Вина.

      … Каждую ночь изводила себя. Говорила себе перестать. Останавливала. Пытала. Словно раскалённый металл чувство вины обжигало сердце, обволакивало со всех сторон и не хотело остывать, усиливая и усиливая свою остроту и колкость.       Тихо и осторожно перебирая лапками, проносясь мимо темных улочек, зарослей сада, каким-то чудом забравшись на крыши в довольно людное время, вечером она направлялась в то место, в которое, если соответствовать ее статусу, дорога была закрыта уже давно. Ее хрупким лисьим тельцем управляла ни голова, ни даже сердце. Адреналин нёс ее куда-то туда, где неверный шаг и лишний звук стоил бы не только ее жизни, а жизней всех причастных.       Она долго думала. Она долго терзала себя сомнениями. Во время поручений, во время светских разговоров, во время мимолётного одиночества (наедине оставаться приходилось довольно редко, ведь рядом всегда верная «служанка Нанами», которая очень не хочет чтобы Мэй ходила грустная и унылая, да и к тому же поручения от госпожи Эри Хатакэямы сыпались одни за другими), даже ночью Мэй буквально уговаривала саму себя, чтобы дала себе хотя бы крупинку отдыха и перестала думать об изводящих ее мыслях.       Однако и без всех уговоров словно все было предрешено — она будет лезть на рожон.       Перепрыгивая с одной крыши на другую, помня о собственной безопасности, сейчас она была более осторожной, чем в прошлый раз. Пробегая мимо сада, жилых построек, она подмечала каждую живую душу буквально за десятки кэн*, будь то даже птица, которая может внезапно взлететь, дав людям думать, что кто-то чужой мог пробраться на территорию дворца посреди ночи. Сердце ее рвалось наружу, адреналин бил в голову, все ощущения усиливались в несколько раз, настолько лисица была на данный момент безумна (в хорошем смысле слова).       Достигнув нужного ей района, Мэй особенно притаилась и навострила слух. Несмотря на позднее время суток, люди ещё бодрствовали и сновали по всей округе. Кицунэ осторожно перепрыгивает на крышу здания пониже, на толстую ветку дерева, бежит по ней к основанию и там бесшумно приземляется на газон рядом с кустами. Как же чудно, что и в этот раз покои Кадзу находились не в самом людном месте. Тихо прокрадываясь к (о, счастье!) открытому окну, не забывая осматриваться по сторонам, и с опаской запрыгивает туда. Зелёный фонарь все так же горел, в комнате кроме Кадзу никого не было. Стоило только Мэй вновь его увидеть, как сердце вновь начало отзываться болезненно в груди. Вина вновь давила, а разум кричал ей лучше убираться отсюда, пока она на свой лисий хвост вновь не нахватала проблем.       Мягко перебирая лапками, она обходит вокруг его спальное место. Он так и не сменил позу, лежал на животе, а голова была повернута по направлению к двери. Мэй проверят взглядом, хорошо ли та закрыта, прислушивается, много ли людей ходит мимо покоев, и вновь обращается к мужчине. Кожа его стала бледнее, а тело словно исхудало за те все дни, что он тут лежит. Из-под повязок вновь были видны кровавые пятна, а раны, судя по всему, не спешили заживать. Ноющая боль от воспоминаний и словно на себе ощутимых ударов плетью отозвалась в висках кицунэ и она зажмурилась. Постаралась успокоиться и обрести человеческий облик, но навязчивые мысли, вперемешку с болезненным чувством не давали сконцентрироваться ей.       Мэй издала тихий звук, похожий на скулеж, и приблизилась ближе к лицу синоби. Теплым розовым языком лизнула его холодную бледную, почти белую щеку и ещё больше опечалилась.       «Холодный на столько, будто умирает…» — проскользнуло в мыслях. И тут же отрезвило её.       «Нет! Что же ты думаешь, дура?!»       Она хлестко ударила саму себя хвостом и стала бить лапками по мордочке.       «Это все твоя вина!» — думает она, а затем мысль, которая звучала словно его шершавым голосом, — «Все вольны ошибаться. Не нужно убиваться по этому…»       Лисица вновь тихо заскулила и упёрлась лбом в мужское плечо. И правда, чем больше она изводит себя тревожными мыслями, тем меньше помогает делу. Если вообще помогает.       