Не оставляй меня

Такое с Юнги случается впервые. От шока он замирает истуканом. Шум толпы вокруг притупляется, пространство плывет, расфокусировывается. Кровь бьет в виски. Сильно. Стремительно. Словно набатом. И леденящим ужасом пот проступает, усиливая феромоны. Страшно. По-настоящему страшно. Боль нахлынивает резко, жаром опаляя шею. Ноги предательски слабеют и подгибаются. Руки становятся ватными, не способные давать отпор и отпихивать от себя наглого альфу. Омега внутри скулит предательски, — хотя пару секунд назад скалила зубы угрожающе, — и пытается взять верх над сознанием: дать волю панике. Юнги не соображает толком. Вяло продолжает отбиваться, не осознавая, что сумасшедшего уже оттащили, а он только зря растрясает воздух. Люди вокруг гудят, мельтешат, а у Юнги шея горит. Место укуса пульсирует, кажется, отвлекая от глухих ударов в висках. Под кожей будто паразит завелся. Шевелится, копошится, ерзает. Прогрызает себе путь под дерму, пускает свой яд по венам, чтобы эритроциты несли отраву дальше, к самому сердцу. У Юнги руки чешутся от желания содрать, соскребсти, разворошить гнилое гнездо и достать паразита. Его руки вовремя перехватывают. Дикий ужас заполоняет разум, вытесняя остальные эмоции окончательно, и омега полностью теряет контроль над ситуацией. Глупый мозг работает против самого же себя. А может тот уже отравлен, одурманен моментально, из-за чего Юнги даже отпихнуть оппонента не может. Наступает смирение. Оно безразлично придавливает страх, нашептывает сдаться. И как же мерзко. От самого себя мерзко. Юнги ломает. Он дышит загнанно, а в голове «ничтожество». Не сопротивляйся. Отброс. Урод. Отребье. Шваль. Стань покорным. Он чувствует себя мусором, провонявшим чужим запахом. Отходами на помойке, где ему самое место. Отпусти и станет легче. Звонкая пощечина неприятно обжигает кожу, маленькими иголочками пронзая щеку. Юнги выплывает из транса, широко распахнутыми глазами смотря в глаза напротив. Он дергается инстинктивно назад, но так слабо, безвольно, что его без усердий притягивают обратно. Пытаются носом уткнуть в пахучую железу, успокоить. Юнги непроизвольно вдыхает, интуитивно узнавая феромоны. Сокджин гладит мягко по спине, укачивает и прижимает сильнее, говоря, что все теперь в порядке. Только это не так. Вообще не так. Какой нахуй в порядке? Шея болит ужасно, кожу все ещё хочется содрать, а с каждым движением назад-вперед, Юнги обратно погружается в себя, где встречается со своими мыслями. Один на один. Те уже не его. Они радиоактивны: кружат, вертятся и заражают дальше, глубже. Намджун подходить боится. Не знает как правильно вторгнуться в созданный доверительный кокон двух омег. Топчется рядом нерешительно, из-за волнения заламывая пальцы. Такое с Намджуном случается впервые. Будучи бетой, оторванный от инстинктов и реакции на запах, он никогда не понимал порой животную реакцию. Слышал когда-то по телевизору, читал новости про случаи нападения и видел на собственном парне защитный воротник. А пару минут назад наблюдал, как какой-то ублюдок пытался пометить его друга. Просто потому что мог. Просто потому что он считал, что имеет право. Он смотрит на своего парня, прижимающего к себе Юнги, и не может ничего сделать. Люди потихоньку рассасываются: зрелище закончилось. Намджун все так же стоит в нерешительности. Охрана торгового центра разводит руками — ничем помочь не можем. Звонок в полицию был полностью бесполезен, а ебнутый на голову альфа ускользнул сразу же, стоило только Намджуну оторвать его от Юнги. Это просто какой-то пиздец. Негодование заполняет нутро, но выплеснуть его некуда. Так быть не должно. Подобное не может остаться безнаказанным. Так почему же все наоборот? Сокджин прижимает Юнги сильнее, тихо подзывая бету. Просит вызвать такси и помочь дотащить безвольную омегу до выхода. Намджуну хочется кричать. Размахивать как ребенок руками. Биться головой об стену. И просить. Умолять о справедливости в этом гребанном мире. Почему Сокджин так спокойно реагирует? Почему людям вокруг посрать? Но он вызывает машину