Желанная

— Бита ваша королева, Дарзье. Вернее... — Лионель Савиньяк ослепительно улыбнулся присутствующим дамам, а подмигнул лишь одной — юной и прелестной Гортензии Шуэз. — ... Утоплена! На стол легла комбинация трех младших Волн. Общество притихло, и лишь кто-то один негромко, но выразительно присвистнул, выражая восхищение удачей графа. Это послужило сигналом — зрительницы принялись ахать и восклицать на все лады; кавалеры загудели, как летние шмели, поздравляя победителя и утешая проигравшего. Автором выразительного присвиста был не кто иной, как герцога Алва — он выбыл из игры в предыдущем круге и теперь лениво прикладывался к бокалу, наблюдая за происходящим от окна. Мыслями герцог был мрачен и далек от карточного стола, что ничуть не мешало ему услаждать взор физиономией проигравшегося Анри Дарзье. Племянник кардинала не приходился Рокэ тайным врагом (в отличие от самого кардинала), но другом и родичем тоже не являлся, в отличие от удачливого графа Савиньяка. Будь Анри племянником кого-то другого, Рокэ бы вызвал его на дуэль, чтобы свет скорее забыл этот позорный проигрыш и принялся жалеть «бедняжку». А ведь Анри и есть бедняжка — потому как тяжко жить в этом мире без мозгов. Он даже не понял, как именно продул оленю состояние средней руки, и вместо того, чтобы винить свои ленивые извилины, злится и краснеет от досады. Рокэ мысленно покачал головой, по-отечески жалея дурашку. Хоть бы взгляд придержал! Когда невыразительные глаза с желтоватыми белками мечут молнии в адрес эффектного черноглазого блондина — это в любом случае жалко, даже если мечут по делу. Но тут-то... И грешно, и смешно. Тапон Дарзье искренне и от всей души не понимает, как такое возможно — три шестерки Волн. Везение? Шулерство? А ежели так — не опасно ли говорить об этом вслух? Как быть? Ведь и смириться с потерей столь значительной суммы непросто — папенька не одобрят... Читать примитивные мысли не-друга не-врага быстро наскучило, но вино в бокале еще оставалось. Прикончив остатки, герцог Алва взял со стола другой бокал, полный, и направился в самую гущу толпы, чтобы выпить за победу кузена, а уж потом на веселой ноте убраться вон — навстречу неприятным обязанностям. Добраться до Лионеля оказалось непросто — любимец удачи купался во внимании прекрасного пола, будучи весьма плотно окружен этим самым полом, и расточал приглашения на грядущий бал. Шелестели веера, колыхались перья, позвякивали подвески на модных шатленах. Гортензия Шуэз была одета по средствам мужа — скромнее многих, — но сияла как жемчужина утренней росы среди тяжеловесных бриллиантов. Лионель не скрывал, что имеет интерес к зеленоглазой брюнетке. Только ленивый не болтал, что бедного теньента Шуэза, служащего в Королевской охране, стали все чаще отправлять с проверкой в различные королевские владения. Рокэ и сам был как-то свидетелем одной сцены: холодно глядя куда-то за плечо теньента, капитан королевской личной охраны безэмоциональным голосом объяснял Шуэзу, что вряд ли сможет поручить кому-то еще такое ответственное и важное дело, как третья за полгода инспекция Тарники... Олень. — Ты уже сорвал этот цветок? — силой уведя кузена от поклонниц, полюбопытствовал Рокэ. — А что тебе за дело? – мурлыкнул Ли. Губы расплылись в коварной улыбке. — Хочешь сорвать вместе? Рокэ обернулся, рассеянно ловя взглядом фигурку Гортензии, а Лионель тем временем склонился к самому уху и начал нашептывать, что дама будет рада им обоим. «А ежели нет — мы убедим ее». Рокэ смерил красавицу придирчивым взглядом а-ля Хуан, выбирающий ковер на морисском рынке. Тонкая талия, высокая пышная грудь, густые иссиня-черные косы. Одень ее в красное — и получишь копию графини Савиньяк в молодости. Олень... Особое сходство и несходство заключалось во взгляде: искорки затаенного озорства в зеленых глазах Гортензии живо напоминали о южной красавице Арлетте, предмете... не самых родственных и уж точно не сыновних мечтаний будущего герцога Алвы. Но что было, то прошло. — Нет, это не мой цветок. — Подумайте. Чем же не угодила первая красавица двора Первому маршалу? — Так уж и быть, признаюсь, — Рокэ в упор посмотрел на собеседника и придал голосу доверительности. — Меня ждут в другом месте, и, боюсь, задора на две клумбы не хватит. С одной бы справиться. Лионель тонко улыбнулся и поднял бокал. — Тогда я пью за твою стойкость и выносливость, дорогой кузен. — Нет, дорогой кузен. Ты пьешь за славу и благополучие Его величества короля Талига. До дна. С полнейшей серьезностью отсалютовав бокалом, Рокэ длинным глотком осушил его. От проницательного взгляда оленя першило в горле. Лионель был одним из немногих, кого ему пришлось посвятить в подробности «страстной любви» Первого маршала и королевы Талига. Даже более того — Лионель иногда выступал и свидетелем, и демонстратором той грязи, в которую им с маленькой Ариго приходилось вступать дважды, а то и трижды в месяц. Не без приятности, но... Грязное белье грязно, даже если кружева сказочно хороши и расшиты жемчугами. — Что ж, — Лионель скользнул взглядом по настенным часам. — Поспеши же к своим гиацинтам, самое время их полить. — Великолепное напутствие. Очень в духе Савиньяка. — Я он и есть, — осклабился Лионель. — В духе младшего старшего