Первые и последние

Просто друзья. В конце концов, она сама это предложила. На горизонте маячила Олимпиада, возможно, последний шанс отобраться туда, достойный венец карьеры. Она сама предложила — но тогда почему так паршиво на душе? Лиза греет руки об картонный стаканчик с кофе. Слишком горьким, как кажется, капучино. Без сахара. Жизнь какая-то несладкая — стоит залить её сверху ещё и несладким кофе. Сначала невыносимо видеть Андрюшу… Андрея на тренировках. Потом проходит, благо и появляется он нечасто, со своей-то ногой. Когда приходит — нет ничего, кроме тянущего чувства пустоты. Легко и пусто. Может, именно поэтому так стабилен триксель, так хорош квад. Ничего не отвлекает. Ничто не мешает бороться.  — Отлично, Лизик! — одобрительно кричит Алексей Николаевич, и она улыбается. В такие моменты она почти счастлива — всё было не зря. Не зря приходится играть веселье, занимая себя новой коллекцией, интервью, фотосессиями, учёбой… Чем угодно, что отгоняет чувство пустоты. Нельзя ему поддаваться. В конце концов, она взрослая женщина. Наверное, красивая… И первым так начал считать Андрей. Лиза не нравилась себе в зеркале. Маленькая, плотная, без намёка на талию. Лицо как у хомячка, даже ботокс в губы не особо помогал. Даже среди одиночниц — гадкий утёнок, так и не выросший в прекрасного лебедя. Так, в утку какую-то. Прикольную, кажется. Для Андрея она была красивой. Наверное. Он никогда так не говорил — только смотрел. Прикасался. И отчего-то верилось — она на самом деле красивая. Наверное, она поэтому и соглашается на все эти фотосессии. Даже для «Максим». Одобрительные комментарии, возмущённые — во всяком случае, её замечают. Хотя бы потому, что не так уж и часто фигуристки вываливают на фото сиськи. Когда Андрей зовёт её на эфир — что-то дрожит внутри. Она отписывает в телеграме коротко — «конечно!». Как она может отказаться? С Андреем и Муратом весело вспоминать прошлое. Весело — и немного горько, но почему-то на короткое мгновение кажется, что Андрей смотрит на неё так же, как и прежде. Невозможно было описать. В конце концов, они даже в любви друг другу нормально не признавались. Ну да, чмокнула она его ещё подростком в щёку, а случайно получилось — в губы. Потом были весёлые вписки, видосы с которых хочется тщательно, навеки поудалять из Интернета, но кэш гугла, как известно, помнит всё, так что пускай навсегда останется в бескрайней сети время развесёлых и безбашенных гулянок, порой в ущерб тренировкам. Пусть будет в памяти тот вечер, когда они, весёлые и пьяные, впервые оказались в той комнате одни. Кто кого туда втолкнул — тайна, покрытая мраком дешёвого виски пополам с колой.  — Лиз… — короткий шёпот. Объятия. Неловкие ещё, неуклюжие, жадные поцелуи. Чужая разворошенная кровать — с утра, к счастью, никто не задался вопросом, почему она такая помятая, с красным разводом на простыне. Осталась только смутная память о чём-то до глупости неловком и щемящем сердце — и похмельная радость от того, что она уже спасалась противозачаточными от болезненных месячных, как и многие фигуристки. Так, очень по-дурацки, как и вся их тогдашняя жизнь, они стали друг у друга первыми. В двадцать первом веке пора бы избавиться от предубеждений. С такими показалками и фотками всё равно никто не поверит, что Лиза Туктамышева не хочет больше ни с кем. Никогда. Это пробивается из подсознания горьким дымом, и он похож на дым от «Мальборо», которым Андрей прокурил весь балкон в её комнате. Пару раз она сходила на свидания — по-простому, через тиндер. Никогда не позволяя платить за себя, едва подавая руку. Было что-то бесконечно фальшивое в попытках флирта. Она умеет… должно быть, она умеет отыгрывать