в приложении и снимает с себя верхнюю рубашку, предлагая прикрыть ею Юнги. Сокджин соглашается и накрывает друга с головой, придерживая края, чтобы скрыть кровавые пятна на шее и одежде. Юнги ни на что не реагирует. Находится в прострации, укутанный мягким ароматом другого омеги. Двигается и делает что от него хотят беспрекословно. Легкие разрывает от прогорклого чужеродного феромона, из-за чего дышать не хочется. Жить, впрочем, тоже. Омега внутри скулит раненным зверем. Мечется, глупая, пытаясь содрать с себя противный запах, и зовет кого-то. Юнги бессилие не нравится, но истинная натура пробраться сквозь шок, боль и ужас не может. Тухнет прямо на корню, не вызывая даже легкого возмущения на воде. Гадко, как же гадко от самого себя. Вырываясь из душного помещения на улицу, где царит осенняя прохлада, Юнги постепенно начинает приходить в себя. Машинные выхлопы, чужая смешанная какофония ароматов, гниющие листья вытесняют ядовитые пары из носовых пазух. Омега в растерянности поднимает взгляд и непроизвольно вжимается в бок друга сильнее. Делает второй вдох и снова чувствует только отраву. Очередной бред накрывает его, и начинает казаться, что все смотрят. Все указывают пальцем. Их перекошенные от отвращения рты порицают, называют его мусором, отбросом. И рана на шее начинает болеть с новой силой. Джин с Намджуном тащат его сквозь толпу и заталкивают в машину. На водительском сидении альфа, и Юнги хочется выбежать обратно. Он смотрит затравлено, пытается отсесть как можно дальше, забиться в самый угол. Его тошнит. Безумно хочется прочистить желудок, выхаркать легкие и отмыться. Сокджин сразу прижимает омегу к себе, стремясь отгородить своим запахом, но тот слишком легкий. Едва уловимый и рецессивный. Намджун садится на переднее сиденье, в беспокойстве оглядываясь, и все же решается задать мучащий его вопрос. — Мне позвонить Чимину? — спрашивает и буквально видит, читает в глазах своего парня «ты долбаеб». Юнги в объятьях Сокджина дергается, будто от разряда тока, и начинает активно вертеться, пытаясь оттолкнуть от себя его. Желание сбежать усиливается. Стоит только открыть дверцу и выпрыгнуть на проезжую часть. Омега внутри, немного успокоившись, начинает бушевать с новой силой. Метаться из угла в угол и драть себя зубами. Нельзя. Нельзя, нельзя, нельзя. Чимин не должен этого видеть. Чимин не должен это почувствовать. Нет, только не Чимин. Сокджин как может сдерживает неожиданно взбунтовавшегося омегу, тянущего руки к шее. Юнги колотит. Бьет дрожь, холодный пот струится по спине, распространяя по всей машине удушающий феромон дикого панического ужаса. Тот непривычный, смешанный с более тяжелыми нотами, ощущается для самого Юнги чужеродно. Болезненно. Неправильно. Отвратительно Он мусор. Гребаная шваль. Даже собственное я отвергает самого себя. А если его альфа увидит, учувствует, то это конец. — Нет! — у Юнги горло дерет больно, голос хриплый, и он с небывалой прытью пытается дотянуться до Намджуна и вырвать у того телефон. Только не Чимин. — Нет! Намджун бросает в трубку емкое "приезжай", и отдает её разбушевавшемуся омеге. Водитель посматривает на них странно, не зная куда себя деть, а Юнги сбрасывает звонок. На дисплее емкое «Чимин» и пара секунд разговора. Омега воет протяжно, желая спрятаться в надежных объятиях и одновременно желая не видеть альфу. Юнги держится за смартфон как за спасательный круг и смотрит недоверчиво на друзей. Они его предали. Они подставили его. Теперь Чимин придет и бросит Юнги. Его альфа откажется от него. А все из-за них. Его альфа исчезнет, потому что Юнги испорчен. Потому что он ничто. Ничтожество. Потому что метка горит огнем, словно клеймо. Потому что воняет ужасно. Потому что допустил. Юнги ощущает себя рабом собственного тела. Отвратительно. Как же он отвратителен. Попадая в квартиру, Юнги вырывается из придерживающих рук и бежит в сторону спальни. Срочно. Ему срочно нужно спрятаться. Скрыться. Он подпирает дверь столом. Срывает с себя намджунову рубашку и свою, пропитавшуюся кровью. Передвигает