Спокойствие

Кольца дыма, выдыхаемые молодой ведьмой, имели аромат ментола. Тонкие пальцы слегка подрагивали, сжимая пачку дорогих маггловских сигарет. Южная башня Хогвартса, по совместительству совятня, выходит окнами на Черное озеро. Именно здесь нашла свое спокойствие героиня второй магической войны — Гермиона Грейнджер. Каждый вечер перед обходом старост она поднималась на башню и просто слушала тишину. Она хотела насладиться одиночеством, посмотреть на звезды, ощутить холодный ветер, задувающий под мантию и позволяющий почувствовать себя живой. Иногда она доставала эту ничтожную картонную пачку и долго смотрела на нее. Гермионе не нравилась эта привычка, но отказаться от нее она не могла. Сигареты успокаивали ее, их запах обволакивал и согревал, легкое першение в горле чувствовалось как нечто приятное, а не отталкивающие. Она не хотела начинать, она знала, что сигареты вызывают зависимость, однако их запах сводил девушку сума. Впервые она ощутила этот аромат уже после войны, на улице маггловского города, когда в очередной раз совершила бесполезную попытку вернуть своим родителям память. Она была хороша во всем, но в этот раз это ее совершенно не радовало. Ее родители больше никогда о ней не вспомнят, прошло слишком много времени, заклятие необратимо. Она стояла возле их дома, оперевшись на высокий забор и закинув голову назад. Уловив приятный согревающий аромат мяты, Грейнджер резко обернулась, рядом с ней стояла молодая девушка, на несколько лет старше ее самой. Казалось та не обращала на Гермиону никакого внимания, поэтому Грейнджер продолжила смотреть, на незнакомку, выдыхающую столбы дыма. И тогда она заговорила, в голосе не было враждебности или насмешки, она просто хотела поддержать и помочь, ведь в тот момент Гермиона выглядела очень плохо. В тот день, помимо многочасового разговора с девушкой, чье имя она так и не узнала, огромного количества выплаканных слез и страданий, Гермиона первый раз за долгое время ощутила спокойствие. Это стало ее отдушиной, курение помогало справляться с болью, это стало ее ловушкой, ведь спокойную Грейнджер не могли принять. Каждый в той войне потерял кого-то близкого: друга, члена семьи, свою любовь, но кто-то потерял себя. Они росли в огне и выросли сгоревшими. Сложно объяснить Рону, переживающему потерю брата, что твое спокойствие лишь напускное, что внутри ты ощущаешь нестерпимую боль, что ты не бессердечная и черствая, а просто пытаешься оградиться от послевоенного настоящего. Еще сложнее видеть по-настоящему умиротворённое лицо своих друзей, еще несколько месяцев назад убивавшихся по пролитой крови, теперь радующихся возвращению в школу, в стенах которой они потеряли родных. Гермиона не понимала. Кажется впервые она не могла объяснить своим друзьям нечто настолько легкое. Она не могла объяснить, что в отличие от них, она не смогла еще пережить свою утрату. Не могла сказать, что только сейчас, после долгих месяцев и попыток вернуть своих родителей, она наконец поняла, что все кончено, что все ее старания напрасны. Не могла сказать, что то, ради чего она сражалась, потеряно навсегда, она лишь хотела их уберечь, защитить свою семью, но в итоге собственноручно убила их, предала. Грейнджер плакала, много плакала, но никогда не делала этого в присутствии своих друзей, в их глазах она оставалась непоколебимой и смелой гриффиндоркой. Ей было тяжело смотреть на счастливые, но повзрослевшие лица своих друзей, она ощущала себя одинокой в своем несчастье, а несчастье нужно переживать в тишине, вдали от смеха и счастливых, обыденных разговоров. Была середина сентября, когда она первый раз опоздала на вечерний обход. Главная староста девочек, лучшая ведьма столетья, Гриффиндорская принцесса — Гермиона Грейнджер — никогда не опаздывает. Так тогда сказал ее напарник. «Значит Гермионы Грейнджер больше нет» это была первая мысль девушки в тот момент, и она еще долго оставалась в ее голове, мерцая ярко красным светом и отвлекая от уже ставшего привычным спокойствия. — Мерлин, Грейнджер, — ее привычную тишину нарушил знакомый голос, — сколько можно здесь сидеть? Уже вся совятня провоняла твоими сигаретами, мама спрашивает, где я нашел пергамент с запахом мяты. Она знала, что это место редко посещали, со стороны его даже не было видно, тот, кто не знал о выходе на вершину башни, никогда бы не нашел проход. Еще она знала, что не оставляла никаких следов своего пребывания здесь, а значит юноша врал. — Как ты нашел меня здесь? Не знаю, что ты делаешь со своими письмами, но это явно не из-за моих сигарет. — У Гермионы были хорошие отношения со вторым старостой, они много времени проводили в общей гостиной и быстро смогли найти общий язык. Иногда ей казалось, что с ним она общается охотнее, чем со своими старыми друзьями. Он понимал ее, мог