Кукла страданий

Знаешь, Мией… Сложно представить, но были времена, когда я не любила куклы. В конце концов, за что можно любить игрушки? Это глупые, мертвые тела, которые ты сама наполняешь любым угодным тебе содержанием. Форма не имеет значения — любая кукла примет все, что ты для неё придумаешь. В этом плане все они одинаковы, а раз так, то за что отдавать им свою любовь? Самое кощунственное, что я делала — это оставляла их на балконе на ночь. Как только начинали дуть холодные макайские ветра, лишая грубый кирпич остатков тепла от искусственного Солнца, я срывалась с места и бежала в спальню, чтобы быстрее забиться под теплое одеяло. Это было даже приятно — лежать и думать, насколько тебе хорошо по сравнению с куклами, оставленными мерзнуть на синих плитах вершины Пандемония. Жестоко, конечно, наделять игрушки способностью чувствовать холод. Некоторые из них не выживали — ночной ветер срывал их и уносил куда-то вниз, откуда они никогда обратно не возвращались. Но на их место всегда приходили новые. Я тогда не знала, откуда, и принимала это как должное. Началось же мое взросление с появления маленькой неприметной коробочки в углу комнаты, на которой значилось: «Для кукол». Не сказать, что новый элемент интерьера меня сильно заинтересовал. Но так продолжалось недолго — до одной странной ночи. Тогда я, как обычно, убежала с балкона в кровать, стоило только загореться таинственным огонькам где-то в далеких руинах. Не в силах заснуть, я смотрела на дорогую хрустальную вазу, всегда полную свежей воды. В слепящем сочетании граней стекла я могла наблюдать за мельчайшей дрожью её глади, но сегодня она была подозрительно спокойной. Несмотря на то, что я слышала шаги. Поднявшись на цыпочках и запахнувшись в одеяло, чтобы унести с собой хоть капельку тепла, я аккуратно выглянула в арку, ведущую в коридор. По нему легко плыла девушка со светлыми, волнистыми волосами. Недолго думая, я последовала за ней, навстречу прохладному сквозняку. Девушка привела меня на балкон — большое, открытое плато на самой вершине крепости из синего камня. Тут в беспорядке лежали мои куклы — мертвые и холодные. Их платья упрямо рвал ветер, и мне на секунду стало даже жалко своих маленьких подруг… Незнакомка словно прочитала мои мысли. В её движениях не было целеустремленности, они выглядели скорее спонтанными, пропитанными сладкой сонливостью. Белая рука дрогнула, и я зажмурила глаза на несколько секунд. Когда я вновь их открыла, то увидела, как девушка, тяжело вздыхая, собирает мои куклы одну за другой. Не дожидаясь, пока она обернется, я подобрала одеяло и быстро побежала в свою комнату. Вздохи прекратились, а затем, сквозь стук своего сердца, я вновь услышала шаги — светловолосая гостья возвращалась. Спотыкаясь о ровные плиты, я все же достигла своей кровати и нырнула под одеяло, закутавшись так сильно, будто хотела раствориться в теплом ворохе постели. Я старалась не дышать, зная, что девушка идет в мою комнату. Мне было страшно быть «разбуженной» и отруганной этой защитницей кукол — тогда я впервые ощутила то, что сейчас зову совестью. Но все обошлось — я скинула одеяло с головы и открыла глаза. Незнакомка ушла, оставив игрушки испуганно жаться друг к другу в коробке. Вместе, наверное, было теплее. На следующую ночь я сама отправилась вглубь Пандемония, чтобы найти светловолосую девушку. Это не заняло много времени — она быстро обнаружилась спящей в небольшой комнате без двери, окна которой выходили на далекую, запорошенную снегом реку. Понимаешь… Это сложно объяснить, но что-то меня в ней взволновало. Незнакомка, казалось, не могла расслабиться даже во сне, будто ветер с балкона может унести её вниз насовсем, если она перестанет сжимать одеяло неестественно бледными пальцами. С тех пор, конечно, прошло слишком много времени, и это событие часто кажется мне смутным сном. К куклам у меня теперь несколько иное отношение, довольно запутанное, но имеющее самобытную природу. Понять ее — повзрослеть еще на чуть-чуть, познать суть любви. И я знаю, что для этого должна вернуться в прошлое и ответить на один вопрос: если таинственный демиург наполняет каждого известным лишь ему содержанием, то что же общего между нами, простыми, смертными телами, будь то игрушка, человек или даже незнакомка со светлыми волосами? Теперь для меня не является тайной, кто поставил тот ящичек. Девушка действительно заботилась о моих куклах, но ею двигала отнюдь не жалость. Почему же? Я до сих пор не могу забыть, с какой силой сжимала она во сне одеяло, будто в каждом её болезненном сновидении она бесконечно падает с вершины башни в мертвую пустоту. Не потому ли, что каждая кукла мечтает закончить свой путь в собственной коробке?