Война

Юноша сидел за столом. Увлеченно что-то писал, барабаня по клавиатуре старенького ноутбука. Свет в темной комнате – только от экрана. И тысячи листков, разбросанные по всей комнате. Они ворохом укрывают пол, кое-где на стенах висят заметки, рукописные странички, на которых едва умещались кривые строки, написанные корявым почерком. Юноша писал про войну. Сначала собирал рассказы тех, кто еще помнил ее, потом перерабатывал все услышанное, записывал, выбирал душераздирающие подробности... А ночами писал. Только не чтобы воспеть былые битвы, нет. Он писал про свою. А все разговоры с ветеранами лишь для того, чтобы понять, как было в то время. Чтобы нащупать ту нить, которая бы задевала сердца читателей, не больше. Его брови сведены к переносице. Он силится вспомнить, что только что хотел написать, но не может. За незашторенным окном скоро рассвет. Целая ночь – полторы страницы, наполненных смертью, кровью и потом. И мольбами. Каждый герой прописан так, будто жил не только в воображении автора. Хотя... Нет, не правда. Они и правда жили когда-то давно, шестьдесят лет назад. И умирали тогда же в крови, поту и молитвах, молитвах какому угодно Богу, и каждым двигал не только долг перед Родиной. И не каждый из них хотел умирать. Только умирали. От голода. От холода. От болезней. От потери крови. Их тела на куски разрывали гранаты и противопехотные мины. В них стреляли. Такие же, как и они люди. Из винтовок. Пистолетов. Пулеметов. Танки посылали свои заряды, поражая цель в семидесяти процентах из ста. И каждое попадание – чья-то смерть. Они шли, не обращая внимания на стертые в кровь, в гнойное месиво ноги. Они тащили на себе переносные пулеметные установки, сгибаясь под их тяжестью. Снайперы сидели в засадах, не обращая внимания на голод, холод и смерть вокруг, не обращая внимания на то, что тело занемело, а перед глазами мелькают темные мушки от истощения. Они сражались. Люди погибали от осколков снаряда, от вражьей пули. Людей пытали другие люди, откусывая ржавыми кусачками пальцы, закутывая в колючую проволоку и распиная на ней. Люди убивали людей, во имя своих Вождей. Люди становились зверями, грызя друг другу глотки ради утопии. Каждый ради своей. А через несколько десятков лет о них уже никто не вспомнит, кроме дряблых старичков-однополчан в их день рождения или двадцать второго июня. Или девятого мая. Но больше... О таких вещах не каждый готов говорить. Даже шестьдесят лет спустя. Кому-то тяжело до сих пор. А кто-то переступает через себя и рассказывает. Чтобы помнили. Дети. Внуки. Правнуки... Хотя, последние, вряд ли. Для них, привыкших к совершенно иной модели мира, к другим вселенным, в которые дверью служит экран компьютера, война, что прошла когда-то, – пустой звук. Тупая школьная программа. Которую нужно выучить, оттарабанить на уроке и забыть, погружаясь в кумар, состоящий из уровней и скилов, из статы и голды, выпадающей с удачно подбитых врагов. Юноша вздохнул и, нажав на иконку дискеты, сохранил текст. Затем, не заботясь о выключении компьютера, попросту хлопнул крышкой ноутбука. Пусть он заснет вместе с ним. В предрассветной тишине и осеннем холоде. И пусть с промозглой и зябкой росой, что поит озимую землю, придет и вдохновение. Не к ноутбуку, конечно же, к автору, что пишет уже которую ночь подряд, принося Музе Мельпомене, покровительнице трагедий, в жертву спокойный сон. Только и Муза может подшутить над любым. Сон не шел, парень ворочался в кровати, сбивая простыни и то накрываясь одеялом с головой, то отбрасывая его прочь. И лишь когда взошло солнце, смог забыться дремотой. Не надолго. Кругом пахло отвратительно. Кровь, испражнения, кислая нотка блевотины и горелого мяса. Чьего – утруждать себя определением не стоит. Человеческого мяса. Тошнотворно. И траншея. Грохот. Рев самолетов и опять грохот. Обстрел. Взрывы. Никто не знает, где будет следующий, куда отнесет очередной осколок, где упадет граната. Страшно. Разбитая