Плак-плак

«Я хотела бы тебя как тогда обнять, Но для этого придётся тело раскопать». Каждый раз, когда эта строчка звучит из юных уст, когда эхом разносится по всему лесу и заставляет всю живность разбегаться по своим норкам, на душе становится очень тяжело. В воздухе чувствуется атмосфера траура. Слышен громкий, отчаянный плач, сменяющийся беззаботным, радостным и звонким смехом. И всё это только нагоняет жути и мрака. Листья деревьев будто окрашиваются в более тёмные, грязные тона, а звук хрустящих под ногами веток и сосновых шишек начинает напоминать треск ломающихся костей. Казалось, даже это место поддерживало столь траурное настроение юной поэтессы, вышедшей на прогулку в последний раз. Ягами Лайт мёртв. Как бы она этого ни отрицала, как бы ни хотела. Так сложилась судьба, при чём явно предсказуемая и ожидаемая. Рикки своими глазами видела, как его застрелили, как он, добравшись до того злосчастного заброшенного здания, издал последний вздох и закрыл глаза. Она не успела с ним попрощаться, не успела сказать ему всё, что хотела. Да у неё и не было возможности выдавить из себя хоть слово: в тот момент Рикки с головой накрыли такие сильные эмоции, с которыми она ни разу не сталкивалась. Отчаяние — слишком банальное, скучное слово, не способное описать весь тот круговорот чувств, что пришлось пережить девушке. Ей было тяжело дышать, она захлёбывалась в слезах и через силу делала вдохи и выдохи, с уст сыпались громкие ругательства. Рикки было настолько плохо, что она начинала улыбаться, смеяться, прикрывая рот ладонями, и в то же время безостановочно рыдать. Делать паузы, хихикать, а потом снова срываться на плач. Так продолжалось несколько часов. Девушка ничего не могла с этим сделать: она клянётся в том, что пыталась остановиться, пыталась силой вернуть себя в привычное состояние, но каждый раз это с треском проваливалось. И всё, что оставалось Рикки — склониться над бездыханным телом Лайта и дать волю нахлынувшим эмоциям. Джонсон никогда не восхищалась им. Наоборот, считала высокомерным, эгоистичным и глупым дураком, который слепо следовал своей цели. И тем не менее, Ягами был самым дорогим человеком в её жизни. Возможно, потому что других и не могло быть, а возможно, из-за того, что с ним было весело. Странно, с таким-то замкнутым и серьезным человеком, как Лайт. — Знаешь, если твой план с карой преступников и богом нового мира провалится, помяни моё слово: я выколю тебе глаза. — как-то раз в шутку произнесла Рикки. — Хорошо, хорошо, — максимально безучастно ответил Ягами, — только подрасти сначала. А то с таким ростом до глаз не достанешь. Джонсон всегда забавляло то, как этот парень стремился к тому, чтобы выглядеть непринужденно в любой ситуации, даже в такой, когда ему пообещали выколоть глаза. Но что было самым занимательным: Лайт всегда бросался в сторону девушки едким сарказмом, что только лишний раз побуждало Рикки ещё более усердно стебаться над Ягами. Над его внешним видом, над его манерой речи. Девушке было без разницы, к чему прикопаться. Главное — вывести этого парня на эмоции, заставить обратить на себя внимание, пусть и таким ничтожным образом. Но в душе Рикки понимала, что он ей нравится. Будучи таким эгоистичным придурком, убивая преступников ради того, чтобы самоутвердиться. Он всё равно ей нравился. Потому что рядом с ним можно было не примерять на себя различные маски, а быть самой собой. Не стесняться вести себя глупо, чудаковато, не скрывать то, что давно стала психопаткой. А потом, совершив какую-нибудь очередную глупость, весело рассмеяться, наблюдая за однообразной, но очень запоминающейся реакцией Лайта. Рикки боялась сказать ему о своих чувствах, скрывая их до последнего. Она догадывалась, что Ягами будет искать способы развернуть ситуацию в свою пользу, эксплуатировать наивную детскую влюблённость девушки, а потом разобьёт её сердце на осколки. И тем не менее, Джонсон не могла знать наверняка. Не могла заглянуть в будущее, чтобы хорошенько всё обдумать и принять нужное решение. А потому теперь очень сильно жалела о том, что так и не озвучила свои чувства. «Плевала бы я на то, что могло быть дальше», — с досадой думала Рикки, не осмеливаясь говорить вслух, — «проигнорировала бы всё, что он сказал после. Я могла бы просто признаться ему в том, что испытываю, а потом хлопнуть дверью прямо у него перед носом. Я могла бы сбежать от него при первом признаке дискомфорта. Но, чёрт возьми, я должна была ему сказать. Я должна была обозначить то, что он мне дорог».