В миг собралась с силами. Села. Подала к лапкам хвост. Огляделась. Теплое одеяло лежало в ногах синоби, словно он во сне его сгреб в то место. Мэй осторожно запрыгнула на спальное ложе и решила укрыть мужчину. Ночи не самые теплые даже на юге.       Тянет сначала один край, потом другой, ловко перепрыгивая через ноги мужчины. Навевает воспоминания, как она тащила его в самом начале совместного путешествия в яму, чтобы скрыть от преследователей.       И вот уже и на плечи легла теплая ткань. Мэй оглянулась. Под окнами никто так и не прошел.       «Стоило бы прикрыть.»       Она аккуратно прыгает к створкам, чтобы закрыть их. И ей это удается, правда не до конца. Остаётся щель, за которой мало что можно было бы увидеть неувлеченному.       Подбегает обратно к кровати и вновь всматривается в лицо мужчины. Рассеченная скула и синяя, почти фиолетовая гематома на губе контрастировали с мертвенно бледной кожей. Сердце вновь сжалось. Чем больше смотрела она на синоби, тем тяжелее становилось. Мягко положив голову рядом, она легла на пол. Мокрый нос едва задевал нос Кадзу, а прозрачные усы при каждом его вздохе слегка колыхались, щекоча кожу на щеках.       Воспоминания нахлынули на неё в тот же момент, как она закрыла глаза. Вспоминала те дни, когда она могла немного дать себе расслабиться, почувствовать себя свободнее, чем обычно. Тот сумбурный прием ванной. Вместе с ним. Разделяя на двоих одно пространство, они нежились в горячей воде. Липкая кожа соприкасалась, добавляя новых ощущений. Редкие разговоры и частые поцелуи. Приглушённый томный голос отражался от стен комнаты, постепенно растворялся в сбивчивом дыхании. Они были расслабленными и раскрепощенными. Не думали, а только ощущали. Друг друга. Длинные волосы спадали на плечи, липли к влажной коже, мешались. А в комнате становилось только жарче и горячее. Словно забыли, зачем они здесь, для чего.       Вспоминала прикосновения от теплых губ на своей шее, плечах, пояснице. Как Кадзу обнимал ее сзади, когда они вместе находились в просторной кровати. Мэй тогда была особо опечалена тем, что вновь не справлялась с боккеном, хоть и пыталась это скрыть. А мужчина тогда был особенно с ней нежен. Старался сделать так, чтобы она отпустила навязчивые мысли. Холод с улицы обдавал прохладой, вызывая мурашки и приятную дрожь, а так же добавлял особого жара телу. Он спускал с плеч рукава шелкового нагадзюбана, оголяя румяную кожу, одаривал невесомыми поцелуями, невероятными ощущениями, прижимал все сильнее к себе. А она… Расслаблялась, отпускала, томно дышала, закусывала губы и хотела целовать в ответ. Гладила его обвитые вокруг ее талии руки, запрокидывала голову, давая пространство для хрупких ключиц, нежной шеи. Отдавалась ему, получала наслаждение от его действий. А он получал наслаждение от того, как она доверялась ему.       А сейчас, в этой комнате… холод был именно холодом, раздражал, напрягал.       «Зачем ты думаешь именно об этом сейчас, Мэй?!» — стыдные мысли прекратились, а девушка облегчённо взыдахала, что ее румянец никто не увидит под густой шубкой.       Она успокаивалась. Успокаивалась рядом с ним, когда осознавала, что он будет жить несмотря ни на что…

***

      — Мэй…       Теплое прикосновение…       — Мэй…       Веки девушки дрожат. Она с трудом лишь только приоткрывает глаза. Жмурится. Слышит… Слышит громкие голоса и тяжёлые шаги. Вновь закрывает глаза.       Тело не слушается.       Чувствует тепло. Но только на ладони. Ещё раз приподнимает веки. Из-под пушистых ресниц видит свою руку. А на ней…       За ночь Мэй вновь обрела облик человека. Раскрывая глаза больше, замечает на своей ладони ладонь Кадзу. Жив.       Оглядывается на него. В лице он так и не поменялся.       Вновь громкие голоса. Совсем рядом.       Мэй вздрагивает. Возможно, кто-то сейчас сюда зайдет и ей несдобровать. А если голосов уже так много, то…       Девушка резко встаёт с места и оглядывается. Из приоткрытой щели видны лучи восходящего солнца.       — Нет, он так и не очнулся, господин, — говорит Масамунэ и с опаской открывает дверь в комнату.       — Должен бы уже.       Он пропускает лекаря вперёд и идёт за ним.       — Кто его накрыл? — возмущается мужчина, оборачиваясь на ронина. Масамунэ хмуро отводит взгляд.       Тем временем Мэй, тяжело дыша, несётся вглубь сада. Она ещё не проснулась толком, тело само ее несло в неизвестном направлении. Как только девушка услышала приближающуюся суету за дверью, она буквально на ходу превращается в лисицу и перепрыгивает через окно. Сердце вновь бешеного стучало от страха. Ее НИКТО не должен был увидеть. Раннее утро, слуги уже бодрствуют, трудятся для своих господ.       Преодолев деревья, она кое-как остаётся незамеченной. Оказывается в своих покоях, за мгновение до прихода Госпожи Эри Хатакэямы успевает превратиться в человека. Сино-Одори успевает в это время ещё ее задержать, чтобы не применять в действие более жестокие методы.       По итогу за опоздание Мэй оправдывает себя тем, что ее всю ночь мучали кошмары, что дали уснуть ей лишь под утро. Эри только осуждающе смотрит на нее, хмурится и просит девушку держать себя в руках в дальнейшем. За этим следуют поручения, которые не дают Мэй отвлекаться на свое вновь возникшее чувство вины.       — Я снова чуть всех не подвела, понимаешь… — горестный вздох и печальный взгляд на ёкая. Мэй устало бродила по комнате, пытаясь отделаться от вновь пришедших навязчивых мыслей. Сино-Одори же только растерянно держалась неподалеку.       — Милая лисичка Мэй, — начала она, взыдахая будто с упрёком, и твердо проложила, — твои чувства к тому синоби, безусловно, сильны. Но ты должна думать сейчас только о себе. Что тебе говорил Ронин?       Мэй устало отвела взгляд. Обхватила себя за плечи. Вздохнула.       — Клан разберётся, Сатоши не зря появился. Но…       — Никаких "но"! — девушка без стеснения взяла за плечи Мэй и посмотрела ей в глаза. — Уничтожая себя сейчас, ты, не ведая того, способна уничтожить то, что для тебя делали другие, — во взгляде промелькнула тень грусти. — Особенно будет обидно, если вся моя помощь уйдет в пустоту.       Молчание.       Не успевает кицунэ что-либо ответить, как Сино-Одори тянет за руку девушку к выходу.       — Идём, тебе нужно прогуляться. Да так, чтобы ветер выдул всю дурь из головы.       Через некоторое время удивлённая Мэй и ее более чем спокойная служанка Нанами мирно прогуливались рядом с садом. Кицунэ успела на лету схватить зонтик, чтобы, если что, спрятаться от надоедливых взоров. Но ее тело все так же было напряжено, а, как сказала ее подруга, дурные мысли так и не хотели покидать голову. Ёкай старалась отвлекать ее различными разговорами, но выходило скверно. В конце концов Мэй словно стало это наскучивать. А в мыслях вновь появилась идея посетить Кадзу этой ночью…       И словно услышав то, о чем думала девушка, перед ними возникает Масамунэ и просит «Нанами» оставить их наедине.       — Ты не должна больше приходить к нему.       Всё-таки заметил.       — Масамунэ, я…       — Нет, Мэй. Мы все тревожимся о его здоровье. Нам всем приходится несладко. И я подозреваю, что ты снова собиралась к нему. Но пойми: больше рисковать нельзя.       …       — Прошу тебя… Ты же умная. Этот чертов мох всего лишь очередное препятствие, которое мы одолеем. Клан все уладит, вновь встречался с Сатоши. Кажется, что Такао уже в пути.       …       Наступал вечер.       Она все так же говорила себе перестать. Останавливала. Пытала. Словно раскалённый металл чувство снова вины обжигало сердце, обволакивало со всех сторон и не хотело остывать, усиливая и усиливая свою остроту и колкость.       Но где-то в душе она нашла смирение.       Дзёнин скоро будет здесь. Он окажет помощь, ведь это не только в интересах Мэй сохранить тайну и не дать рассекретиться. Ее задачей было лишь играть роль и держать терзающую боль внутри себя. Слезы, переживания, вину оставлять в постели. Носить уверенность и надежду в лучшее под сердцем.       И настал тот самый день…