не Вэй Усянь и к устоям дома, где является гостем, относится с уважение.       В воцарившейся тишине, которую нарушали только постукивание палочек и далёкие разговоры адептов вполголоса, как водится в Гу Су, Лань Сичэнь пришёл к весьма неожиданному для себя пониманию, что он никогда толком не касался лица Цзян Чэна.       Он его целовал. В губы. И тот ему отвечал порой настолько настойчиво, что ноги подкашивались. Однако Сичэнь никогда не касался его щёк, носа, никогда не трогал их ни руками, ни губами. Только иногда и совсем мимолётно, когда убирал за ухо непослушные пряди любимого. Но даже на это его Ваньнин немного отстранялся. Они провели не так много ночей вместе. Достаточно, чтобы понять, насколько они нужны друг другу, но, как видно, не настолько, чтобы узнать друг о друге такие мелочи. Потому что что бы между ними не происходило, Ваньнин всегда настаивал на том, чтобы это скрыла тьма. Всё свечи — погасить, занавески, если таковые были — задёрнуть. Кроме того Цзян Чэн всегда уходил под утро. Говорил, чтобы его адепты дурного не надумали, хотя казалось, что всем и так всё понятно, и только дядюшка Лань Вандзи и Лань Сичэня до последнего строит из себя слепого, для спокойствия собственных же нервов. Но Лань Хуань не настаивал на том, чтобы Цзян Чэн оставался, если ему так было комфортно. Хотя на краю сознания к нему всё же закрадывалась мысль, что ему бы хотелось просыпаться от того, что Ваньнин копошится в его объятиях, но не для того, чтобы под покровом ночи убежать к себе в покои, а для того, чтобы просто потянутся, проворчать о том, какой ранний подъём в Гу Су, развалиться и насладиться утром рядом с Лань Хуанем. На этих мыслях мужчина поправил улыбку и сел чуть ровней.       Стоило тарелкам опустеть, Цзян Чэн незамедлительно проговорил: — Да. Я пользуюсь пудрой. И?       Лань Сичэнь заметил, что это признание далось собеседнику отнюдь не просто. Видимо пока первый думал о своём, Цзян Чэн набирался смелости, чтобы это высказать. — Ничего. — Легко проговорил Сичэнь. — Просто интересно. Никогда бы не подумал, что ты приемлешь такое. — Есть вещи, которые другим не обязательно знать и видеть. — Видеть? — Уточнил Лань Сичэнь.       Цзян Чэн закатил глаза и, восстановив зрительный контакт, процедил: — Да. Видеть.       Несмотря на то, что род Лань был прославлен красотой, которой были наделены его члены, а адепты старались соответствовать им, когда пребывали в Гу Су, глаз Лань Хуаня был отнюдь не замылен этим и он ценил красоту каждого человека. Искал её в каждом, даже если другие её красотой не считали. Но в Цзян Чэне её и искать не нужно было. Он всегда был ухожен. Хорошо сложён, статен, как и полагает быть главе ордена, черты лица были острыми, но приятными. Даже если он будет стоять в ряду с членами клана Лань его всё ещё можно будет без колебаний назвать красивым. Что он скрывает за пудрой? Если сильно присмотреться, то можно разглядеть крохотные тени, откидываемые небольшими шрамами от порезов разного происхождения. Но такое бессмысленно бесполезно прятать. Если то, что скрыто под пудрой, не является чем-то имеющим рельеф, выходит дело в цвете? Это уже больше походило на правду, так как сказать, что Цзян Чэн вспыльчивый, не сказать ничего, что могло бы послужить причиной к тому, чтобы щёки главы ордена имели привычку вспыхивать яркой краснотой. Что в общем-то по прежнему являлось весьма сомнительной причиной к тому, чтобы хоть сколько то переживать за то, что пудра покинет лицо. В чём же дело? Тем временем комнату уже начала окутывать сумерки. Лань Хуань, поблагодарив за еду, встал из-за стола и подошёл подсвечникам, чтобы зажечь их. Когда загорелся второй огонёк, Лань Сичэнь почувствовал спиной, как к нему подошёл Цзян Чэн. Мужчина протянул свою левую руку вокруг талии нефрита, будто хотел её обнять, но вместо этого взял его правую руку и с такого положения настойчиво развернул к себе лицом, при этом таки привлекая его ближе уже правой рукой. — Мог бы хотя бы поцеловать по-человечески, а не это… — Многозначительно отослался       Цзян Чэн к тому лёгкому поцелую, что Лань Сичэнь подарил ему ранее на подоконнике.       