Come to me, come to me Following my voice Give me love, give me love You don't have a choice
Do you know me? Let's take it really slowly Falling through the floor Ask the Devil's door You gotta know me Just get the rhythm slowly Burning in the flame Wanna know my secret
(MARUV)
— De venire inferi clamavi*… Капеллана смаривает разлившимся в сочном, как стебель лианы, воздухе ядовитым зноем. Как странно: на этом берегу, встретившем его, пленника доньи Аделаиды, черепами и приютившем его, жаждущего нести благую весть несчастным дикарям после победы над морским дьяволом, он уже не день и не месяц, а отравляющая сладость хищных цветов, прокрадываясь в лёгкие, всё так же клонит в сон. Священник встряхивает головой, отгоняя, как овода, наползающую дрёму. Похоже, выбора нет. Не хотелось идти к самой кромке океана, где даже невинная волна рискует играючи окатить тебя с ног до головы, но там, у дышащей воды, он точно проснётся. Капеллан вскакивает на ноги, вырываясь, как из рук блудницы, из усыпляющих объятий тропического леса, и шагает по съеденному солнцем песку к глодаемому волнами. Здесь дуновение бриза, пусть ни на грош не сравнимое со шквалами в открытом океане, всё же, расшевеливает слипающийся взгляд. Падре умащивается с одетым в кожу Писанием у самой воды и возвращается к Ионе. Тяжкие муки праведника средь жадного моря укрепляют священника через дивное сходство их судеб. Падре снимает пенсне, взбрызгивает лицо солёным и, вернув стёкла на место, находит нужный стих: — … et exaudisti vocem meam, et projecisti me in profundum in corde maris…** Волны льнут к берегу лукаво, складываются в поклоне с поддельной кротостью балованных дочерей. Он почти с головой уходит в читанные сотни раз строки, но бьющие по стёклам пенсне блики вынуждают его, недовольного, поднять глаза. С минуту он, близорукий, щурясь, приноравливается к краскам прибоя и различает наконец в щедрой пене белизну девичьих плеч, а в грузной воде — гладкую сталь чешуи. От неожиданной не приставшей его сану радости сердце капеллана заходится в ликующем гуле. Как давно он её не видел!.. А кто это с ней? Сирена, сладчайше хитро смеясь, подтягивается на руках к самой суше, оставляя в воде лишь отливающий ультрамарином хвост. А за ней, отстав на мгновенье, выныривает из складок океана ещё одна смутно припоминаемая дева. Сирена мягко лепечет Русалке, не сводя с капеллана вязко-чёрный, утягивающий в грех взгляд: — Я же говорила тебе, что мы его здесь застанем… Светлый дух улыбается в ответ, так же бесстыдно разглядывая священника. Волна, прокатившаяся по спинам морских дев, отхлынывает назад, обнажая их плохо прикрытые мокрыми волосами груди. Капеллан, растёкшийся было в невольной улыбке, торопливо прячет глаза за Писанием, прогорая румянцем на острых скулах. — Святой отец, я так соскучилась… — тянет чарующим голосом Сирена. Падре растерян, застигнут смущением врасплох. Он непомерно, непозволительно счастлив, что заманивающая пением на рифы дочь океана вспомнила о нём, отыскала его по извивам холодных и тёплых течений на этом Богом не знаемом берегу. Но эта нагота, губящая мужчин со времён праотца Адама, — для него каждый раз испытание. И в этот раз она не одна: позвала с собой ещё одну Еву, не знающую стыда. — Святой отец, Вы мне не рады? — продолжает Сирена. — Я так истосковалась по тем прекрасным стихам, что Вы читали мне на галеоне. Надеюсь, Вас не рассердило, что я взяла на себя смелость позвать подругу? Она после моих рассказов тоже загорелась желанием насладиться поэзией Сапфо… Капеллан вздрагивает всем телом. Зачем она поделилась с кем-то их секретом? Те строки были единственной соединявшей их, не нарушавшей обеты вольностью. И с каких пор тёмные духи водят дружбу со светлыми?.. О чём он только думает? Нужно что-то ответить. Как бы неловко Сирена не заставила его себя чувствовать, он ей рад. — Мне Вас тоже не хватало, дитя моё, — сбивчивым голосом отвечает священник, проклиная себя за заикание. — Я, правда, не ожидал увидеть Вас так внезапно, да ещё и с компанией… — Святой отец, не сердитесь на Сирену, — мягко вступается