сотней сапог в вязкую кашу глинистая земля мокрая после дождя. А в ней поблескивают латунью гильзы от патронов. Много. И осколки от ручных гранат. Юноша стоит в грязи. Нагой. Утопая в склизкой и холодной хляби по щиколотки. Она неприятно скользит при малейшем шевелении и, растерявшийся, он падает в нее, в эту вонючую жижу, месит ее теперь уже руками, пытаясь подняться. Ему помогают. За волосы, без лишней нежности его, как нашкодившего котенка, вытаскивают из грязи и помоев, ставят на ноги, чтобы тут же с размаху ударить под колени. Больно. Все так же, без слов, юношу заставляют задрать голову, чтобы посмотреть в глаза тому, кто выволок его из грязи. Только глаз нет. Как и лица. Оскаленный череп отвечает ему немой, застывшей на века улыбкой, а пустота глазниц завораживает. И лохмотья военной формы. Не понять чьей. Прелая ткань, лоскуты не прикрывают полуразложившегося тела, в грудной клетке которого еще копошатся опарыши. Ему отвешивают хлесткую пощечину. Так, что голова поворачивается, а во рту привкус крови: прокусил язык. Юноша пытается спросить хоть что-то, но его голос попросту растворяется в грохоте, царящем вокруг. Уже потом доходит: он нем. Попросту не может и звука произнести. Ужас. Ледяными маленькими лапками медленно ползет по позвоночнику, словно хамелеон. Вращает глазами в разные стороны и лениво хватает длинным липким языком мушек-подробностей происходящего. Он не слышит ни слова. Только в голове отчетливо, словно пожарный колокол, звучит «сука». И он знает, что сука – это он. Почему – уже не тот вопрос. Не своевременный. Он сука. Последняя мразь. Поэтому безропотно подчиняется. Не сопротивляется, когда его пинают под ребра. Только падает вновь в грязь, захлебывается ей, барахтается, но не сопротивляется. Он сам себе сейчас напоминает навозного жука, зарывшегося в прогоркший лошадиный помет. Он столь же ничтожен. Омерзительно. Его избивают долго, жестоко. Он блюет кровью прямо в воняющую жижу. Да и ей тоже, потому что она забивается ему в рот и нос. Юноша не может открыть глаза, потому что она же залепила и их. Весь в этом склизком, отвратительно воняющем дерьме. С ног до головы. Он сам та же субстанция. Склизкая. Вонючая и ничтожная. Он захлебывается, когда его ноги раздвигают и внутрь, в самое позорное место, что-то ввинчивается. Методично, и от этого еще больнее. Оно проникает глубоко, обжигая холодом и болью, тело, измученное и истерзанное, пытается отторгнуть это, но мышцы, порванные, покалеченные, слушаются плохо. Все что юноша может, слегка приподняться на дрожащих руках, чтобы вдохнуть и чтобы согнуться в очередном приступе немого крика, а позже, кашля, который переходит в рвотные позывы. Кажется, он выблевывает свой желудок и кишечник, потому что больно везде. Больно сломанным ребрам, больно глазам, губам, больно его животу, боль осколками стекла, «розочкой» пивной бутылки расцветает в его заднем проходе. Унижение. От боли, он не может контролировать уже ни одну мышцу. Но спасительного обморока не происходит. Только спустя неимоверное количество времени и его мук, он слышит почему-то слишком уж явно в окружающем грохоте, как спускают курок. И выстрел. Гром. Юноша делает глубокий вдох и открывает слезящиеся глаза. Простынь противно липнет к телу, кажется, он обмочился во сне. Запах мочи витает в комнате, а солнце уже вовсю шпарит в окно. Мерзостно. Только он пересиливает себя. Кривясь от такой знакомой, ставшей привычной и в то же время новой боли, встает с кровати, с отвращением смотря на желтое неровное пятно на белой простыне. Шесть шагов. По вороху бумажек. По холодному линолеуму. К захламленному столу. Еще минута – открыть крышку ноутбука. Ввести двадцатизначный пароль. Найти на рабочем столе вордовский файл. «Война». Выделить. И, зажав Shift, щелкнуть по клавише Delete*. --- * кто не знает, Shift+Delete – безвозвратное удаление файла, минуя корзину. ----------------- предвижу эпический срач в комментах!