Вторая база

Всё начинается так, как начинается и заканчивается практически всё между ними — с препирательства. — Я хочу ещё покидать, — ноет Мэй, но Масатоши его не слушает, потому что знает: дело не в непреодолимом желании подавать, а в том, что ему лень идти в тренажёрку. Между тяганием железа и монотонной, почти медитативной отработкой техники броска, Мэй всегда предпочитает последнее, и Масатоши трудно понять почему. Казалось бы, его импульсивному характеру должно претить добиваться идеала в такой скучной вещи как поднятие ноги на одном уровне, правильном замахе руки или любой другой вещи, которая по большому счёту и определяет качество подач. Питчинг — тяжёлая работа, которая на семьдесят пять процентов состоит из техники, на двадцать из психологии и лишь на пять процентов из скандирующих стадионов и обожания болельщиков. Наверное, хорошим питчером Мэя делает именно то, что при всей любви к блистанию на горке, он умеет получать удовольствие и от менее захватывающей рутинны тренировочных полей и залов. А ещё неотъемлемой рутиной бейсбола были штанги, отжимания и железные блины, и хочет Мэй или нет, но проводить время в их компании ему тоже придётся. — Если ты не будешь заниматься в зале, то к концу года вообще ссохнешься, — говорит Масатоши, снимает шлем и щёлкает креплениями защиты, стягивая её через голову. Кладёт всё это добро на скамейку и быстро пробегается взглядом по рекомендательной сводке, которую перед тренировкой выдал помощник тренера. Вчера Мэй играл в товарищеском матче, поэтому сегодня у них в программе самый минимум, чтобы не нагружать руку, и Мэй это прекрасно знает, но всёе равно спорит, потому что спорить — у него в крови. — Дай мне мяч! — требует он, не сходя с горки булпэна, и даже нетерпеливо постукивает ногой. Но ни тон голоса, ни высокомерный взгляд не срабатывают на Масатоши, поэтому Мэй сжимает кулаки и спешит к нему, чеканя шаги. Будь Мэй на десять сантиметров выше и на двадцать килограммов тяжелее, это могло бы произвести впечатление, но разница их с Масатоши комплекций так велика, что надвигающаяся угроза вызывает лишь желание закатить глаза. — Отлично, я сам возьму, — видя, что ему не собираются уступать, раздражённо заявляет Мэй и тянется к лежащему на скамейке мячу, но Масатоши оказывается быстрее. Он выхватывает его перед носом Мэя и поднимает над головой, пользуясь преимуществом в росте. — Возьмёшь, когда вырастешь. — Возьму, когда захочу, — спорит Мэй и преисполненный негодования кидает свою ловушку поверх кэтчерской защиты, набрасываясь на Масатоши с неподдельной решимостью. Возня для них привычное дело, и Мэй достигает определённых успехов, повиснув у Масатоши на плече — по крайней мере ему удаётся коснуться заветного мяча кончиками пальцев, прежде чем Масатоши запинается об его ноги и на секунду теряет равновесие. Мэй чертыхается и неловко валится назад, схватить его свободной рукой получается само собой. Они застывают в неудобной позе, еле как удержавшись в вертикальном положении, но их лица слишком близко друг к другу, рука Масатоши крепко обнимает Мэя за поясницу, а бедро того прижато к его паху, и атмосфера меняется резко и внезапно, как по щелчку пальцев. Мяч оказывается забыт, и от Масатоши не скрывается короткий взгляд, который Мэй кидает на его губы, прежде чем нервно облизнуть свои. Сердце самого Масатоши стремительно разгоняется, в лицо ударяет краска и стыдные воспоминания, которые он старательно заталкивал на самые задворки сознания, накатывают душной волной. Неловкая близость, которой лучше бы не было, жар чужого тела, контакт кожи к коже, пот, влага под пальцами, распахнутый рот и беззвучные стоны… “Нет-нет-нет”, — с нарастающим смятением думает он, хотя тумблер, отключающий мозги, уже опустился, и Масатоши постепенно начинает уносить всё дальше от реальности. Разжать руку не выходит, и судя по лицу Мэя, тот не думает, как бы поскорее вывернуться, а вспоминает то же, что и он. Это совсем, совсем не здорово, потому что голубые глаза напротив подёргиваются дымкой, губы приоткрываются и по ним снова скользит язык, приковывающий всё внимание. В тот раз они не поцеловались ни разу, — всплывает более-менее связная мысль, но тут же растворяется вновь, потому что Мэй зовёт