кровать, стулья. Пробует переместить шкаф, но тот слишком тяжелый, и он бросает это дело. Вместо этого заныривает в него, на нужных полках находя чиминовы вещи. Всего домашняя футболка со штанами и свитер. Чуть дальше запасные трусы. Юнги прижимается моментально носом, вдыхает с надрывом. Чистое. Вот же блядство. Омега рыдать готова от разочарования. Она обессиленная, покалеченная, как никто нуждается в защите. А защиту нигде найти не может. Юнги переворачивает корзину для белья, находя не постиранную простынь, которую они испачкали буквально вчера. Он зарывается в нее, стремясь уловить пьянящую смесь феромонов и… Ничего не чувствует. В носу все так же свербит чужеродный запах. А слабый доминантный аромат Чимина сквозь него пробиться не может. Юнги безуспешно пытается обнюхать покрывало полностью. Водит носом как умалишенный, надеясь найти более пахучую часть. И замирает, стоит только учуять. Тащит все на кровать, укладывает как может. Омега внутри продолжает горестно выть. Будто её уже бросили. Будто она никому не нужна. Так мало. Нужно больше. Ещё больше. Нужен Чимин. Нет, нет, нет. Он уйдет. Нельзя. Надо переждать. Метка заживет и гнилой аромат выветрится. Юнги сильный и он справится. Всегда справлялся. Омега укладывается осторожно, носом зарываясь, и дышит полной грудью. Скулит разочарованно. Как же мало. Чертовски мало. Он не замечает как начинает ворошить раны, пальцами зарывается и скребет. Совершенно не думает о том, что могут остаться шрамы. Надо избавиться, срочно избавиться и позвать Чимина. Чимин защитит, успокоит и не оставит его. Нет, нет, только не это. Он даже не захочет его увидеть. Юнги уверен, что воняет, уверен, что этим тошнотворным запахом пропахло уже все. Омега рыдает и Юнги вместе с ней. Рычит от бессилия в покрывало, то намокает быстро от крови и слез, ещё сильнее приглушая смесь феромонов. Юнги не может. У него нет сил, он разбит, подавлен и все, что он может, это лежать в гнезде. А Чимин любит Юнги волевого, хвалит его вечно и восхищается стойкостью своего омеги. Говорит, что любит, когда Юнги идет наперекор стереотипам, сражается с ними бесстрашно и отстаивает свою позицию. А такого Юнги он не любит. Он бросит. Бросит. Бросит. Бросит. Бросит. Бросит. Бросит… Стук выдергивает из зыбучих песков разума, слишком резко и грубо. Омега в страхе отрывает голову от покрывала и смотрит на дверь. — Юнги? — этот голос Юнги узнает из тысячи. Тот высокий, звонкий, такой завораживающий, что хочется слушать и слушать. Но только не сейчас. Омега дергается нервно, сворачиваясь в клубок в гнезде и смотрит как из прикрытия. Сердце гулко стучит, готовое вот-вот сломать ребра. Страх снова заполняет сознание и феромон, до этого тяжелый удушающий и отчаянный, приобретает нотки призыва. Внутренней омеге плевать на сошедший с ума разум. Она рвется к своему альфе, зовет и воет о помощи. — Юнги, я войду? — Нет! — Юнги кажется, что он кричит оглушающе, что голос неожиданно приобретает стальные нотки, но у Чимина на еле слышный ответ душа на осколки разбивается. Звонок встревожил, и Чимин, отпросившись с работы, помчался со всех ног к дому омеги. Уже в подъезде учуял родимые нотки смешанные с незнакомым запахом. И ужас. Боль его омеги накрыла с головой и он вбежал в квартиру резво, бездумно желая ворваться в комнату Юнги и… Его остановил Сокджин. Встряхнул, попросил не пороть горячку и с сожалением в глазах рассказал, что произошло. Чимину честно было не до этого, альфа внутри утробно рычал, порывался быстрее к омеге. Защитить. Немедленно. Но тяжелая рука Намджуна притормозила. Субботняя прогулка в торговый центр закончилась совершенно не так, как ожидалась. Сокджин и Намджун отошли в туалет после сеанса кино, а по возвращению застали, как к Юнги пытался подкатить какой-то альфа. Пара смеялась, вспоминая собственное знакомство, но в какой-то момент картина резко сменилась. Юнги уже агрессивно отталкивал от себя настойчивого парня, а тот, обезумев, неожиданно распространил подавляющий феромон и впился ему в шею, оставляя метку. Сокджин, рассказывая, извинялся