Русалка. — Она вовсе не хотела поставить Вас в неудобное положение. Это я навязалась, услышав, как она нахваливает Ваше чтение поэзии. Вы ведь не откажете нам? Вон у Вас уже и книга в руках… Это Сапфо? Капеллана, до этого мгновенья растерянного, лупит злостью. Да как она смеет? — Кощунство! Это Священное Писание! — Простите мою глупую светлую подругу, падре, — деланно виновато опускает голову Сирена. — Она не ведает, что творит. Русалка следует её примеру, потупив взгляд, играя смирение. Капеллан рассержен, но гневаться долго он давно разучился — одиссея на край света с пиратами доньи Аделаиды заставила его прощать человеческие слабости быстро. Кроме того, прекрасные глаза обеих дев моря сейчас смотрят долу, а очередная волна вновь укрыла их по самые шеи, спрятав от него красиво очерченные груди, и он воспрядает духом, становясь мгновенно крепче в вере. — Святой отец… Этот ласкающий голос! О сотворённая мраком Сирена, почему он так сладок, даже когда ты не поёшь? Почему рождённый мужчиной не может перед ним устоять? — Святой отец, я вижу теперь, что Вы заняты. Но мы с Русалкой проделали вплавь тяжёлый путь. Умоляю Вас, прочтите там одно стихотворение — и мы оставим Вас одного. И что с ней делать, медоточивой? Капеллан сердится на себя, но прогнать не может. Никакой веры не хватает сразиться с её чарами. Да и, чего греха таить, не было и дня, чтобы он сам жгуче не тосковал по ней. — Ну хорошо, — севшим, как бы он ни старался придать ему твёрдости, голосом отвечает падре. — Так и быть. Я прочту одно стихотворение, но только ради нашей старой дружбы. — Конечно, конечно, святой отец. Мы и не думали Вас обременять, — мурлычет Сирена и легко подталкивает Русалку плечом: — Слушай внимательно! Капеллан прочищает горло. Как же трудно читать стихи наедине сразу двум женщинам. Это крайне непристойно. Но он пообещал. К тому же, всего несколько строк — и они уплывут по волнам своей вечной жизни, забрав весь соблазн с собой.Сверху низвергаясь, ручей прохладный Шлёт сквозь ветви яблонь свое журчанье, И с дрожащих листьев кругом глубокий Сон истекает.
Священник замолкает, выразительно глядя на гладких кожей морских созданий. Русалка, кажется, готова аплодировать, но Сирена недовольно склоняет голову набок: — Падре, это ведь не те стихи. Мне Вы читали совсем другое… Проклятье! Что же она такая въедливая? Ему и так не по себе. Капеллан хмурится, но океанские девы продолжают смотреть на него всё так же выжидающе. Порочные глаза Лилит. Чёрные и голубые. Как им противостоять? Он делает ещё одну попытку защититься: — А, Вы, наверное, об этом…Близ луны прекрасной тускнеют звёзды, Покрывалом лик лучезарный кроют, Чтоб она одна всей земле светила Полною славой.
— Да нет же, падре… Сирена улыбается глазами, явно пытаясь что-то ему сказать. Бесстыдница! Ну уж нет! Хватит и того срама, в который она его втянула. Капеллан сердито отводит взгляд и возвращается к Писанию: — Не знаю, о чём Вы говорите. Других стихов я Вам не читал. Тёмная дочь морских глубин поворачивается к светлой, смеясь мягкой сладостью: — Я удивлена, что святой отец забыл. Это самые прекрасные стихи, что я слышала. — Может быть, ты мне прочтёшь? — Ах, в моём исполнении это будет совсем не то… — И всё же. Мы проделали такой долгий путь. Я теперь сгораю от любопытства, что там за стихи такие. Прочти! — Ну что ж… Сирена чуть медлит, дожидается, пока волна вновь полностью отступит с их тел. Ей не нужно смотреть на священника. Она и так прекрасно знает, что он, картинно обидевшись, закрываясь книгой от своих желаний, украдкой поглядывает на них поверх Писания. Прижавшись к Русалке вплотную, она ласковым жестом поворачивает златокудрую голову к себе, заправляет выбившийся локон за ухо и певуче тянет:Будешь помнить?.. Припомни все Невозвратных утех часы, — Как с тобой красотой услаждались мы.
Сядем вместе, бывало, вьём Из фиалок и роз венки, Вязи вяжем из пёстрых первин лугов, —
Нежной шеи живой убор, Ожерелья душистые, — Всю тебя, как Весну, уберу в цветы.
Мирром царским волну кудрей, Грудь облив благовоньями, С нами ляжешь и ты — вечерять и петь.