его по имени на грани слышимости, и голос звучит в точности как тогда. — Перестань, — непонятно кому велит Масатоши, но ни он сам, ни Мэй не прислушиваются к совету. Вместо этого Мэй прикрывает глаза, стискивает его плечо и тянет к себе, и Масатоши знает, что если бы хотел, он бы мог отстраниться. Но всё идёт по тому же сценарию, что и в первый раз: Мэй делает шаг, а у Масатоши нет решимости ни оттолкнуть его, ни прижать крепче, поэтому он застывает как вкопанный, и только когда их губы соединяются и он остро чувствует свою и чужую дрожь, его отпускает. После первого прикосновения жар затапливает от макушки до пят, на самом краю сознания бьётся мысль, что нельзя стоять здесь вот так и делать всё это, потому что их могут увидеть, но язык Мэя медленно проникает в рот, и Масатоши окончательно теряется в растущем желании. До этого момента он целовался лишь однажды, но это и на десятую часть не было так остро и горячо, как происходящее сейчас. Бедро Мэя сильнее давит ему на пах, и тело благодарно отзывается; оно прекрасно помнит, как хорошо было тогда, помнит руки Мэя, тепло, его запах. Масатоши не замечает, как мяч выпадает из ослабевших пальцев, и совершенно упускает момент, когда зарывается в волосы Мэя, поворачивает голову для более глубокого поцелуя и крепко сжимает его ногу бёдрами, чтобы притереться. Как же невыносимо хочется… — Маса-сан, пожалуйста, давай ещё раз, как тогда, — отстранившись на несколько миллиметров загнанно бормочет Мэй и всхлипывает, стоит Масатоши заткнуть его очередным поцелуем. Того трясёт, руки всё быстрее шарят по плечам, цепляются за форму, прижимая с такой силой, что невозможно вздохнуть. Масатоши опускает ладонь ему на задницу, грубо мнёт, слышит глухой стон у уха и понимает, что если не остановится сейчас, то “ещё раз” случится прямо здесь. Возможно, прямо в нерасстёгнутые штаны. — Мэй, — невнятно хрипит он, почти не разрывая поцелуй, и Мэй снова отодвигается. Глаза его совершенно безумные — с тонкой голубой радужкой вокруг огромных зрачков, красные щёки горят, губы опухли и блестят от слюны. В первый раз из-за темноты Масатоши не видел таких подробностей, и трудно сказать, было это к лучшему или худшему, потому что, с одной стороны, такой Мэй ужасно красив, а с другой — как на него смотреть дальше, зная, что у него бывает такое выражение лица? Всё, что Масатоши хотел сказать, подчистую выметает из головы. Он забывает, зачем вообще прервал поцелуй, пока Мэй снова не тянет его на себя, и, прижавшись щекой к щеке, не делает глубокий вдох. — Не здесь, — хрипло вспоминает Масатоши, и Мэй мелко, быстро кивает. — Ладно, — он сглатывает, ведёт кончиком носа по ушной раковине и толкает Масатоши в грудь, наконец вываливаясь из объятий. Первые несколько секунд Мэя шатает как пьяного, Масатоши расфокусированным взглядом отмечает выпуклость в форменных штанах, сбившийся бейсбольный бомбер, лохматые больше обычного светлые волосы. Даже если не брать в расчёт пылающее лицо, Мэй всё равно выглядит подозрительно помятым, что обязательно вызовет вопросы, если его увидит кто-то из команды. Как выглядит он сам, Масатоши вообще предпочитает не думать. Он вытирает предплечьем губы, выходит из булпэна и направляется к хозяйственным строениям, нервно оглядываясь по сторонам и молясь, чтобы не встретить никого из парней по пути. Мэй молча идёт следом, он ничего не спрашивает, и Масатоши может понять почему. Его собственный язык прилип к нёбу, и единственное, что сейчас можно делать с его помощью — целоваться. Они обходят склад инвентаря, используя узкую, неприметную дорожку, Масатоши пару раз оборачивается через плечо и ловит блестящий взгляд, который обжигает огнём и заставляет член, неудобно прижатый ширинкой, пульсировать, а дыхание сбиваться. В голове удивительно пусто: лишь марево возбуждения, горячее смущение и никаких тяжёлых мыслей. После первого раза Масатоши много о чём беспокоился — смогут ли они нормально играть, разговаривать, просто стоять рядом. Они обсудили случившееся ровно один раз и договорились навсегда обо всём забыть и вести себя как ни в чём не бывало, но Масатоши не дурак и не думал, что всё получится запросто, только потому что они того хотят. А получилось именно так. Он не знает, каким