***

— Я так и не выколола ему глаза, — тяжко вздохнув, проговорила Джонсон, когда ступила босыми ногами на прохладную траву, покрытую утренней росой, — интересно, сколько крови могло бы быть? Как бы Лайт на это отреагировал? Он бы перестал со мной общаться? Наверняка могло показаться, что это была очередная жалкая шутка, ведь Рикки довольно часто вела себя придурковато и не знала тормозов. Но в этот раз она говорила такие жуткие вещи на полном серьёзе: после того, как на её глазах умер самый дорогой, любимый ею человек, Джонсон окончательно сошла с ума. Потеряла смысл всего, что делала и к чему стремилась. Сожгла почти все свои вещи, в том числе и новый сборник написанных ею стихов. Ведь, как уже упоминалось ранее, других людей, кроме Лайта, у неё больше не было. Весь мир относился к ней враждебно и не желал признавать её существование, в то время как Ягами чудом продолжал с ней общаться, несмотря на то, что порой она вытворяла совсем глупые и странные вещи. Возможно, он был рядом с ней, потому что своим ребяческим, глупым поведением она напоминала его младшую сестру; а может, Лайт просто догадывался, что, если и он отвернётся от девушки, та зарежет всех, в том числе и себя. Ягами не представлял, как ему удавалось общаться с таким странным, сумасшедшим и неуравновешенным человеком, как Рикки, однако той всегда удавалось найти тему для разговора, а порой — даже удачно пошутить. — Ты приходишь ко мне домой, только чтобы съесть все мои чипсы, — однажды раздражённо подметил Лайт, наблюдая за тем, как девушка опустошает очередную пачку еды. — Тебе очень повезло, что я вообще к тебе прихожу, — ловко и находчиво ответила Джонсон, — кто знает, когда ещё такая выдающаяся личность, как я, одарит тебя своим вниманием! Ягами лишь бьёт себя ладонью по лицу. — Будешь есть много вредной еды — растолстеешь. — Думаю, это было бы здорово! Хотя бы жир согреет меня, когда мне будет одиноко и грустно! — Тебя мог бы согреть и я. Рикки отчётливо помнит, как тогда она чуть не подавилась чипсами и удивлённо выпучила глаза, почувствовав то, как Лайт заключил её в тёплые объятия. Эти ощущения были чем-то выходящим из ряда вон: девушка не помнила, когда в последний раз её обнимали. К тому же, получить тёплый жест от такого жестокого, эгоистичного и беспощадного человека, как Ягами, было чем-то немыслимым. — Так уж и быть, я оставлю эту пачку тебе. — кое-как выдавила из себя Джонсон, поклявшись, что никогда не забудет эти счастливые мгновения. И она не забыла. Ведь всё, о чем девушка могла думать после потери Ягами — те неожиданные и как никогда нужные объятия. Которых, увы, больше никогда у неё не будет. — Как забавно, я так и не растолстела и осталась без Лайта! — свернув на узкую, богом забытую тропинку, произнесла Рикки, улыбаясь так широко, как только могла. — И теперь мне так одиноко и больно, а согреть меня некому! Джонсон беззаботно смеётся, будто то, что она только что сказала, и правда должно быть забавным. И к глазам предательски подступают горькие слёзы ни с чем не сравнимой тоски, которые блондинка благополучно смахивает. Ей больше не хочется плакать. В прошлый раз, когда она дала волю слезам, всё закончилось огромной головной болью и сухостью в глазах, а её израненное сердце так и не излечилось и не стало меньше тосковать по Ягами. Смеяться и шутить над смертью своего самого дорогого друга было куда обнадеживающе, чем вновь срываться на плач. Во всяком случае, так считала Рикки. Однако ни того, ни другого ей делать не хотелось: надоело. Поэтому девушка решила просто забыться, отбросить все мысли в сторону и напевать разные песни себе под нос до тех