через каждое слово, мялся неуверенно и хотел провалиться сквозь землю. Это ужасно. Подобное происходит до сих пор, прямо в центре толпы и… Всем наплевать. Никто не помог. Он не помог. У Чимина совершенно нет настроения успокаивать омегу. Он, сжав челюсть и еле удерживая альфу, отпихивает Намджуна и подступает к двери. Принюхивается и выдыхает сквозь зубы. Чужое. Кто-то посмел пометить его. Нет. Нет. Юнги не принадлежит ему. Успокойся. Вдох, — какой отвратительный аромат, — выдох, — как спасение. Кое-как усмиряя альфу, заставляя его притупить угрожающее рычание, Чимин стучится. Ответа не слышно. А через пару секунд феромон густеет, неожиданно ударяя в нос, чуть ли не заставляя отшатнуться. Злость на того ублюдка мигом пропадет, оставляя только беспокойство и боль. Бедный его омега. Вечно сильный и грозный. Способный сам за себя постоять. Как же отвратительно больно чувствовать его отчаяние. Чимин словно тонет в водовороте чувств, захлебывается в этой агонии и на слабое копошение, все же решается войти. Он уйдет сразу же, как только его попросят. Но сейчас жизненно необходимо взглянуть на возлюбленного хоть краем глаза. Юнги в ужасе наблюдает, как приоткрывается дверь. Медленно. Осторожно. Чимин смотрит на кровать и чуть не воет. Его омега лежит, свернувшись в позу эмбриона, руки подрагивают и испачканы в крови, сама шея представляет какое-то месиво и… Сердце болезненно сжимается, стоит только заметить осиротелое гнездо. Как же его омеге плохо. Чимин наступает, влекомый желанием защитить, и неожиданно натыкается на преграду, ранее не замеченную. Стол перекрывает путь, и Чимин поднимает взгляд, заламывая брови. — Я могу подойти, малыш? — омега внутри рвется к альфе, мечется, просится. Ей стыдно за гнездо, так стыдно, но если альфа даст ещё вещей, ещё больше своего феромона, то она постарается. Честно-честно. Она все сделает. Обещает. Только дай шанс. А для Юнги это все мука, самое настоящее адовое испытание. Он мог сказать нет, находясь вдали. Он мог сказать нет голосу за дверью. Но сейчас он может только сказать нет на чиминово «я ухожу». Юнги привстает, во взгляде только преданность, раскаяние и полная, абсолютная открытость. Не сделай больно, пожалуйста. Он дарует ему свое доверие, просит молча избавить от мук совести и дурацкого, выедающего голоса разума, которое вопит о ничтожности омеги. Чимин перелезает через стол, боясь потревожить расставленную в хаотичном порядке мебель, прикрывает дверь и подходит аккуратно. Альфа внутри ластится, порыкивая на чужеродные нотки, и хочет, безумно хочет это исправить. Каждый шаг труден, феромоны более доминантные, а лицо у Юнги разбитое, заплаканное и это так непривычно. Так не должно быть. Никогда. Как и метки. Она смотрится ужасно. Вся разодранная и такая лишняя. Чужая. Избавить хочется безумно. Она неправильная, внедренная насильно. Ненавистная. Юнги, всегда отвергавший воротники, говорил, что сможет себя защитить. Что сейчас все не так как было двадцать лет назад, когда альфы, не испытывая муки совести, творили бесчинства. Насиловали и домогались, ставили метки во время течки, а потом бросали сломленных омег, больше не способных учуять чей-то феромон помимо мучительного. Как будто напоминание. Издевательство. Вечное клеймо того, что с тобой сотворили. Чимин залазит на кровать несмело, и Юнги сразу же бросается в объятия. Тянется к шее, зарываясь в яремную впадинку носом. Пытается прочистить ядовитые токсины в легких чистыми, свежими феромонами. Руками обвивает, сдавливает больно и прижимает к себе. Юнги его никуда не отпустит. Не сейчас. Никогда. Это же Чимин. Его Чимин. Он учит детей танцевать. Он кормит бездомных кошек и приводит к себе домой, зная, что арендодатель может устроить целый скандал. Он всегда уважал мнения чужих людей, всегда старался рассмотреть ситуацию с двух сторон, всегда шел на уступки Юнги. Такой хороший. Чимин такой хороший, а Юнги так горько. Он его не достоин. Чимин скоро поймет это и бросит его. Оставит. Возможно, прямо сейчас. Сейчас. В эту секунду. Юнги отвратительный, он