образом с этим справился Мэй, но ему самому удалось вести себя нормально, не вздрагивать от любого тактильного контакта, не смотреть странными взглядами и вообще думать по минимуму. Поэтому и сейчас среди всей мешанины чувств: стыда, нервозности, предвкушения, желания, нет главного — страха. Страха, что между ними что-то надломится и изменится. Масатоши хватает честности признать, что первый раз было очень хорошо, и хотя он не собирался искать возможность всё повторить, прямо сейчас она появилась сама собой. Возможно, это Мэй постарался и подгадал момент, надавил, где нужно, потому что ему тоже понравилось тогда. Может, Масатоши слишком легко поддался, но даже если так, что дальше? Смущение заставляет щёки пылать, когда Масатоши думает об этом, но если всё равно никто не узнает, и они будут вести себя как обычно, то почему нет? Всего лишь ещё один раз. В конце концов, он просто подросток, и сейчас ему хочется так, что коротит мозги, и у них с Мэем, похоже, это общее. На улице прохладно, но Масатоши понимает это только по полупрозрачному пару, вырывающемуся изо рта. Ему ужасно жарко, и, по ощущениям, от него должен подниматься целый столб пара, оповещающий каждого в радиусе пятидесяти метров, в каком он состоянии. Но им с Мэем везёт, никому нет дела до спешащих капитана и аса. На запасном поле вдалеке игроки второго состава машут битами и над чем-то смеются, но начало тренировки ещё нескоро, поэтому большинство площадок пустует. Может, если бы кто-то окликнул Масатоши, он бы вынырнул из полубредового состояния, но его никто не останавливает. Он тормозит перед неприметной дверью кладовой, где хранятся старые сетки для периметра поля и поломанные инструменты для разравнивания грунта на горке. Ни то, ни другое не пользуется интересом студентов, поэтому обычно её не закрывают на ключ. Не самое милое место для уединения, но пройти через всё общежитие, чтобы добраться до комнаты Мэя, они не могут, и это всё ещё лучше наполовину открытого всем ветрам булпэна. Масатоши нервно сглатывает и тянется к потёртой ручке, но его сердце пропускает удар, когда он оборачивается в последний раз и видит, что Мэй смотрит под ноги в паре шагов и не подходит ближе, а медлит. Секунду, другую. В голове успевает пролететь ледяная мысль, что сейчас он развернётся и скажет, что передумал. И это будет логично, потому что короткая прогулка должна была проветрить мозги и привести в чувства, и то, что этого не случилось с Масатоши, нельзя считать показателем. Но момент промедления Мэя проходит так же быстро, как сомнения Масатоши. Мэй воровато оглядывается, коротко и обжигающе смотрит, затем стремительно подходит и первый толкает дверь. Шаг вперёд, и его фигура проваливается в полутьму крошечной подсобки; оттуда веет пылью, старым деревом и затхлостью, но Масатоши обращает внимание только на встрёпанный светлый затылок, на который снова хочется положить ладонь. Захлопнув за собой дверь, он делает это первым делом, вторым — зажмуривается, притягивает к себе и целует. На двери нет щеколды, поэтому приходится прижаться к ней спиной, но сейчас это не очень волнует обоих. Мэй резко наваливается всем весом и хотя он значительно легче, от силы удара из груди выбивает воздух. Их губы на секунду теряют друг друга, на что Мэй недовольно мычит, требовательно дёргает вниз за ворот куртки, вынуждая нагнуться, и они снова сходятся. Масатоши втискивает бедро ему между ног, неловко толкает язык в рот, полностью сосредотачиваясь на новых ощущениях. Он не уверен, что хотя бы один из них умеет делать это правильно, но от поцелуя всё равно подкашиваются ноги и в голове становится звонко. Будь Масатоши возбуждён чуть меньше, он бы напрягся тому, как стремительно улетучивается его самоконтроль и как сильно вновь разгорается желание, потому что в отличие от Мэя его нельзя было назвать безрассудным и порывистым. Он уравновешенный и разумный парень, так говорят все. Только вот они с Мэем оба здесь, в пыльной каморке целуются как сумасшедшие и трутся стояками. Мэй прихватывает его губу, но тут же зализывает укус и слитным движением запускает руки под все слои одежды. Живот лижет холодный воздух, но сильные пальцы пробегаются по мышцам, лаская, и это достаточная компенсация. Масатоши