Нос Лань Хуаня немного сморщился в смешке. Рука потянулась к фиолетовой ленте, что держала в тугом пучке волосы Цзян Чэна, а губы к его губам. Чёрные пряди посыпались водопадом на плечи, а лента оказалась меж пальцев Сичэня. Это не помешало ему запустить пятерню глубже в волосы, притягивая Цзян Чэна к себе. Нефрит умел целовать. Долго, глубоко. Пожалуй, при желании он мог бы свести главу ордена с ума один лишь поцелуями. И не далека была правда. Руки Ваньнина ослабли и теперь уже Лань Хуань подхватил его за талию одной рукой, пока второй продолжал перебирать волосы. Когда ему стало этого мало, он не отрываясь от поцелуя скользнул руками вниз вдоль всего тела к бёдрам и в очередной раз взял Ваньнина на руки и понёс к кровати.       Последний при этом шумно охнул и, обвив руками шею и плечи Лань Хуаня, крепко в них вцепился, чувствуя, как от испуга сердце пропустило удар. Как бы не был силён его возлюбленный, Цзян Чэн всё ещё оставался мужчиной отнюдь не хрупкого телосложения. Стройного, но не хрупкого.       Когда под спиной оказалась твёрдая поверхность кровати Цзян Чэн немного успокоился, но тут же задался вопросом, почему он снизу. Таково положение дел его не устроило и он уже было дёрнулся, чтобы перевернуться и поменяться с Лань Сичэнем местами, но тот ему не дал, вместо то наклонившись к самому уху и вибрирующим голосом тихо выдохнул: — Не сегодня. — Может хоть свечи потушишь? — Хочу тебя видеть.       Мужчина в ответ что-то промямлил, чертыхнувшись, но толком возражать не стал. Лань Хуань взобрался на Цзян Чэна, удобно расположившись у него на нижней части живота, выпрямился и начал дразнящие елозить из стороны в стороны бёдрами. Будто бы лениво потянувшись, Лань Сичэнь поправил волосы, откинув их назад, и потянул за узелок лобной ленты, изящно и крепко завязанной сзади. Та податливо оказалась у него в руках, и мужчина не торопясь начал её поглаживать пальцами. Всё это время он не разрывал зрительный контакт с Цзян Ваньнином, эмоциональный спектр которого колебался от бесконечного восхищения и любования тем, кто на нём сидит, до ребяческой обиды, что у него же самого не хватает сейчас моральных сил, на то, чтобы оказаться ведущим. Только и оставалось бестолково лежать с растрёпанными волосами и распростёртыми руками. — Ваньнин. — Позвал его Сичэнь. — М?       Лань Хуань хотел было что-то сказать, но лишь поджал губы, собирая их в свою улыбку, и помотал головой, после чего аккуратно взял в зубы свою налобную ленту и потянулся, чтобы снять украшения с волос. Ювелирно сделанная заколка-шпилька покинула волосы, и Сичэнь зачесал пятернёй свою гриву, иными словами не назвать эту копну иссиня-чёрных волос, на одну сторону и, невзначай продемонстрировав, что фиолетовая лента Цзян Чэна всё ещё у него, начал заплетать свободную косу. Доплетя по середины Сичэнь остановился, и длинные пальцы завязали лентой Цзян Чэна простой, но изящный бантик, и мужчина закинул косу за спину. Руки Цзян Ваньнина тем временем таки нашли себе занятие. Глава ордена начал водить ими вдоль линии бёдер сидящего на нём мужчины, разминая их, иногда слегка проводя по ним ногтя, но едва ли надавливая, нативно намекая, что ткань от брюк, которая разделяет его ладони и кожу Сичэня, действует ему на нервы.       