Совсем задаром

— Ерш, а Ерш, не молчи, жуть ведь. Ты тоже видишь ЭТО? — Вижу, не слепой. — И что делать теперь? — Чо-чо, как старшаки говорили, так и делай. Кланяйся там, проси в чемоданчик заглянуть. — А чо я-то сразу! Ты не хочешь желание что ли? — Хочу. Чо, думаешь, я за тобой поперся в ночи. Воспитки если заглянут, хай до неба. Давай, Боцман, не спи. В мореходку тебе только чудо поможет влезть. — Я, я, а, якорь тебе в глотку! Кусты затряслись, детский диалог прервался. Один из мальчишек с низкого старта бросился к скамейке. Трясущиеся ноги подвели — заплелись в последний момент так, что их хозяин рыбкой нырнул под скамью, лбом прямо в заветный чемоданчик. Полупрозрачные ушастые привидения, стайкой воробьев сидящие на дереве и делающие вид, что никого не замечают, встрепенулись. Самый крупный заскакал по скамье, с интересом взглянул на распластанную тушку. Тушка не шевелилась. Второй парнишка выбежал из укрытия и кинулся к своему другу. — Боцман, ты чо! В отрубе что ли? Кончай придуриваться. — Люди могут не беспокоиться, — свистнул синенький, — первый людь получил желание. Счастлив. Посвист и щелканье усилились, привидения распрыгались так, что фонарь на ветке закачался. Пятно света принялось выписывать сумасшедшие петли. Мальчишка сел на пятки, заморгал, потряс головой. — Вы кто такие? — дрожащим голосом спросил он, — чо с Боцманом сделали? — Мы зовемся Жда. Ты знаешь, людь. Иначе, зачем пришел? — А, да. О, великие и ужасные духи нижнего мира, позвольте заглянуть в сокровищницу! — взвыл мальчишка по прозвищу Ерш и принялся усердно кланяться. Благо, был он уже на коленях. Ужасные духи насмешливо затрещали, столпились на скамейке, глядя сверху вниз на людей. — При чем тут Нижний Мир? Мы в этом. И зовемся Жа, — сказал другой привидений. — А мы зовемся Жди, — добавил третий. — Мы зовемся Жду. Ерш растерянно заморгал от пулеметной очереди жужжащих имен. Потом собрался, свел сосредоточенно брови и объяснил, как смог: — Мы тут, короче, старшаки, ну, это, парни из старшего отряда байки травили. Что на холме за брошенными корпусами есть волшебное место. Типа, если очень сильно надо чудо, если верить по-настоящему, то придут духи и выполнят. Только надо заплатить. Я не знаю сколько. Правда! Вот, у меня есть пятьсот рублей. Ерш смял в повлажневшей ладони хрусткую купюру. Другой рукой он еще раз дернул за рубашку Боцмана. Тот в ответ дрыгнул ногой, завозился, переворачиваясь на бок, сунул кулак под щеку и сонно засопел. — Бумажка, кха, кха, смешной людь, — двинул ушами Жа. Или Жда? — Мало? У меня больше нету. Ерш опустил голову. И вздрогнул — показалось, теплая ладонь потрепала по волосам. — Твое чудо, людь. Сказать вслух, — произнес Жда голосом учителя географии. Мальчишка разинул рот от изумления, настолько было похоже. — Я хочу, чтобы у Боцмана ноги нормальные стали, а то падает, как придурок. У него это… Блин… Ой, простите, я забыл. Длинное название, когда плохо ходят, короче. — Это его желание. Исполнено. Говори свое. Голоса Жда забились пойманными птицами в лохматой голове мальчишки. Как исполнено? А как же странствия по морям? Ерш сначала понял, что у него затекли ноги. Встал он, цепляясь за скамейку, перешагнул через спящего сном праведника Боцмана, сел со стоном. — И как эти, типа самураи сидят весь фильм на коленях? И мечами потом машут, как вентиляторы, — вздохнул мальчик. Жда захихикали совсем по-людски. Ерш ощетинился своими ершиными иголками, потом вспомнил о желании чуда. — Можно мне посмотреть, что в чемодане? Пожалуйста, — вежливо добавил он. Пальцы прямо-таки зудели потрогать многочисленные наклейки, прочитать нездешние названия. Чемодан был как из старого кино про путешественников и шпионов. В голове юного киномана замелькали двукрылые самолетики, крутые чуваки в шляпах и плащах с поднятыми воротниками, огромные револьверы в черно-перчаточных руках. Затрещали пропеллеры на взлетной полосе… Ах нет, это Жда развели смешливую трескотню. — Можно, маленький людь. Ты же маленький? Незрелый? Зеленый? — Чо я вам, желудь? — надулся Ерш, — не маленький я. В шестой пойду. Он положил невесомый чемоданчик себе на колени, щелкнул незнакомыми замками и откинул крышку. Внутри была невнятная ерунда, вроде старых писем, открыток, ломаных значков, магнитиков с пальмами, дешевских моделек машин, окаменевшей акварели «Ленинград» и горсти цветных карандашей. Ерш цапнул потертый стеклянный шар с домиком, встряхнул, заснежил микро-дом и микро-елки рядом, засмеялся внутри и подумал, что да, он незрелый, раз все еще хочет бесполезный сувенир. Батя бы и слушать не стал про духов, чудеса и чемоданы. А если бы выслушал — спросил, что пили и сколько. Вот он зрелый людь. — Это твое. Ты же помнишь? *** Зашуршали ломкие конверты с адресами на иноземных языках, взлетели письма стаей белых голубей над черепичными крышами, слаженно застучали колеса, беззвучно лопнула бутылка шампанского о борт новенького