кривится, когда не может сдержать низкий стон удовольствия, но Мэя, похоже, это наоборот воодушевляет, и он ведёт руками вниз, доходит до пряжки, цепляет её и тогда Масатоши не выдерживает. — Погоди, — выпаливает он, отвернувшись от очередного поцелуя и положив руки поверх чужих. Сердце в груди частит, как бешеное, дыхание загнано, и Масатоши толком не понимает, зачем остановил Мэя и что хочет сказать. Они кучу раз видели друг друга голыми в душевых, один раз трогали друг друга, пускай это и случилось в полной темноте. Смущаться сейчас немного поздно. — Не вздумай говорить, что стесняешься, Маса-сан, — шепчет Мэй, дёргая бровями, и если он пытается шутить, то у него плохо выходит, потому что пальцы на ремне нервно подрагивают, выдавая с головой. Масатоши смотрит ему в глаза, судорожно подбирая хоть какие-то слова, и Мэй не находит момента лучше, чтобы сжать его член сквозь штаны. Слова не подбираются. Это ужасно смущает, но — Масатоши шумно втягивает воздух, когда Мэй продолжает неотрывно смотреть на него и одновременно дрочит, — но как же хорошо. Мэй облизывает губы, затем предпринимает ещё одну попытку расстегнуть ремень, и на этот раз Масатоши позволяет подцепить пряжку, запутаться в пуговицах и ширинке. Чужой член упирается в бедро, и, наверное, в тесноте форменных штанов для Мэя тоже нет ничего приятного, поэтому Масатоши тянется и к его ремню. Пальцы соскальзывают и дрожат, совсем как у Мэя, но тот притормаживает с его собственными штанами, и от этого становится немного легче, градус нервозности чуть спадает. Масатоши старается расслабиться и не торопиться, он всё равно первым ныряет ладонью в чужие трусы. Мэй длинно стонет, прижимаясь лбом к плечу, расставляет ноги пошире, предоставляя больше пространства. У него крепко стоит, в трусах жарко и мокро, скользкая от смазки головка тычется в основание ладони, и Масатоши пытается подобрать угол, чтобы получше обхватить по всей длине, но слои одежды не дают. Штаны, термобельё, бельё — Мэй стягивает всё вниз, под ягодицы, не отрывая лица от плеча, и начинает мелко дрожать, стоит Масатоши несколько раз медленно, но туго провести кулаком от основания до головки. — Погоди, — тихо повторяет Мэй его собственную реплику и поднимает красное, вспотевшее лицо. — Я хочу посмотреть на твой. От простого и настолько чистосердечного признания у Масатоши пересыхает в горле, но возразить ему нечем. Держа в руке член Мэя, он парадоксально чувствует себя увереннее, потому что вот оно — доказательство, что не у него одного едет крыша, и по этой же причине он стойко молчит, когда Мэй тянет его штаны и трусы вниз и вытаскивает член. Масатоши почти уверен, что у него обычный, вроде бы немного больше чем у Мэя, но тот смотрит с таким вниманием, что становится не по себе. — Не смей комментировать, — на всякий случай предупреждает Масатоши, но Мэй не реагирует и, закусив губу, сдвигает вниз крайнюю плоть, обнажая головку, затем размазывает большим пальцем блестящую каплю смазки, снова закрывает головку и открывает. Это довольно приятно, но если он будет делать всё так медленно и с настолько заинтересованным выражением лица, Масатоши никогда не кончит и, вероятно, провалится под землю от стыда. Словно уловив мысли, Мэй резко поднимает взгляд. — Мне просто любопытно! — полушёпотом заявляет он. — Что такого? — Ничего кроме того, что напрягает, когда тебя так разглядывают! — Не напрягает, — возражает Мэй. — Напрягает. — Нет. — Да, — стоит на своём Масатоши и показательно начинает пялиться вниз. Не то чтобы ему очень интересно рассматривать, но раз уж он этим занимается… Масатоши повторяет всё то, что проделывал Мэй: медленно обводит головку, оттягивает кожицу, даже трогает кончиками пальцев светлые, рыжеватые волосы в паху. На ощупь они не такие жёсткие, как его собственные, но зато завиваются колечками. Член у Мэя действительно немного меньше и тоньше, и если бы Масатоши нужно было описать его одним словом, он бы сжал пальцами переносицу, крепко зажмурился и с трудом выдавил «не отталкивающий», но скорее он откусит себе язык, чем признается в этом вслух. Взвинченное, нервное напряжение, которое было в начале, постепенно уходит, потому что теперь фокус внимания смещён на Мэя. Масатоши сосредоточенно