сексуальность. Невыносимо пошло, как утверждали некоторые. Наверное, были правы. Выходит неловко и фальшиво насквозь, не так, как на льду, со смехом над самой собой. Тиндер она потёрла с телефона. Больше не хотелось. В двадцать первом веке сексуальная революция победила, но эта аксиома почему-то не вызывает желания потрахаться. Каскад лутц-тулуп на тренировках успешно позволяет сублимировать. Разве не этого она хотела? Но когда Андр…ей говорит, что фотки ему понравились, на душе становится тепло. Хорошо, что это просто подкаст — не видно, как она зарделась. И Андрей, кажется, тоже. Мурат делает вид, что ничего не заметил. Не очень убедительно.  — Может, пойдём кофе выпьем? — предлагает она Андрею, когда они выходят из студии. Он заметно тушуется.  — Я бы рад… Лиз, прости, у меня свидание сегодня вечером. Это больнее, чем падать на лёд. Даже если на скрещенные ноги, с недокрута. Даже если сломать об него шею. Андрей не её собственность. Наверное, если повторять это почаще, она в это поверит, но в груди всё равно мерзкое, гадкое, склизкое чувство, будто он ей изменяет. И, в конце концов, это она спровоцировала это. Если так — измену, наверное, можно спровоцировать, и она, не задумываясь, брякает это во вью. Потом очень стыдно. Звучит как викитимблейминг. Лиза снова пьёт кофе. Чёрный кофе. Хочется плеснуть туда щедрой рукой виски, но завтра на тренировку. Если просто прийти сонной, ещё ничего, но благоухать перегаром в лицо Алексею Николаевичу в её годы уже неприлично. И ещё очень хочется начать курить. Только не «Мальборо». На обратном пути с тренировки она заглядывает в табачку, ту самую, где не раз покупала сигареты Андрею, и спрашивает ментоловые «Эссе».  — Ваш молодой человек изменил вкусы? — весело спрашивает девушка за прилавком. Изменил. Наверное. Она, в конце концов, не видела его девушку.  — Вроде того. — Выходит хрипло. Лиза затягивается прямо на холоде, давясь едким горьковатым дымом с непривычки. Выступают слёзы, идиотские слёзы, которые так и не хотят уходить, и она наматывает круги по району, замерзая вконец, чтобы только успокоиться, чтобы мама и сестра не заметили. С ней всё хорошо. Будет хорошо. Обязательно. Она и не из таких передряг выбиралась. Она сильная. Она курит трясущимися руками одну за одной, пока не начинает мутить, не начинает кружиться голова, пока она не падает на ближайшую лавочку, на всякий случай радом с урной. Тошнота отступает, остаётся только холод, и Лиза, обняв саму себя, горько, глупо, по-детски плачет. Только вот ковида или воспаления лёгких ей сейчас не хватало. И так Чэ-Эр завалила. Опять. Всё было зря. Нельзя поддаваться этой мысли, и она ожесточённо штампует триксели. И квадтулуп. И в квадлутц пытается. Тот самый, что Андрею связку порвал. Есть в этом что-то больное и абсолютно ублюдочное. И всё же — не зря. Она впервые плачет на публике, сидя в кике. Серебро медали тёплое, она не может выпустить её из рук, даже когда приходит в номер. Звонит телефон, вызов через телеграм.  — Поздравляю, Лиз! Ты была крута! — слышен радостный голос. Лиза молчит в трубку долгих пять секунд. Там, на другом конце невидимой волны — Андрей.  — Спасибо… — только и получается выдохнуть.  — Пойдём, может, отпразднуем победу, как приедешь?  — А как же твоя девушка? — вырывается ревниво, прежде чем она успевает прикусить язык.  — Какая? — неподдельное изумление. — А, это… Ну сходил на пару свиданий, поговорить не о чем было, скучно.  — Красивая была? — продолжает с болезненным любопытством спрашивать Лиза.  — Да какая разница? Ты красивее, — коротко вылетает у него, и на том конце связи — смущённая тишина. Лиза слышит даже в наушниках, как у неё бьётся сердце.  — Пойдём, сходим на Рубинштейна, — говорит она, пытаясь казаться спокойной. Андрей фыркает.  — Там одни туристы, всё испортилось, хуже Думской. Мне тут подкинули адресок… Короче, увидишь.  — Всё для друзей, да? — уточняет Лиза дотошно.  — Конечно! — с готовностью и весельем отвечает Андрей. Лиза засыпает с медалью в левой руке. И с телефоном — в правой. Андрей встречает её с букетом цветов.  — Ура победительнице! — немного дурашливо восклицает он, прежде чем протянуть ей эти несчастные гладиолусы.  — Я серебряный призёр, — подозрительно отвечает Лиза. — Почему победительница? Ей кажется, что в глубине прозрачных почти зелёных глаз ответ — «победительница для меня».  — Потому что гладиолус! — смеётся Андрей, и она вторит ему. В конце концов, они просто друзья. Раньше они… ну, просто тусовались. Свиданий как-то не случилось — сначала друзья, потом как-то само собой. А если в отношениях не сложилось романтики, значит дружба должна быть наоборот — со всеми этими гладиолусами, чёрт их побери, с предупредительно отодвинутым стулом и принятой курткой, старательно повешенной на крючке.  — За победительницу! «Победительницу по жизни». Звон столкнувшихся бокалов, вкус курицы под манговым соусом на языке. Обсуждают последний баскетбольный матч — она так и смотрела по старой привычке.  — Кстати, отличный маникюр, — немного невпопад и, кажется, мимоходом бросает Андрей. Лиза смущённо фыркает.  — С чего вдруг комплименты?  — Ну что же я, слепой, что ли, не замечу, что у моей подруги такой чудесный маникюр… как его там…  — Френч, — подсказывает Лиза.  — Он самый! Лиза краснеет. Отчего-то смущается и почти залпом допивает вино. Куртуазного вечера недостаточно, и как-то сами собой ноги приводят их на легендарный путь от улицы Марата до площади Восстания. Говорят, если выпивать в каждом из баров во дворах по стопке, ещё на полпути восстание начнут ноги и желудок. Но Лизе отчего-то удивительно наплевать. Бары похожи, как братья-близнецы. Маргарита, мохито, текила санрайз, космо, кайпиринья… Секса на пляже она старательно избегает — в мутной голове только одна причина: потом песок отовсюду вымывать. И вот, напоследок — виски с колой. А казалось — слишком старые доля этого…  — За дружбу! — заплетающимся языком провозглашает Андрей.  — Выпьем за дружбу! — подхватывает Лиза. Миксдринк пьётся как вода. Пили не так уж быстро, на улице глубокая ночь — даже почти утро, на часах четыре. Скоро должны открыть метро и развести мосты, можно будет взять такси… Лиза об этом не думает, не думает вообще ни о чём. Тут есть пустая подворотня, и снова невозможно понять, невозможно будет вспомнить, кто кого туда затащил. Там как раз удобная приступочка, чтобы целоваться, не вставая на цыпочки, а Андрею — не сгибаясь в три погибели. Лучшие друзья. Почему бы лучшим друзьям не целоваться, как пубертатные подростки, пытаясь лапать друг друга через одежду, тоже довольно неловко? В голове мутится — секса на пляже даже в стакане не случилось, но была бы в юбке, не было бы так пронзительно, по-питерски холодно — секс в подворотне бы её не смутил. Всегда можно сделать вид, что ты набухалась до амнезии. Руки замерзают до одубения, и прямо там, в подворотне, Андрей неловко греет их своим дыханием. У него ладони тоже ледяные — отогревать лучше вместе.  — Пойдём…кофейню поищем. Замёрзнем же к чёрту. Рядом с Московским вокзалом — круглосуточная, куда они почти вваливаются, благо не они первые вот такие. Мутно, но чудовищно почти хорошо, когда Андрей вручает ей большой стакан капучино, когда их руки сталкиваются. Скоро открывают метро, и они, трезвея, бредут до него, падают на ещё свободные в этот час лавки. Лиза приваливается к Андрею плечом и дремлет, пока не слышит, что следующая станция — её. Открывать глаза не хочется и не выходит, только чуть приподнять ресницы. Андрей, вывернув шею, смотрит на неё, не отрываясь, и в лице его что-то раненое, пусть и прикрытое хмельным отуплением. Всё равно невозможно не заметить. Поезд со свистом замедляется. Андрей целует её в пропахшую дымом его сигарет макушку — курил между барами. Лиза дрожит, больше чем от того, что было в подворотне.  — Твоя остановка, — говорит Андрей тихо, его едва слышно за шумом поезда, хотя тот почти остановился. Лиза открывает глаза и ещё в дрёме тянется его обнять. Крепко. И не хочется отпускать — но приходится, они и так едва успевает, прежде чем двери захлопываются, навсегда отрезая её от этой ночи. Горечь поцелуев остаётся от табачного дыма, сладость — от виски с колой. Они не говорят об этом. Они просто друзья. Но Лиза помнит ту ночь удивительно чётко для шести коктейлей на сорок семь кило веса. Идёт рутина тренировок, проходит командник. Всё по-прежнему, по-прежнему даже на сборах. Раньше жили вместе, теперь — через стенку, и Лиза прижимается к ней во сне, отчего-то зная, что там, с другой стороны, делают точно так же. В целом получается тусить по-дружески. Почти. Однажды Андрей подвозит её с тренировки до дома, уже вечереет, но всё ещё светло — это Питер, детка. Просто она смотрит на него, просто он за секунду взгляда понимает всё, выкручивая руль, съезжая с кольцевой дороги чуть ли не на просёлок, в лес.  — Погода классная, — говорит Андрей, а Лиза только согласно кивает. Целоваться, когда тебя прижимают к ёлке, неудобно, волосы клеятся к смоле — в голове заполошная мысль, что придётся вымывать. На заднем сиденье тоже не слишком можно развернуться, Лиза бьётся головой о потолок, сидя верхом на его коленях, целуя, до боли в губах целуя, чувствуя возбуждение, чужое и собственное, и ей же богу или кому-то там, готова то ли стянуть с себя трусы, то ли по-быстрому решить, как в условиях заднего сиденья встать на колени, а потом губы пускай хоть вовсе поотваливаются. Ничего бы такого не было. Подумаешь. Секс по дружбе тоже существует. Зря она, что ли, создавала себе репутацию оторвы? Наверное, нужно что-то ещё, поэтому автомобильной камасутры не случилось. Пришлось просто подольше задержаться в душе — в конце концов, у неё есть железное оправдание: смолу из волос чуть не пришлось выстригать. На носу открытые прокаты. Завтра вылетать в Челябинск, чемоданы ещё не собраны. Завтра наступает решающий сезон. Тот самый, ради которого были все эти жертвы почти на два года. Разве хочется всё это пустить псу под хвост? Кокоша вряд ли обрадуется. Олимпиада манит. Слава. Контракты. Имя, вписанное в историю. Успех, о котором мечтают все. С этими мыслями Лиза ловит Андрея у самого выхода из Юбилейного.  — Пойдём, — просто говорит она, и он протягивает ей руку. Мама с сестрой у родственников из Глазова, квартира пустая и одинокая — только Кокоша лает у порога. На Андрея не кидается — узнаёт тут же, радостно виляя хвостом.  — Её выгулять надо, я схожу…  — Я с тобой, — говорит Андрей, снимая поводок с вешалки — там, где он висел всегда. Закат нежно-розовый, облачный, всё ещё горит, когда они задорно ругают карантинные меры на кухне, доедая вчерашнюю пасту, наспех разогретую в микроволновке.  — Я привилась, а маску всё равно надо, и тест, — жалуется Лиза, и Андрей просто кладёт свою руку поверх её.  — Ну абы не на беременность, — неловко шутит он. Лиза пожимает плечами.  — Не грозит, я же без таблеток каждые двадцать семь дней буду на парочку выпадать из тренировок, — бросает она, сама не понимая, зачем Андрею это знать снова. И вообще-то ей просто не хотелось стелить лишний раз бельё. А кровать широкая. И она очень устала — по крайней мере ей так кажется, когда Андрей стаскивает с неё футболку и расстёгивает лифчик.  — Узнаю, тот самый, — хмыкает он. — А стразы облетели?  — Как видишь, — кивает Лиза, не останавливая его. Грудь удобно ложится в чужие ладони, привычно и донельзя… правильно, чужие пальцы скользят по соскам. Ну и что, что торчат, просто холодно. А вот под одеялом — жарко, поэтому пижама вовсе не обязательна. Не обязательно вообще ничего. Можно просто выбросить из головы всё, кроме ощущения чужой тёплой кожи, кроме ладони, так просто и привычно скользящей с груди по животу, ниже. Изо рта у Андрея всё так же пахнет сигаретами. Ничем не перебить. И губы пересохли и чуть потрескались — с утра надо вручить бальзам, но не сейчас. В конце концов, какая разница и что за дело? До вылета целая ночь, а усталость куда-то исчезла. И то, что сейчас, не помешает ей встать в десять, заварить кофе, собрать чемодан… К чёрту этот чемодан сейчас! Не хочется думать ни о чём.  — Только с лучшим другом можно… — хихикает Лиза немного нервно, когда Андрей нависает над ней, одеяло сползло с узких плеч. Договорить не удаётся — сначала снова целуют, а потом — медленно, осторожно с непривычки толкаются внутрь. И не остаётся больше ничего, кроме. Завтра будет завтра. Сейчас Лиза подаётся навстречу, хватает чужие плечи, притягивая к себе — ближе, ближе! — всхлипывает и, кажется, бормочет — не останавливайся. Просто не останавливайся. По лицу бегут слёзы, потому что долго, слишком долго не было этого всего. Потому что ни с кем другим быть никогда не могло. Не может. Не будет.  — Ни с кем, кроме тебя… — вторит мыслям чужой сорванный шёпот. — Никогда не смогу, кроме тебя. Были первые и останутся последними. Никого, кроме друг друга. Невозможно, непредставимо иначе. Ноги сводит так, что, должно быть, у Андрея на бёдрах останутся синяки — там, где старые давно сошли.  — Секс с квадисткой чреват переломами, — рвано выдыхает Андрей, падая рядом, не отдышавшись ещё толком.  — Привыкай, — отшучивается Лиза не без труда. Если бы Андрей спросил, не одноразовая ли была акция, она бы, ей же богу или кому ещё, удушила бы его подушкой. Но он молчит. И знает то, чего, возможно, они никогда не скажут в обычные, разумные минуты. Сейчас было время неразумных. С перерывом на то, что Андрей опять пошёл курить, а она увязалась за ним и стрельнула затяжку.  — Ты что, курить начала? — подозрительно спрашивает он.  — Неа, — откашлявшись, отвечает Лиза. — Но чуть было не. Андрей молча и крепко прижимает её к себе. Пепел от сквозняка набивается в волосы, но Лизе на это плевать. Потом — тем более. Новые прикосновения, и если она и покраснела с непривычки — хотя нет — это всё равно трудно увидеть. Вообще трудно что-то увидеть в шестьдесят девятой. Вроде как им больше не шестнадцать и не восемнадцать, взрослые люди, но ощущение, что не очень. Забавное такое ощущение. Счастливое. С ним хорошо засыпать на чужом, привычно костлявом плече. Звон будильника ввинчивается в невыспавшийся мозг, Лиза с трудом открывает глаза. Откуда-то пахнет кофе и раздаются шаги.  — Капучино. С сахаром, — Андрей ставит большую кружку на тумбочку. — И вот, хлебцы с сыром. Что нашёл в холодильнике. Лиза смотрит на него долгих несколько секунд, приходя в себя. Он привычно и ласково ухмыляется.  — Спасибо, Андрюш, — улыбается она в ответ и тянется за поцелуем. Возможно, это называется «друзья». В сущности, термины не важны. Важно то, что они — первые и последние. И то, что она больше никогда не скажет ему уходить. Андрюша всё равно бы не согласился. И слава богу или кому-то там ещё.