пор, пока не уйдет в глубь леса, подальше от людей и шумной, суетливой дороги. Сегодня Джонсон намеревалась умереть. Положить конец своим страданиям и навсегда закрыть глаза. Кто знает, быть может, на так называемых небесах ей удастся встретиться с Лайтом и сильно ударить его за то, что он так быстро и бесцеремонно ушёл из жизни? «Ах, точно...» — вдруг вспомнила что-то Рикки, недовольно цокнув. — «Владельцы тетради смерти не могут попасть ни в рай, ни в ад. Что ж, значит, я просто сдохну в этом лесу, и вся эта история закончится!» Ей снова хочется кричать и плакать, но вместо этого она лишь поёт деревьям и всей живности вокруг о том, каким дорогим человеком был для неё Ягами. Все должны об этом узнать. Все без исключений. Тогда, быть может, боги смерти смилуются и вернут его к жизни. И тогда Рикки перестанет день и ночь морить себя голодом, наконец выспится как следует, а не будет реветь в подушку до потери сознания. Боги, она ведь ещё такой ребёнок! Да, младше Лайта всего на два года, но не ментально. Джонсон сотню, нет, тысячу раз уговаривала парня сходить с ней в Диснейленд, полететь на Марс, чтобы сфотографировать каких-то зелёных человечков в качестве доказательства о том, что они существуют, кричать во включенный вентилятор, дабы у них были забавные голоса, и сделать ещё много-много всяких глупых, но весёлых вещей. Хоть у Рикки и были весьма серьёзные проблемы с психикой, отрываться по полной девушка всё-таки умела. И каждые выходные пыталась втянуть в это и Лайта, аргументируя это тем, что «даже богу нового мира иногда нужен отдых». За что же ей свалились на голову все эти страдания? Джонсон нужны были лишь забота и внимание, и тогда, быть может, она бы вылечилась и зажила нормальной жизнью, которой живут все её сверстники. Но судьба решила иначе, и теперь Рикки стояла посреди деревьев с ножом в руках. — У меня нет другого выбора, — смиренно проговорила девушка, — хоть я и слабачка, которая боится своей крови, я не могу не сделать этого. Прошло уже довольно значительное количество времени, а она всё заворожено, будто загипнотизировано смотрела на лезвие, не решаясь вонзить его себе в плоть. Руки дрожали от страха и становились холодными, а к лицу подступал пот от осознания того, что ей придётся сейчас сделать. «Я не хочу», — последнее, что произнесла в мыслях Рикки, прежде чем одним резким движением вогнать нож в грудь и захлебнуться в собственных слезах. Её стройные, хрупкие ноги вмиг подкосились, и девушка упала на прохладную, мокрую землю, крича и кашляя от невыносимой пронзившей боли. Увидев свою алую, свежую кровь на ладонях и лезвии, Джонсон в знак протеста забилась в конвульсиях, не веря тому, что сделала. Перед глазами вновь всплыло болезненное воспоминание о том, как злые, беспризорные мальчишки в детстве оставили ей глубокий шрам канцелярским ножом, который остался с ней на всю жизнь. «Запомни навсегда: не подходи больше к нам. На тебя даже смотреть противно». — чётко звучат голоса различных знакомых, отчего всё тело сжимается от ярости и обиды. — «Лучше бы мы никогда не называли тебя своей дочерью. От тебя больше проблем, чем пользы». Рикки умерла долгой, мучительной смертью, будучи не в состоянии снова схватить лезвие и нанести окончательный удар. Трава вокруг неё запачкалась, окрасившись в алые цвета. «В моих руках есть средство, а в сердце — желание. Без таких людей мир бы стал только лучше». — фраза, которую девушка услышала последней, прежде чем её глаза были окутаны пеленой мрака. Если бы Джонсон могла говорить, она бы непременно ответила: «Я хотела бы тебя как тогда обнять, Но для этого придётся тело раскопать».