О чем бредят псы

      Переяслав гудел и догорал в руинах. Пока по улицам перебрасывались войска, где-то в далеке еще звонили в колокол, но уже не так интенсивно, как ночью; это было уже не предупреждение о наступающей угрозе, а скорее как признак жизни — знак, что здесь еще кто-то остался в живых.       Вкрадчиво проник в храм молодой чекист, будто бы это не они взяли город, не они теперь здесь хозяева, а белые. Поп сидел у алтаря, тяжело вздыхая, когда увидел у иконостаси незнакомца. Тихими шагами он прошелся по церкви, все время оставаясь в тени, боясь выйти на свет, и сперва поп подумал, что чекист просто пьяный, и залез, чтобы что-то украсть. — Ты чего пришел? Ответа не последовало. — Уже все, что можно, твои забрали. Нечего больше забирать. Чекист не сказал ни слова. Поп встал, подошел поближе. Чекист не сводил глаз с икон, отчетливо всматриваясь в каждый элемент, в каждый мазок, в каждую черту лика святых. Но как бы долго он не всматривался, как бы он не напрягал глаза, по его глазам поп не сказал бы, что чекист хоть как-то заинтересовался. Пред ним постало что-то не знакомое и невиданное, то, чего он не мог постичь умственно. Не мог понять. Поп бы не сказал, что свиду чекист был глуп. Он, скорее, прагматичный.       В храм вошел еще один чекист, но уже в кожаном плаще, с записником. Даже не заметил, как прошелся по разбитому стеклу. Так же, молча, подошел к иконостаси, черкнул что-то в записнике. — Дерево? — спросил он. Слова образовывали мощное и грозное эхо, голоса звучали устрашающе, разносясь по церкви, будто гром. Поп поднял глаза. Мозаики со святыми молча дожидались своего часа, а в их сомкнутых устах читались то ли усталость от наблюдения за происходящим, то ли безразличие за собственную судьбу. У попа потекли слезы. — Угу, — наконец молвил чекист, не отрывая взгляд от икон. — Тогда пока оставляем. Дальше видно будет.       И ушел. С таким же безразличием, с каким он входил и осматривал иконы. Работая, не задумываясь, как пес, которому отдали команду. И таких — полон гарнизон — молчаливых псов революции. Шевельнулось ли у них что-то в душе, когда они смотрели на иконы?.. Вряд ли, ведь они — материалисты, дети Маркса и Ленина. Кому нужно царство Божие, когда в нем нельзя скинуть Бога?.. " — Не украдет, — подумал поп, — оно ему ни к чему. Порубает и печку ими растопит.» — Ты хоть знаешь, кто на этой иконе, ирод? — Баба как баба, — беззлобно пожал плечами чекист, пожелтевшим ногтем ковыряя краску над ликом Богоматери, — нас твои рисуночки не накормят.       Затем поправил рваный воротник курточки, кашлянул в кулак и достал из-за пазухи браунинг. Вынул магазин, посчитал патроны, спрятал его обратно и вышел. Бог должен быть материальным, чтобы в случае недовольства народа его можно было расстрелять. Поп больше не плакал.