такой жадный и такой выродок. — Малыш, все хорошо, — Чимин не знает с чего начать. Он сидит в удушающих объятьях. Задыхаясь то ли от чужого аромата, то ли от прессинга рук. Осторожно пытается выбраться, чтобы снять одежду, но Юнги только прижимает ближе и бормочет хриплое «не отпущу». — Давай мы добавим пару вещей в гнездо, хорошо? Альфа чувствует влагу на коже, с рычанием зарывается в темные волосы, насильно отрывает лицо Юнги от железы и начинает сразу же сцеловывать каждый сантиметр кожи. Соленая влага впитывается в губы, обжигая. Альфа страдает. Страдает вместе со своей омегой. Сожалеет и извиняется, что не уберег. Переходя на шею, Чимин непроизвольно дергается назад, что не остается незамеченным, и у Юнги пелена сразу смаргивается, дорожками спускаясь по лицу. — Извини, извини, извини, — Чимину страшно. Крови так много, будто его омеге собирались вырвать горло и это ломает. Ему нужно действовать трезво. Отбросить инстинкты и помочь. Как можно быстрее. Чимин дергает головой и прижимается к губам омеги. Аккуратно поглаживая щеки, втирая слезы в кожу, он замирает в таком положении. Губы Юнги горячие, потрескавшиеся и искусанные. Успокаивающая теплота проносится к сердцу, что болит нещадно, и глушится. Надо помочь. Чимин отстраняется немного, смотрит в опухшие глаза и склеенные ресницы. Как бы ему никогда не хотелось видеть это. Как бы… — Малыш, сейчас я сниму одежду и твое замечательное гнездо станет ещё лучше, хорошо? — Юнги хочется возразить, закричать, потому что знает, что оно отвратительно. Оно совершенно не завершено. Это даже не подобие. Это просто ужасно и… Чимин отпустит его. Нет. Нет. Всего на секунду, но это так блять много. — Я никуда не уйду. Просто разденусь. Юнги сразу же хочет прижаться обратно. Он тянется в панике за ладонями, что отстраняются. Уйдет. Бросит. Сбежит. Такой он ему не нужен. Да Юнги сам себе не нужен. Чимин улыбается мягко. Боже. Альфа берет руку Юнги, с отчаянием поглаживая окровавленные пальцы, и поджимает губы от сожаления. В итоге, это занимает чуть больше времени. Он перекладывает ладонь в другую, чтобы снять вверх, а потом держится за затылок, когда Юнги подрагивающими пальцами сдергивает с него штаны и нижнее белье. Омега сразу же принимается к обустройству, пытаясь создать равномерный кокон из феромонов, но, не удержавшись, кладет трусы в то место, где лежал до этого головой. Лучше. Не идеально, но лучше. Они повторяют процесс раздевания с Юнги, откидывая его вещи куда подальше, и омега сразу же льнет ближе. Заваливает альфу, притирается. Кожа к коже. Сам утыкается носом в шею, обхватывает руками торс и переплетает ноги. С наслаждением сжимает крепкие бедра ногами, иногда потираясь о них. Вслушивается в мягкое шелестение кожи и хочет пропитаться запахом альфы. Его альфы. — Юнги, — омега вздрагивает почти незаметно и вцепляется сильнее. Потные тела прилипают друг к другу и накаливаются. Чимину нравится так лежать после секса, но особое наслаждение ловит после работы, во время совместного ничегонеделания, во время, когда он ночует у Юнги. И сейчас. Реакцию Юнги он замечает и сразу же исправляется на такое редкое прозвище, которое обычно омега терпеть не может. — Малыш, нам надо обработать. Чимин водит кончиками пальцев по спине, вызывая табун клокочущих мурашек, а другой рукой массирует кожу головы, иногда заходя на область шеи. У самого горит под ключицами из-за раскаленного выдыхания омеги. Кажется, будто греет. Кажется, будто лечит пораненное в фарш сердце. — Давай попросим Сокджина принести бинт с хлоргексидином? На предложение омега реагирует болезненно: вздрагивает в объятиях и старается чуть ли не залезть на альфу, больно надавливая на бока. Комплектация у них практически одинаковая, чем он подсознательно и пользуется, шебуршится в коконе, чтобы спрятать самое ценное. Позвать чужого омегу страшно. Чимин ведь обязательно уйдет к нему, бросит. Юнги подтягивается, хватает крепко ладонями лицо Чимина и смотрит. Красивый разрез глаз, кожа под пальцами мягкая с еле ощутимыми неровностями, некрупный