Чудовище

            Она видела Флиппи раньше, ещё до того, как лицо его испещрилось блеклыми нитями шрамов, а тени за плечами сгустились смоляными силуэтами, с неумолкающим шёпотом, который можно и не услышать, если бы его не было так много:       там погибшие от рук и на руках, одинаково озлобленные на того, кто смог выжить ценой их смерти, враги и союзники – все смотрят на него из отражений в зеркалах, дождевых каплях и солёных – совсем как кровь – слезах.       Он тогда добродушно здоровался с соседями, чистил садовых гномов и менял лампочки в фонариках на террасе, покупал в магазине колу и сыр, заговорщически подмигивал, марая тонкие губы в понимающей улыбке, вручая совсем юной тогда Флэки пачку печенья с верхней полки – овсяные коржики с шоколадной крошкой – и отмахивался от протянутых ею смятых взмокшей ладошкой купюр, внимательно выслушивая её серьезную благодарность.       А затем он пропал – (лет на шесть, или, может, восемь, у Флэки точно не получается вспомнить), – и вернулся другим: с отяжелевшим грузом кошмаров в потемневших, совсем черных глазах, и настойчивым шлейфом ржавой крови и горького дыма, обернувшегося липкой лентой вокруг мрачного силуэта, впитавшись в ткань военного кителя вместе с чужими криками и собственным отчаянием.       По городку же – (к его чести, сначала принявшем старого знакомого приветливо и тепло), – чешуйчатой гадюкой заклубились слухи о неизгладимых отпечатках, посттравматических расстройствах и неудержимой, истинно звериной ярости, что следует рука об руку с каждым, кто видел войну, чью тень вымыть невозможно, даже если пить натощак стакан солнечного света – её мрака хватит до конца жизни не только для тех, с кем она знакома, но и для рядом стоявших.       Флэки хмурится и настойчиво вглядывается в по-медвежьи грузный мужской силуэт, прикрываясь испуганно и постыдно дрожащими ресницами       но отыскать опасного блеска стали она не может ни в его пальцах, ни в чёрнильной глади зрачков, – и тогда Флэки вскидывает руку с неловким приветствием на кончиках пальцев.       И тонет в досаде, сознавая, что её глупый порыв остался незамеченным.       Флиппи же всматривается в застенчиво ссутулившуюся спину и торчащие колючим ёжиком рыжие пряди волос, со следами перхоти на висках       и сражается с желанием сжать девичью шею до хруста, быстрым движением ломая хрупкие позвонки, перекрывая кислород и сдавливая яремные вены, плавно прекращая судорожные подергивания и тихие хрипы.       Глупая девочка здоровается с чудовищем, поворачиваясь к нему затылком.       Затем в округе появляются трупы, медленно, почти незаметно: кролики, бурундуки, бобры, скунсы, белки, кроты, еноты, сурки. Лось.       А через неделю находят одноклассницу Флэки – двенадцать ножевых в изуродованное лицо, смерть наступила на третьем или четвертом ударе, найдена в реке на вторые сутки после объявления о пропаже, просьба без лишней необходимости не покидать дома в ночное время суток, при владениями какой-то информацией обращайтесь в отделение полиции.       Флэки боится совершенно всего и только выглядывает сквозь призрачную стеклянную защиту на тёмные окна соседнего дома – теперь запустевшего и холодного, без гномов и фонариков, с сухими кустарниками и сломанным флюгером на покатой крыше – и тёмным силуэтом на крыльце.       Она знала о нём ровно столько, сколько смогла увидеть – эту тему никто никогда не поднимал даже случайно.       Серьезное лицо.       Сеть шрамов.       Седина.       Встречи в магазине все ещё случаются – Флиппи сторонятся, в один голос нашёптывая в уши детей об осторожности, а Флэки любопытство продолжает тянуть к мрачной фигуре в военном кителе, она неосторожно вертится рядом, сквозь стеллажи изучая его лицо, и замечает опасный медовый всполох на узкой радужке тёмных глаз.       А в городке говорят о новом покойнике.       Здесь теперь не принято останавливаться на улице и с кем-то беседовать, следует лишь по-быстрому закончить все свои дела и сбежать отсюда, пока этому никто не помешал.       И Флиппи не был настроен к ней хоть в какой-то мере доброжелательно, каждый раз давая это ясно понять, но другого от него Флэки и не ожидала.       Она вся несуразная, неловкая, в слишком большой одежде, собирает гербарий и обходится без друзей – Флиппи думает, Господи, какой же она ещё ребенок.       Девочку просят оставаться дома, пока её опасно влечёт к хмурому мужчине, который живёт с закрытыми дверьми и зашторенными окнами.       Даже волосы у неё скорее грязно-ржавые, нежели действительно огненные, и на роль благородного цвета претендуют едва ли.       Растрёпанные солнцем.       Иссушенные ветром.       Флиппи ведь никогда никаких границ не переходил: он не касался-с-подтекстом, не смотрел слишком пристально и словно даже не замечал её, пока она сама не навязывалась, оставляя свой отпечаток в чужих глазах напротив, блеклый и тусклый, наблюдая как взгляд их темнеет сильнее обыденного, не отражая даже золотистый свет.       Они не должны быть такими, это слишком страшно.       Флэки ходит по лезвию бритвы – там шансов на добрую сказку со счастливым концом даже меньше чем на острие ножа.       Она заходит в мир теней без стука, принося с собой тревогу, и Флиппи рад бы не морщиться от её наивности и отвернуться       только всё труднее сдерживать порыв взять армейский нож и вонзить в мягкую плоть, в аккурат под левой ключицей.       Флэки слишком много здесь, она разрывает город своим присутствием, строит бумажные дома и нашивкой остаётся под сердцем.