Лань Хуань снова взял налобную ленту и провёл руками по крепкому торсу, к грудной клетке, нагибаясь ближе и прогибаясь в пояснице, сокращая расстояние между ним и Цзян Чэном, и снова прильнул к губам. Сичэнь сплёл их пальцы и поднял руки Ваньнин так, чтобы те были заведены за голову, при этом целуя глубоко, томно на что Цзян Чэн с охотой отвечал. А белая, с ювелирно вышитыми облаками лента тем временем оборот за оборотом начала обвивать запястья главы ордена Цзян, немного затягиваясь, чтобы её можно было ощутить. Когда Сичэнь закончил эту кропотливую работу, он снова сплёл пальцы с предметом воздыхания одной рукой, а вторую протянул к его щеке. Когда он это сделал Цзян Чэн ощутимо дёрнулся, но Лань Хуань не дал ему отстраниться и с нажимом аккуратно провёл большим пальцем по скуле. На этот раз Цзян Чэн аж подскочил, стряхивая с себя Сичэня на бок, садясь на него. Последний же уже в наглую, находясь в лежачем положении, взял лицо Ваньнина обеими ладонями и притянул к самому носу, проводя большим пальцем по второй скуле.       Если бы солнце имело человеческое, обличье, то это был бы Лань Сичэнь в эту секунду, — он будто бы светился в улыбке, открыв для себя в свете свечей эту весьма нетривиальную особенность своего возлюбленного. У Цзян Чэна были веснушки. На удивление, весьма яркие, густо рассыпанные по лицу веснушки. И Ваньнину они очень шли, насколько же он очаровательный! А ещё под ними был красные, будто от самого большого стыда в мире поднебесной, полыхающие щёки. — Доволен? — Цзян Чэн отстранился, выпрямившись, и потупил глаза в грудь Лань Сичэня.       Улыбка немного сошла, сменившись лёгким беспокойством за то, что нанесённая обида может быть слишком глубокой. — Прости. — Почти одними губами прозвучал ответ. — Извини, если я перегнул полку... Ничего.       Теперь уже Цзян Чэн сам всё ещё связанными руками начал стирать с лица пудру, показывая, что веснушки у него были вдоль всего носа и по обеим щекам до кончиков ушей. Наиболее редкими и тусклыми они были на лбу, где их можно было бы насчитать едва ли больше пальцев на одной руке. Цзян Чэн слез с Лань Сичэня и сел рядом, немного отворачиваясь, поправляя волосы, пятернёй зачёсывая их назад.. — Это, — он раздражённо махнул рукой, — от мамы. Она когда первые пятна увидела в детстве, по-моему, в первый раз разочаровалась в моём существовании. Сама всю жизнь лицо косметикой измалёвывала и меня заставила. Это же показатель не чистой крови, а мы и так смуглявей, чем должны бы быть. Не положено, мол, именитому роду Цзян быть как пылью усыпанными простолюдинами. Мы ж, блять, "небожители". — Последнее Цзян Чэн буквально выплюнул и немного помолчав продолжил. — Ни у кого я больше этой хрени не видел, один как баба каждое утро нос пудрю.       Лань Сичэнь молча сидел рядом, внимая каждому слову. — В общем, — он ещё раз провёл ладонями по лиц, будто стараясь стереть с лица отвратные себе веснушки, — как обычно, у Вэй Ина, блять, лицо чистое, как озёра на ваших сопках, — видимо он говорил о горах Гу Су, — у меня же оно будто кистью с чернилами обрызгали.       Когда Цзян Чэн начала переводить свой гнев на проклинает и обзывательство всего и вся, при этом в общем-то не имея цели кого бы то ни было таким жестом обидеть, Лань Сичэнь понял, что эта тема, эта по-детски простая и до боли глубокая обида на очередную несправедливость, которую подбросила жизнь, бесконечно ранит главу Ордена. Такая незначительная деталь, которой однако мать Цзян Чэна придавала большое значение, взрастила в нём огромный стыд, которым сейчас полыхало всё его лицо и уши. — Ты прекрасен. — Только и сказал Сичэнь, пересел за Цзян Чэна, крепко обвивая руками его талию, и, убрав в сторону длинные волосы, прильнул губами к шее.       