следит за его реакциями, когда дрочит, и резкие всхлипы и вздохи, сопровождающие почти каждое движение руки, заставляют кусать губы. Больше всего Масатоши нравится, когда Мэй сводит брови и тихо, долго шипит сквозь зубы, поэтому он пытается выудить побольше таких звуков, но пока не может разобраться, где надо сильнее давить, а где гладить. — Маса… — на выдохе тянет Мэй, затем трётся щекой о его куртку на плече и поднимает голову. Масатоши понимает, что он ждёт поцелуя ещё до того, как их взгляды пересекаются, и с готовностью наклоняется вперёд. Теперь они целуются вдумчивее. Мэй тоже двигает рукой по его члену в общем ритме, подстраивается под мерное покачивание вниз-вверх, и Масатоши чувствует, как жар накапливается в животе. Так не пойдёт. Прежде чем кончить, ему хочется попробовать ещё кое-что. Он целует Мэя последний раз и уводит губы в сторону. — Приподнимись, — говорит он, и Мэй вопросительно хмурится, но послушно встаёт на носочки. Масатоши немного проседает сам и когда их члены сравниваются, прижимает их друг к другу. Ощущения не лучше, чем были, просто другие, но, судя по выражению лица, Мэю они тоже нравятся. Он норовит помочь, пытается обхватить две головки сразу, но очень быстро выясняется, что правша и левша не лучшая команда для совместной мастурбации, и Масатоши отталкивает его ладонь, собираясь со всем разобраться сам. Он сжимает пальцы крепче, двигает рукой быстрее и тихие стоны Мэя подгоняют и его, и душный жар по венам, и мельтешащие пятна на обратной стороне век. Они кончают почти одновременно. Масатоши чувствует руками, как твердеет Мэй, а потом пальцам становится тепло и скользко, и мгновенно срывается следом. Дышится тяжело и через раз, в затхлом воздухе маленькой кладовой появляются новые ноты — тёрпкие и мускусные, и Масатоши отстранённо думает, что перед уходом нужно открыть зарешёченное окошко под потолком, чтобы проветрить. Вряд ли кто-то сунется сюда в ближайшее время, но осторожность не повредит. — Тренер нас убьёт, — вдруг шепчет Мэй, и Масатоши не понимает, к чему эта ремарка, поэтому напрягается и озирается по сторонам. Мало ли. — Я про то, что мы опоздаем в тренажерку. — У нас есть время, — качает головой Масатоши, затем осторожно отпускает обмякающие члены и кисло смотрит на свои руки. Следующие десять минут они тратят на попытки привести себя в порядок с помощью полуистлевшего бумажного чека, завалявшегося в заднем кармане штанов Мэя, двух десятков ругательных слов и смекалки. В конце, когда осквернённые сетки спрятаны подальше, окно открыто, а Мэй сидит на одном из перевёрнутых ящиков, Масатоши глупо думает, что хорошо, что сперва они отработали минимум в булпэне, потому что после такого вряд ли могла получиться нормальная тренировка на технику, которая предполагала спокойствие и полный запас сил. Если бы Мэй мог слышать эти мысли, он бы, наверное, смеялся очень громко, но, к счастью, он не слышит и продолжает молча теребить молнию внизу бомбера. Масатоши понимает его нервозность, ему тоже неловко, но тот факт, что они уже проходили всё это, делает ситуацию немного легче. Он заставляет себя сесть рядом с Мэем, потому что с самого начала не собирался бегать от случившегося. Никто из них не собирался, судя по всему. Мэй вздыхает и подталкивает его локтем в бок. — Месяц. — Что месяц? — не понимает Масатоши. — Мы продержались месяц с прошлого раза. Брови Масатоши ползут вверх, но Мэй только закатывает глаза и выглядит самим собой — эгоцентричной задницей, даже не смотря на красные от смущения щёки. — Вот только не надо делать такое лицо, будто ты не думал, что это произойдёт снова. — Я не думал, — хмуро возражает Масатоши, но и сам чувствует, что голосу не хватает резкости и уверенности. Не то чтобы он не думал… Тот факт, что несколько раз случилось подрочить, вспоминая первый случай, нельзя считать за “думал”, потому что это были мысли не о том, как повторить, а о том, как это было тогда, ведь так? Мэй уже открывает рот, чтобы прокомментировать паузу или выражение его лица, но Масатоши его опережает. — Ой, завали, — отмахивается он, скрывая за раздражением неловкость, и Мэй смеётся как всегда, а Масатоши как всегда говорит, что тот невыносим, и слова цепляются за слова привычно и легко.