нос с широко раздутыми крыльями, вдыхающий чужеродную какофонию феромонов. Губы даже на вид сладкие, розовые. Целоваться с Чимином было всегда приятно и волнующее. Сердце в такие моменты ноет сладостно и продолжать хочется вечность. У Чимина родинка на лбу и шрам у глаза. Юнги его любит до глубины своего прогнившего нутра и не может так просто отпустить. — Не оставляй меня, — карие зрачки подрагивают в смятении, и Юнги наклоняется, целуя веко. Омега внутри все ещё в растерянности, полностью дезертирована и не понимает какие эмоции ей испытывать: всего слишком много. Тем не менее под боком своего альфы начинает успокаиваться. Чимин аккуратно сползает пониже, перехватывая чужие ладони с лица своими, и действуя по примеру альфы, начинает зализывать раны. Сначала неуверенно, хмурясь из-за неприятного сладкого привкуса крови, пока животные инстинкты полностью не берут верх. Он старательно игнорирует смешавшийся прогорклый феромон, переворачивает Юнги на спину и пытается вместе со слюной подавить доминирующие нотки чужого альфы. Метит своим. Выпутывается из вцепившихся в него рук, массажирует тяжело вздымающуюся диафрагму, ведет вниз по выгнувшейся широкой талии, сильнее сжимает мягкие половинки и переходит кончиками пальцев на бедра — щекочет. Главное успокоить, показать, что он рядом и никуда не уйдет. Главное, отгородить и помочь хотя бы сейчас. Юнги под ним потряхивает, он старательно запрокидывает голову назад, лишь бы дать больше пространства для приятных ласк и с удовольствием вбивает в свои легкие аромат альфы. Руками запутывается в вечно уложенных волосах, портя прическу и чуть оттягивая у основания корней. Хочется скулить, выпрашивать истинную метку, но Юнги остается только задыхаться, чувствуя, как Чимин начинает стимулировать член. Трет большим пальцем головку. Сцеловывает линию челюсти. Ведет уверенно рукой к основанию. И сам бедрами ближе прижимается. В животе тянет возбуждающе, а ещё ниже жарко. Сфинктер непроизвольно сокращается, выталкивая немного смазки, которую Чимин сразу пальцами подцепляет, размазывая по члену омеги. Юнги уже мало, хочется больше, из-за чего тазом подталкивается вверх, прижимаясь к чужому возбуждению. — Давай же, — омега привстает, перехватывая Чимина у основании шеи, в желании приблизить и поцеловать. — Чимин-а, я очень хочу тебя. Пожалуйста. — Мы вчера потратили последние презервативы, я сейчас… — Нет, нет, — Юнги держит крепко, прерывая все попытки Чимина отстраниться, и заламывает болезненно брови. К черту. — Все нормально, мы можем так. В голове туман полный, из-за чего соображать туго, но Чимин честно старается. Он смотрит в покрасневшие от слез глаза, в подрагивающие до сих пор губы и мокрый нос. Его омега в таком ужасном состоянии, что не соображает толком, что говорит. Пытается увлечь феромоном, завладеть разумом полностью, чтобы удержать, и это разбивает на куски. — Чимин-а, у нас будут потрясающие щенки, — омега перехватывает шею рукой, приближая их лица максимально близко и шепчет в безумие, смотря прямо в глаза, гипнотизируя. Подвиливает бедрами, притираясь к чужому члену, и второй ладонью убирает упавшую чиминову челку. — Ты можешь войти в меня, можешь кончить прямо внутрь. Поставь мне метку, прошу тебя. Я всегда буду твоим. — Юнги, ты не в порядке. — Я в… — Нет, послушай меня, — Чимин прикасается мимолетно, в самый краешек губ, и сразу же отстраняется, не давая омеге завлечь в более развязный и долгий поцелуй. — Я никуда не уйду. Буду здесь пока тебе не станет легче, и если ты так хочешь, то можешь пометить меня. У омеги в глазах печаль разъедающая, в уголках снова накапливается соленая жидкость, а в голове неизбежное «ненужный». Чимин сам подставляет шею, сам поправляет голову Юнги, чтобы тому было удобно кусать, и сам весь оставшийся день возится, удовлетворяет и признается в любви омеге. Его никто не заставляет: ни одурманивающий феромон, смешанный с чужим, ни жалость, которая отсутствует вовсе, ни глупое «надо». Он сам действует как считает нужным. А нужное для него — это заботиться о Юнги.