лайнера. Оркестрами ревели «Прощание славянки» платформы и причалы, и тихо ступали кеды по нехоженым тропам. «Привет, Ершович, старик. Я теперь в натуре боцман. Требовал себе свисток. Не дали, суки. Из моды вышел, говорят. Радиотелефоны — такая проза. Но я когда-нибудь погоняю юнг по реям, якорь им в глотку. Увидимся на встрече? Ленка мне пишет, все ноет, что заколебалась ждать, уйдет к ларечнику. Да и хер с ней. Я видел Гибралтар, старик. Гибралтар!!!» «Боцман, бро, ты совсем пропал. Ох, простите-извините, вашество. Ты типа старпом? Перпом? Наши собирались в том году. Я опять не попал. Шастал в безымянных степях Монголии. Не, имя, в натуре есть, только фиг выговоришь и напишешь. Я пишу по-своему, на бумаге и холсте. Дома, нах. Я теперь умный. Как надорвался таскать на себе всю эту лабуду, стал фоткать. Техника все легче, мозгов в ней все больше. Отомру как мамонт, типа. Хотя, хотя. Не могу не похвастаться. Выставочка аж персональная была. Шамперского — хоть залейся, леди в голых платьях, папики в цепях картинки на открытки раскупали, как горячие пирожки». «Ерш, мать твою, ты почему не признался? Это ты был во Владике на конфе? Кстати, что ты там делал? Сменил профессию? Занялся морской фауной? Я-то чисто как практик, силком загнали. Ненавижу костюм и галстук!!! Нах я на биофак поперся. Ходил бы извозчиком при ученой братии, ишь, всхотелось. Ты плохо выглядел, бро. Очередная баба бросила? Или я ошибся? Чо такая рожа несчастная была? Я видел твои картины. Знаешь где? У декана в кабинете висит. Слушай, что скажу, лично мы, похоже, никак не состыкуемся. Как ты рисуешь воздух? Я не понимаю. Почему им хочется дышать и в картину твою залезть? И жить там. Пусть это даже неназываемые степи или безымянные горы. А, черт, прости. Пишешь! Не рисуешь, а пишешь, как роман, да-да. Сори, бро. Я помню, как тебя носом тыкал за то, что ты говорил «плавать». Корабли ходят! Ха. Это мне плата за занудство». Гудят провода, волнуется эфир, разносит голоса, почти обретшие плоть. Бумажные письма, как почтовые голуби, прячутся в домики. Содрогаются все пласты реальности — люди делают все новые и новые чудеса. Один людь и другой людь могут говорить, могут видеть, могут даже дружить, ни разу не соприкоснувшись рукавами. И могут иногда помнить. — Ерш, твои посты в инсте просто супер. Я подписался на тебя. Слушай. Я не стал в комментариях светиться, так спрошу. С чего тебя в сказки понесло? Стареешь? — Старые и малые видят мир. Этот. И тот. — Не заливай баки доктору биологии. Какой к херам другой мир. Мне тебе лекцию прочесть? Кстати, подпишись на мой ютуб. Там как раз популярно для лохов. Я, понимаешь, как бурлак на Волге тяну просвещение. А ты торгуешь опиумом для народа, старый Ерш Ершович. — Ты гребаный мамонт. Пересмотри терминологию, если хочешь попасть в молодежную аудиторию. Они понятия не имеют, что за опиум такой и почем. Бурлак — отстой. Жаргон устаревает. — Э-э, есть здравое зерно, да. Я подумаю. Спасибо. — Обращайся. — Подожди, не отключайся. Эти смешные привидения с ушами на твоих картинах. Откуда это? Мне кажется, я видел их раньше. В мультике? Нет? — Мультики мы с тобой с марок ловили, помнишь? В Питере? Бля, сколько лет прошло. Ненавижу это слово. — Мда. Ерш, а ведь мы в реале тогда и виделись последний раз. А ты не балуешься? — Нет, я сказал. Одного раза хватило, благодарю. Хотя закаты я тогда писал офигенные. — И я нет. Но когда я вижу этих твоих головастиков синих, в кишках случается бунт. Не знаю, это как те твои степи. И крыши Парижа… — Это был Таллин. Париж на минималках. — Черт. Я и правда отстал от жизни. Ну ты представь лысого дядьку в костюме, болтающего на молодежной фене. — Ты же ненавидел костюмы. — Привык. — Выбрось. Просто выбрось и увидишь. — Что? Синих головастиков вместо птичек? Зачем? — Ты помнишь ту смену в лагере? Перед шестым классом? — Нет. Помню. Совсем мало. Костер помню. Как курить учились помню. Потом родители уволокли меня в санаторий к чудо доктору. Ноги болели — помню. Зато потом покатилось все, как бешенное. — А байки помнишь? Про духов нижнего мира? Старшие рассказывали. — Пелевина тогда еще не было, хаха. — Был. Под стол пешком ходил. Так помнишь? — Что ты докапываешься? Нет! — Ты же хотел узнать про Жда. Я пытаюсь рассказать. — Ни-че-го. Не помню. Ты не в секте? — Ладно, проехали. Просто фантазии, знаешь. Хочется немного сказки. Хоть на картинах. Неплохо покупают, кстати. Иллюстратором берут меня на цикл детского фэнтези. — Ого, поздравляю. Это слава. — Боцман. — Да? — Давай встретимся. Лето еще не кончилось, считай. Давай в том месте, где лагерь был. Его забросили, я узнавал. — И ты мне покажешь сокровища инков средней полосы? Между нами шесть часовых поясов, обязательства, работа, семьи… — Ты слишком подробен. И про семью не гони. Давай, спишемся. Пы сы. Я понял сейчас, какая была цена. — Зато я ничего не понял. Цена за что? — За жажду чуда. Все, у меня уже ночь. — Пока.