выслушать и поддержать, у него получалось развеселить ее даже в разгар нарастающих истерик. Гермиона могла смело назвать его своим новым другом, и она называла, но даже с ним она не делилась своей ежедневной рутиной. поэтому теперь его присутствие рядом казалось чем-то странным и чуждым. — Это было не слишком сложно. Согласись, ты не особо задумывалась о своей скрытности и незаметности, я даже готов поспорить, что ты совершенно не задумывалась об этом. Твое опоздание было действительно странным, поэтому я просто посмотрел куда ты ходишь, ничего странного, — парень произнес это таким будничным тоном, будто действительно говорил о чем-то неважном, а не о слежке за своей напарницей. — О, ну да, не вижу ничего странного, в том, что ты сталкерил за мной, — иронично заметила героиня войны, — хотя я почему-то совсем не удивлена, ты чересчур любопытный, Блейз, ты знал? — Да, догадывался, но я же слизеринец, мне можно, — сказав последние слова, Забини сел рядом с Гермионой и выжидающе посмотрел на нее. — Грейнджер, никогда не думал, что праведная гриффиндорка будет сбегать от своих друзей каждый день лишь для того, чтобы покурить в тишине. Что с тобой? — в последней его фразе не слышалось совершенно никакой насмешки, парень был крайне серьезен. Красные глаза, сидевшей рядом с ним девушки, говорили о недавних слезах, а абсолютно пустое выражение лица о недавней истерике. — Все нормально, Бле…- начала было оправдываться Гермиона, но была беспощадно перебита своим другом. — Нет, не нормально! Хватит врать, ведьма. Если твои пустоголовые дружки настолько слепы, что не видят ничего необычного в твоем поведении, не значит, что и другие такие же. Я вижу, что что-то не так. Ты другая, разбитая, закрытая, сломленная. Я знаю о твоих родителях, но это не повод умирать. Они живы и счастливы в своем неведении, ничего не исправишь. Ты сделала то, что сделала, они не помнят тебя, но они живы! Ты защитила их, ты должна была это сделать, ты приняла решение и знала, что подобное могло случиться, а значит уже тогда была готова к подобным последствиям. Живи дальше! Это не конец света, Гермиона. Не обязательно так убиваться. У тебя своя жизнь, ты сражалась не только за них, ты сражалась за своих друзей, за магическую Британию, за себя в конце концов! Ты не для того выиграла эту войну, чтобы умереть, когда все уже закончилось! — К концу его речи Гермиона плакала, слезы просто текли бесконтрольно по ее щекам, а она и не пыталась их сдерживать, она просто устала. — Плачь, Грейнджер, но потом успокойся и отпусти, ты сама понимаешь, что ничего нельзя изменить, просто живи дальше. Я знаю, у тебя получится, ты же самая выдающаяся ведьма столетия, — Забини просто заключил лохматую ведьму в свои объятья и молчал. Он давал ей выплакаться и просто думал о прошедших событиях, о войне, о финальной битве и о будущем. Парень знал, что с этой ведьмой все будет в порядке, она справится, она сильная, а, если надо, он будет рядом и поддержит ее. Постепенно всхлипы становились все тише, Гермиона начала успокаиваться. Сейчас она чувствовала себя по-настоящему глупой. Все свои переживания она держала глубоко внутри, они съедали ее изнутри, доводя до истошного состояния, а надо было всего лишь поговорить с кем-то. Забини и его несколько жестокие слова позволили ей почувствовать себя лучше и свободней. Видимо ей и правда следует просто смириться. Когда истерика полностью подошла к своему концу, Гермиона ощутила промокшую насквозь от ее слез рубашку слизеринца. — Экскуро, — тихо произнесла заклинание Грейнджер, однако это не осталось незамеченным сидящим рядом парнем. — Невербальная магия, — протянул Забини, — признаю, я удивлен. Видимо ты еще талантливее, чем я думал. — Ох, брось. Просто иногда тут бывало скучно. — произнесла Гермиона, слегка смущенная прозвучавшим комплиментом. — Теперь я узнаю тебя, невыносимая всезнайка Грейнджер. — Эй, прикуси свой язык, а то я воспользуюсь еще одним невербальным, — засмеялась девушка, возможно впервые за долгое время не ощущая за это стыда и терзаний совести. — Пойдем, скоро начнется собрание, а мне еще нужно сделать так, чтобы никто не понял, что ты довел главную старосту девочек до слез. Хотя может мне не стоит этого делать, — задумчиво протянула гриффиндорка, обернувшись на парня через плечо, — тогда все будут косо на тебя смотреть и жалеть меня. Да, пожалуй так и поступлю! — Гермиона прыснула от смеха, когда увидела озадаченное и немного испуганное лицо напарника. Когда Забини пришел в себя и понял, что девушка шутит, он кинул на нее злой взгляд и дернулся в ее сторону, однако Грейнджер среагировала быстрее и уже бежала по лестнице вниз, задорно смеясь. Казалось, что сознание гриффиндорки успокоилось и позволило ей жить дальше, и она действительно надеялась на это очень сильно.