***

Юнги проснулся с тяжелой головой, ужасно неприятной болью в шее и затекшими руками, обнимающие чье-то горячее тело. В носу отчего-то свербит незнакомым ароматом и первая мысль, прошедшая в голову, была «изменил». От непонимания подскакивает в ужасе, скорее всего больно ударяя в чужие ребра, и пытается продрать глаза. За мутной сонной пеленой перед ним любимая темная макушка, а в уши льется высокий болезненный стон альфы. — Чимин? — горло хрипит неожиданно ниже, чем обычно, дерет до раздражающего ощущения. Рука сама к нему тянется и натыкается на смесь собственной кожи и продольных коротких и длинных царапин. Воспоминания накатывают неожиданно, возвращая с собой и отвратительную гамму эмоций. День начался однозначно дерьмово. В квартире никого, только записка в стиле древних стариков от Намджуна с Сокджином «мы ушли, дверь захлопнули». В холодильнике, к огромному разочарованию, тоже пусто. На полках зеленый чай и жаль, что не с ромашкой. Чимин носится над ним как ужаленный, будто Юнги как минимум фура сбила: сам заваривает чайник, просит обработать нормально рану, пытается приготовить что-то более-менее съедобное на завтрак, хотя на кухню обычно даже под дулом пистолета не запихнешь. Юнги было бы до одури смешно, если бы не было так паршиво. — Да успокойся уже, Чимин, — он перехватывает его за руку, дергая в сторону стула, потому что заебал и раздражает. — Ничего ведь страшного не случилось. — У тебя был нервный срыв, — Чимин неуверенно заламывает пальцы и как-то горбится, стараясь стать меньше. Нетипичное поведение альфы выводит из себя, и на языке так и вертится что-то обидное, высокомерное в ответ. — Сейчас все нормально. — Нет, это… — Да нормально все блять! — Юнги резко повышает голос, взмахивая гневно рукой, и замирает в растерянности — сам от себя не ожидал. — Ох, слушай, извини, я просто… — Юнги, — Чимин садится перед ним на корточки, обнимает за отведенную в сторону ногу и смотрит нашкодившимся щенком. — Извини. Я, черт, я честно не знаю, что мне нужно сделать. И что сказать. Ну, правильно, и чтобы тебя не задеть. Я не знаю. Но я очень хочу тебе помочь. Пойми, пожалуйста. Юнги стыдно. Он в расстройстве кусает губы, замечает оставленную метку на шее своего альфы и да. Он сам потерян. Все это так по-дурацки странно, будто и не с ним произошло. И это желание Чимина угодить, больше похожее на жалость. Юнги не хочет, чтобы его жалели. Дерьмо случается и это то, что он должен стоически пережить. Не срываться на других, не выходить из себя и не отдавать бразды правления внутренней омеге. — Я так устал, Чимин-а, — он сам падает на колени, соскальзывая со стула и больно ударяясь об деревянный настил. Тянется в теплые уютные объятия, зарывается носом прямо в место укуса, где перемешались их запахи, и это приносит такой сильный покой, что тьма и подавляющие чувства отступают. — Извини, я сам не понимаю, что происходит. — Ты и не должен знать. — Просто… Эта метка скоро сойдет, все вернется на свои места и я мог не устраивать такую истерику. — Ты растерялся, это нормально, — Чимин трогательно гладит по спине, целует в щеку и улыбается как-то неуверенно, скорее нервно. — Мы можем поговорить об этом или можем найти психолога. Можем посмотреть камеры записи и засудить этого ублюдка. А можем больше про это не вспоминать. Все нормально. Я люблю тебя. Юнги извечно слишком рациональный, немного сдержанный и порой излишне контролирующий. Не любит проявления своей омежьей сущности и старательно её отвергает. Чимину по большей части все равно, он Юнги любит и такого, какой он есть. Хотя порой и задумывается, что будь он чуточку открытым, было бы легче. Неожиданная чертовщина рушит их устой, жизнь играет злую шутку, но Чимин постарается как можно дольше своего любимого человека не покидать.