Тот шумно выдохнул, опустил голову, тем самым ещё больше открывая шею. — Пиздишь как дышишь.       Сичэнь больно укусил за такие слова Цзян Чэна, что тот возмущённо вскрикнул и попытался вырваться, но Лань Хуань только сильнее его обнял и повалил набок, приводя его в положение, когда сам сидит сверху, а Ваньнин под ним на животе. На этом моменте Цзян Чэн решил пустить всё на самотёк, обмяк, только подтянув подушку к лицу, и зарылся в ней, будто бы отдаваясь Лань Сичэню полностью — мол, пусть делает, что хочет.       А Лань Хуаню стыдно. Нефрит понимает, что сам довёл сегодняшним вечером Цзян Чэна до того, что последнему теперь всё равно, что с ним будут делать, его участливость ждать больше не стоило. Пожалуй, осознание того, какое большое это имеет значение для главы ордена Цзян, приходило постепенно. А всё от того, что подобные переживания по известным причинам чужды нефритам. Их кожа бела, как мрамор, чиста. Цзян Чэн же мало того, что сам по себе смугляв, так ещё и в постоянных поездках под солнцем поднебесной начинает покрываться его маленькими поцелуями по щекам… поцелуями. Пока Лань Хуань задумался, его руки нашли себе занятие и начали от самого основания шеи сверху спускаться ниже, слегка массируя, возвращаясь обратно к волосам, мягко их перебирая. После пальцы опустились ниже, нажимая слегка сильнее, стягивали с плеч ханьфу. Губы потянулись к шее, Цзян Чэн снова шумно выдохнул. Одежды спускались всё ниже и ниже, пока не покинули спину и торс вовсе, а руки блуждали по телу, мягко сжимая его длинными пальцами там и здесь. Лань Сичэнь снова начал немного покачиваться на Цзян Чэне в талии. Тот сжал в руке одеяло, так что ткань еда не затрещала, и зарылся глубже в подушку. Лань Хуань наклонился к самому уху Ваньнина и, немного привстав, прошептал: — Можешь, пожалуйста, лечь на спину.       Тот сначала отрицательно лениво промычал. — Пожалуйста.       Голос звучал как настоящая мольба, и ещё секунду не двигаясь в раздумьях, Цзян Чэн таки перевернулся под Сичэнем и усадил его всем весом на желанное место внизу оголённого живота. Лань Хуань продолжил делать поступательные движения, несмотря на то, что оба ещё были в одежде там, снова наклонился, чтобы казалось бы поцеловать, но коснулся лишь уголка губ, потом чуть левее. Выше. Снова левее и выше по щекам. Потом правее, ближе к носу и там поцеловал ещё и ещё, переходя на него, поднимаясь к векам и возвращаясь снова к щекам. Сичэнь целовал лицо Цзян Чэна будто редкой рябью. — Что ты делаешь, Лань Хуань? — с искренним непониманием, немного хмурясь в своей манере, выдал Ваньнин. — Целую там, где сказало солнце. — Что ты несёшь? — Цзян Чэн цокнул, но Лань Сичэнь едва ли обратил внимание на очередную его колкость и продолжил своё дело, начав теперь пальцами проводить вдоль линий скул, запуская одну руку в волосы, слегка их натягивая.       