Светлый дух отвечает звенящим смущённым смехом, расцветает румянцем по щекам. Сирена не отводит от неё нечистых глаз, придвигает губы так близко к губам: — Или вот ещё, послушай. Будто о тебе писали:Стоит лишь взглянуть на тебя, — такую Кто же станет сравнивать с Гермионой! Нет, тебя с Еленой сравнить не стыдно Золотокудрой…
Внизу чуть соприкасающихся белых грудей чарующих океанских дев налип песок. Капеллан уже чувствует на своём лице пламенное дыхание геенны, карающее за то, что он об этом знает, за то, что не нашёл в себе сил не смотреть. — Как думаешь, — спрашивает Сирена нарочито громче, — он хочет сюда? — Я в этом уверена, — отвечает Русалка, коварством улыбки не уступая тёмным духам. — Он уже готов. — Падре, идите к нам! Нам скучно без Вас!.. Губительница моряков тонкими пальцами манит мужчину к себе, а защитница нетерпеливо прогибает точёное тело в пояснице и перекидывает текущие золотом волосы на одну сторону, обнажая очерченный возбуждением сосок. Священник застывает на месте, раскрытым ртом выдавая слабость плоти. Нет, нет! Дьяволу не совладать с ним так легко! Он был непоколебим в своей стойкости, когда решил отправиться на этот дальний берег, не убоявшись людоедов. Неужто сейчас он позволит сокрушить свой дух какой-то похоти? Нужно это остановить. Капеллан срывается на ноги, успевает сделать прочь от искушения два решительных шага, но накатившая вдруг, куда более сильная, чем предыдущие, волна догоняет его, ударяет в голени, сбивает с ног и окатывает с головой. Падре, мокрый насквозь, с ужасом взглядывает на крепко зажатое в руке Писание. Нет, нет, только не это! Края страниц внутри кожаной обложки зловеще тёмные. Он боится открыть Библию, боится, что попавшие в ловушку моря листы полностью склеились между собой, боится порвать освящённую благодатью веры бумагу… И этих нескольких секунд его покаянного замешательства девам океана достаточно, чтобы броситься к неудачливому капеллану и оплести его гибкими руками с обеих сторон. — Что?.. Что вы делаете? Пустите меня! — голос падре дрожит негодованием, пока Сирена, выхватив из его рук Писание, отбрасывает книгу подальше на песок, а Русалка стягивает с его головы бесполезную теперь римскую шляпу. — Его нужно раздеть, — говорит тёмная светлой, не сводя, при этом, глаз с полюбившегося ей святого отца. — Его одежда промокла. Люди от этого болеют. — Ты права, мы должны помогать смертным, — подмигивает Русалка. — Мы не можем допустить, чтобы падре простыл. — Не смейте!.. — почти полностью успевает выкрикнуть в воздух священник, но последний слог уходит спелым губам Сирены. Капеллан замирает, ошеломлённый её поцелуем, скованный беспомощностью перед сладостью её рта, и прежде чем рассудок возвращается к нему, её язык уже влажно чертит по его тонким губам. Он пытается отвернуться, но Русалка неожиданно крепко хватает его за острый подбородок, не давая уйти от ласк подруги, и пока та, воспользовавшись её помощью, проникает в рот мужчины языком, сама припадает к его шее. Читая его кожу поцелуями, морские девы впиваются ногтями в прилипшую к груди капеллана чёрную ткань и хищно разрывают на нём сутану. Вышколенная душа падре бьёт в набат. Он должен, должен что-то сделать! Раз не может взывать, придётся защищать свой обет силой. Он резко высвобождает руки и уже готов оттолкнуть облепивших его с обеих сторон обнажённых созданий, но они ещё быстрее. Сирена и Русалка перехватывают его ладони и прижимают их к своим телам ниже спины. Мужчина вновь сбит с толку. Непривычные ощущения заставляют его проворонить свой шанс дать отпор. Чешуя под его пальцами зеркально гладкая, а изгибы под ней… Оставьте, святой отец. Вы бессильны бороться против могучих духов, имя которым женщины. Не теряя тех секунд, что неразумный капеллан истратил на оторопь от осязания, морские девы льнут к его обнажённой теперь груди и, упиваясь гулкими ударами сердца, принимаются жадно лизать его соски. Это конец… Трепеща от ласк обеих, священник запрокидывает голову, молит безразличное голубое тропическое небо о помощи. Его самообладание держится на волоске, на самом краю бушприта. Сбиваясь дыханием, уповая, что Господь спасёт его, как Иону, он бормочет недочитанный стих: — … et flumen circumdedit me***… — Что он говорит? — отрываясь на миг, спрашивает Русалка. — Понятия не имею. Латинян я не ела, — отвечает Сирена, и они заходятся звонким смехом. — Падре, — шепчет сладкоголосая губительница моряков, — лучше бы Вы прочли нам ещё из Сапфо… Помните?Эрос вновь меня мучит истомчивый — Горько-сладостный, необоримый змей.