Цзян Чэн на это плотно сжал губы в тонкую линии, лишь бы не выдать стоном Сичэню тот факт, что он сейчас готов всем Облачным Глубинам поведать, как ему приятно. Ещё, ещё, ещё, пусть Лань Хуань своими мягкими, словно туман на этих горах, губами коснётся каждого цуня на его теле, тем более этого тысячи раз проклятого лица, которому осточертело быть постоянно плотно напудренным и нетронутым. Цзян Чэн не выдержал и притянул обеими руками Сичэня к своим губам. Глава ордена Цзян не был таким словоплётом, как его сводный братец или сам Лань Сичэнь, что сидел сейчас на нём, поэтому его реплики часто противоречили его желаниям, и попытке хоть сколько-то передать возлюбленному благодарность за его действия Цзян Чэн мог лишь мимолётно целовать его в ответ, когда тот мешкался в поисках следующей веснушки. Когда пятна на лице закончились Лань Хуань облизнул губы, принимая решение, что делать дальше. Этого небольшого промедления хватило, чтобы Цзян Чэн закинул связанные руки на шею нефрита и, сбив того из состояния равновесия, закинул одну ногу на него и ловким движением оказался снова сверху. От несильного удара спиной о поверхность кровати воздух выбило из лёгких Сичэня и тот поморщившись выдал: — Какой же ты буйный, даже со связанными руками. — Ну так угомони меня.       Да он издевается, — понял Сичэнь и стал играть по заданным правилам. — Я думал тебя нужно ублажать, а оказывается… — Нефрит взял Цзян Чэна за талию и весьма сильно сжимая руки скользнул ими к бёдрам, раздвигая их, усаживая мужчину плотнее к себе. — Тебя нужно брать силой...Нужно держать по рукам и ногам. — Лань Хуань развёл свои ноги так, чтобы те оказались поверх голеней Цзян Чэна, прижимая их теперь к кровати.       Было видно, что стоит пальцами щёлкнуть и Цзян Чэн покатится с хохоту с происходящего. Что за подростковые заигрывания? Обоим было смешно, но останавливать эту клоунаду не очень хотелось. — Сказал мне человек снизу. — С наглой ухмылкой сказал Цзян Чэн, выпрямляясь и закидывая за спину волосы.       Сичэнь улыбнулся какой-то не своей улыбкой и поднял на него взгляд, который так и кричал “зря ты это сказал”. Лань Хуань выпрямил руки и протиснулся в объятиях Цзян Чэна так, что его запястья, которые до этого так и были под шеей нефрита теперь оказались намертво прижатыми его талией. Глаза Ваньнина округлились, когда он понял, в какую западню попал. Лань Сичэнь уже устал томить, так что бесцеремонно распустил пояс, что держал на талии Цзян Чэна верхнюю часть ханьфу, тем самым с концами распахнув его, развязал шнурок на штанах. Пока Цзян Чэн растерялся, судорожно соображая, как высвободить ноги, которые Сичэнь продолжал держать прижатыми к кровати, и руки, что были туго завязаны лобной лентой, Лань Хуань уже скинул с плеч собственные одежды, демонстрируя во всей красе изгибы ключиц и торса, и стянул штаны, которые прежде так мозолили глаза того, кто сейчас сидит сверху. Сичэнь подкинул немного на себе Цзян Чэна, так что тот охнул и расположился ягодицами меж раздвинутых ног, где им и было самое место. Последний едва не в ужасе пытался отпрянут, с кричащим шёпотом: — Без масла?!       Здесь улыбка Сичэня немного сползла. — Цзян Ваньнин, ты меня за животное держишь? — Мужчина вздохнул, улыбка всё же вернулась к нему и он, взял в руки лицо Цзян Чэна, притянул его к себе и быстро расцеловал щёки по веснушкам, дразняще остановившись на кончике носа. После этого Сичэнь поднялся и сел, давая Ваньнину ложную надежду на освобожение, одной рукой взялся за конец лобной лены за своей спиной, не давая рукам любимого куда бы то ни было деться, второй дотянулся до прикроватной тумбы, где в самом дальнем уголке стояла стеклянная баночка с маслом известного назначения, и снова упал на спину, вернув обоих в прежнее положение. Цзян Чэн при этом в очередной раз шумно выдохнул, а Сичэнь устроил его и себя поудобней и начал старательно промазывать свои длинные изящные пальцы маслом. Сичэнь всё делал изящно, всегда. И Цзян Чэн на это с охотой смотрел. И хотя сейчас хотелось не смотреть, а касаться, альтернатив