Капеллан сдаётся. Тщедушный дух отдаёт плоти ключи от врат города. Руки мужчины крепко сжимают округлые ягодицы обеих дев, и Сирене отвечают прижигающие его губы стихи:Словно ветер, с горы на дубы налетающий, Эрос души потряс нам…
— Да… — выдыхает ему в уста тёмная нутром и глазами искусительница и припадает к ним вновь. И на сей раз, отпустивший с волной прилива все обеты, он отвечает ей, неумело торопливо, но искренне голодно. Плоть капеллана неумолимо крепнет, бесстыдно проступая под тканью брюк, и Русалка, первая это заметив, оглаживает его член через пропитанное морской водой чёрное сукно. Давно не вкушавшая от тела мужчины, чуть стесняясь, она спрашивает Сирену: — Я знаю, он твой… Но, быть может, ты позволишь?.. Тёмная дочь океана, на удивление, не сердится. Предложение светлой её только раззадоривает: — Ни в чём себе не отказывай. Лучше ты, нежная. А то я ведь и разозлится на него могу. А зубки у меня ох какие острые… Священник с трудом понимает, о чём они говорят, но долго думать ему не дают. Принятая им в темнице Роко-Муэрте за олицетворение света Русалка ловко высвобождает его член и туго обхватывает его губами. Падре, оторвавшийся мгновение тому назад от уст Сирены, выдыхает до боли в груди. Повинуясь пропитавшему его насквозь убеждению о греховности любого касания, он отворачивается, делает последнюю смехотворную попытку не наслаждаться, но возлюбленный тёмный дух, которой он, позабыв сан, читал стихи, проскальзывает к нему за спину и, крепко держа его лицо, вынуждает смотреть, как белокурая голова то приближается к его паху, то отдаляется, насаживаясь на его плоть. Капеллан сходит с ума от представшего его взору зрелища. Сирена, трущаяся пышной грудью о его спину, и Русалка, с нежной силой прибоя ласкающая его ртом, топят его в блаженстве с двух сторон. Тёмная, наблюдающая вместе с мужчиной за светлой, сама возбуждается до краёв. Её соски на лопатках падре нетерпеливо выпуклые. — Ты ленишься, златокудрая, — шипит она вниз, наполняющимся голодной слюной ртом мысленно повторяя каждое движение Русалки. Легко скользнув гибким телом, Сирена тоже оказывается у паха возлюбленного священника и, схватив подругу за белокурый затылок, заставляет её брать глубже, сосать, захлёбываясь нечестивостью. Но это не помогает, обожаемого капеллана она, сколько бы не боялась ему навредить, хочет узнать на вкус сама. И когда Русалка в очередной раз отстраняется от мужчины, держа во рту только край, сама приникает к нему. Падре завещает душу аду. Нет, нет в нём сил не смотреть, как две пары налившихся блудом женских губ скользят по его члену, как два не знающих стыда языка оставляют на нём влажные следы, как они ненароком сталкиваются между собой, норовя слизать самое острое наслаждение с его обнажившейся плоти. Ему кажется, он больше не сможет терпеть, как бы сильно он не хотел, чтобы эта пытка негой не кончалась. Сирена, возлюбившая его в дни дальних странствий Сирена тоже это чувствует, но не может позволить этому случиться прямо сейчас. В ней горит ещё одно неисполненное до сих пор желание. — Отдохни, — шепчет она Русалке, и та, прекрасно понимающая с полуслова, уступает тёмной деве морей, скользит высыхающим хвостом выше и льнёт к капеллану разогретым податливым телом. Страшащийся и жаждущий священник не сводит глаз с оставшейся у его ног тёмной губительницы. Она утягивает его душу в топь неживых, но горящих своих чёрных глаз, забирает себе его волю. Между манящих своих грудей она зажимает его едва выдерживающий избыток наслаждения член и, до царапин сдавливая их в собственных пальцах, трётся о его плоть, заставляя тяжело дышать через рот. Он изнемогает, жаждет чувствовать сладостное тело везде, и Русалка, будто угадав его мысли, подставляет стискивающимся мужским ладоням свою мягкую грудь. Исходя блаженной мукой, он видит туманящимся близоруким взглядом, как край его члена рдеет, зажатый белыми грудями возлюбленной Сирены, и кончает до срыва в голосе сильно. Густое семя стекает грешнику на живот, и сгубившие его прелестью женских тел духи бросаются туда, одичало жадно его слизывая. Капеллан едва дышит, дрожа неоставившим ещё тело наслаждением. Последнее, что он видит, прежде чем, испытав всю глубокую сладость ада, лишиться чувств, — это две ошалело целующиеся морские девы, катающие на языках в рот друг другу его семя. Сыпанувшая брызгами в лицо волна приводит его в себя. Капеллан протирает глаза, нащупывает возле себя верное пенсне и, обретя зрение, осматривается. На плоском берегу на мили вокруг не видно ни души, сутана надёжно его укрывает, а главное — лежащее рядом Писание совсем не пострадало. Священник шумно выдыхает от облегчения и возносит небесам короткую благодарственную молитву. Как хорошо, что это был только сон… Вот только почему на обеих его ладонях налипла играющая закатными бликами чешуя?