не представлялось. Приходилось ждать, вдыхать влажный туманный воздух смешанный с пахучим маслом, играть с кончиком косички, что был под спиной Сичэня. Лань Хуань тем временем скользнул разгорячёнными ладонями по оголенным бёдрам к ягодицам Цзян Чэна и, нащупав заветный проход, начал его разрабатывать движение за движением. Цзян Ваньнин плотно сжал губы и схватился за простыню. Как обычно, поначалу ощущения мягко говоря не из приятных. Ноги его невольно попытались сдвинуться, но Сичэнь не дал им этого сделать только шине расставляя свои. Свободной рукой он принялся массировать область внизу живота и между ног у самого паха Цзян Чэна. Тот кажется только от этих действий уже был готов просто повалиться рядом, в илюзии, что большего ему и не надо. Но приготовлениям пришёл конец и сделав такой глубокий вдох, что Цзян Чэн всколыхнулся, Сичэнь взял его бёдра в руки, и пересадил его так, чтобы ему не составляло труда в него войти. Как бы не был Лань Хуань осторожен при входе, дыхание Цзян Ваньнина сбилось, он припал к Сичэню оперевшись на локти и весь напрягся. Нерфит дал мужчине время, чтобы привыкнуть к былым ощущениями и начал медленно двигать бёдрами, входя таким образом всё глубже и глубже. Цзян Чэн поднял корпус, выгибаясь, и сам начал двигаться в том же ритме, чувствуя как отвыкло его нутро от того, чтобы в нём был кто-то. Больно. Весьма. От этого он так и продолжал дышать сбивчиво, в горле встал ком. Когда ж это чувство пройдёт.       Сичэнь не торопился, но не без наслаждения смотрел на веснушчатое лицо Цзян Чэна, плотно сжатые губы и сведённые в напряжении брови, меж которыми легла маленькая складочка, обрамляющие растрёпанные волосы, что колыхались в такт движений. Цзян Чэн всё ещё оставался в слегка пригнувшимся положении, так как руки его так и оставались связанными лобной лентой под Сичэнем. Он немного приподнялся и распустил узел, который так старательно завязывал. Цзян Ваньнин почувствовал это, переместил руки на торс Лань Сичэня и на его губах заиграла знакомая, с лёгким злорадством, ухмылка: — Всё ж освободил. — И спустя мгновение добавил. — Не боишься?       Сичэнь тоже расплылся в улыбке. — А нужно?       И оба немного усмехнулись. Мышцы Цзян Чэна при этом расслабились и дискомфорт начал отступать. Он выдохнул и начал более активно двигаться, задавая темп. Лань Сичэню было чем гордиться: когда Цзян Чэн впервые нащупал естество Нефрита, его обуяла нешуточная тревога, так как реши тот Ваньнина взять без любой подготовки травм в известном месте при его размерах было бы не миновать. Но то уже в прошлом. Сейчас Цзян Ваньнин сам рвётся навстречу этой сладостной муке. Глубже, глубже. И пусть Сичэнь применит больше силы, что кроют его руки, чтобы заковать Цзян Чэна в своих объятиях. На этих мыслях он выпрямился во всю спину, прогибаясь в пояснице, и запрокинул голову назад.       Лань Хуань же полузакрытыми глазами зацепился за тот факт, что веснушки тут и там широко раскинувшимся скоплениями рассыпались по всему телу возлюбленного. По плечам, ключиц, локтям, коленям. То, что для обывателей скрыто слоями дорогих ханьфу, в для Лань Сичэня до этого скрыто ночной теменью, теперь стало для него предметом главного любования. Разгорячённый, растрёпанный, уставший и зацелованный им и солнцем Цзян Чэн…       Лань Сичэнь улыбнулся своим мыслям и тихо позвал мужчину. Тот промычал в знак того, что слышит. Но этого было мало и Лань Хуань немного потянув за его руки привлёк к себе и с поцелуем выдохнул едва не по слогам: — Ты. Пре-кра-сен.       Цзян Чэн отпрянул на секунду: — На себя посмотри.       И ответил на поцелуй.