Савиньяка, — уточнил Рокэ. — А вы, граф, как раз наоборот, не в себе сегодня. Какая дерзость — обыграли в карты меня, своего учителя! — Видимо, не повезет в любви? — беспечно предположил Лионель. — Кому-то... — Шуэзу и его рогам, например? Лионель посмотрел Рокэ в глаза, рассмеялся, и на этой мажорной ноте они распрощались. Первый маршал раскланялся с самыми симпатичными дамами и господами и, не скрывая своих целей, удалился в покои королевы. Слова кузена, увы, оказались пророческими — хоть и считается, что пьяным везет, но везение Рокэ куда-то испарилось, стоило ему переступить порог будуара и отвесить красивый поклон. — Вы припозднились, маршал, — заявила маленькая нахалка Ариго и наградила визитера недовольным взглядом в зеркале, в которое смотрелась. Служанка хлопотала над ночной прической, слегка загораживая фигурку королевы. Ее величество была полуодета, в расшнурованном разрезе платья белел край обнаженной спины. Такой гордой и прямой спины... Поигрывая болтающимся на ленте ключом от спальни, Рокэ приблизился к туалетному столику. Ее величество не в настроении играть в придворные любезности? Что ж, сыграем во что-нибудь другое. Он прикоснулся пальцем к краешку ее лопатки. Катарина вздрогнула и отстранилась. — Снова пьяны. Горестный вздох был ей ответом. — А вы бы на моем месте не были? Проиграл Савиньяку столько золота, что хватило бы обмундировать и вооружить небольшую армию... — А выиграли бы — напились сильней, — прошептала королева и принялась со скучающим видом перебирать жемчужные четки. Рокэ пьяно рассмеялся и, не глядя, опустился на пуф у ее ног. Несколько секунд поскучал и нашел себе интересное занятие: завладев ножкой королевы, начал кончиками пальцев неспешно растирать и поглаживать ее, постепенно снимая чулок. Катарина, как и всегда, предпочла сделать вид, что ничего не происходит. Напускная холодность навязанной любовницы бесила Рокэ неимоверно, потому что это было глупостью и ложью. Впрочем, Катари имела право и на то, и на другое: когда у тебя между ног щель, предназначенная для чужих выгод и удовольствий — много ли простора для сопротивления? Как бы там ни было, в отношениях с навязанным любовником она избрала не лучшую тактику. Она строила из себя ледяную статую, она прямо заявляла, что не питает ни малейшей склонности к клинкам. Все это было очень мило, но вот какой конфуз — под столь нелюбезным ей грубым кэналлийцем маленькая Ариго кончала. И отнюдь не только от тех ласк, какие практикуют деликатные и скучные любовники чести. Ей нравилось принимать в себя самый дикий и необузданный жар южной похоти, она таяла от него, как и положено истинной женщине. А отрицать свою природу пыталась лишь потому, что не могла простить предательство и слабость мужа. Гордость, как неумело затянутый корсет, сдавливала маленькую Ариго до ран, до истекания желчи. И весь этот яд, предназначенный Фердинанду, она изливала на того, кто ближе и доступнее. Рокэ был сыт этой дрянью по горло, но каждый раз повторялось одно и то же: в ответ на его улыбки — недовольные гримасы, на предложения мира — нелюбезные слова. В ответ же на искренний порыв сделать ее счастливой — хотя бы ночью — Катари раздвигала ноги до того неохотно, что у него просто не оставалась выбора. Упрямую ослицу хотелось и ублажить, и наказать одновременно, и он делал это. А наутро ощущал себя использованной вещью, а не мужчиной. Проклятый король с его идеями, проклятая клятва Первого маршала... — Меня беспокоит Окделл, — наконец подала голос Катарина. — Он ведет себя странно, вернее, вел в последнюю нашу встречу. — Распускал руки? — Рокэ стянул чулок и, забросив его на дальнее кресло, погладил нежную белую лодыжку. — Хоть чему-то толковому научился за прошедший год... — Не научился, — Катарина брезгливо морщилась и поджимала пальчики от каждого прикосновения. — Напротив. Он потерял интерес ко мне. Рокэ оторвался от созерцания своих пальцев на коленке королевы и поднял голову. — А вот это уже интересно. Рыбка сорвалась с крючка такой опытной рыбачки. Не верится. — Я и сама не понимаю, что произошло, — слова Катарины звучали на редкость правдиво. — Он был послушен, как ягненок, а теперь ведет себя приветливо, но уклоняется от каких-либо разговоров на тему... На известную вам тему. Рокэ кивнул. Под «темой» подразумевалось наглое желание Штанцлера отравить своего заклятого врага руками оруженосца. Катарина продолжала излагать опасения. — Окделл сам не свой, но известный вам человек не желает ничего слышать. Твердит, что я должна уговорить его, подтолкнуть. И угрожает мне, понимаете? Угрожает... — Пустое, — Рокэ зевнул украдкой, вновь пристроил ладонь на округлую коленку. Попытался отвести ее в сторону, но Катарина не поддалась. — Я в последнее время невнимателен к юноше, вот он и распустился. Парочка оскорбительных выпадов об Эгмонте, интимные подробности любви к вам — и юный мстительный за все Окделл взовьется костром в весенней ночи. Верьте мне, я умею доводить людей. — Это ваш дар, — кротко подтвердила Катарина. И вновь отпихнула ласкающую руку — на этот раз менее уверенно, будто бы обещая скоро уступить. Вот только ждать этого «скоро» смертельно надоело! Взгляд на часы заставил Рокэ недовольно присвистнуть. Глубокая ночь, самое время быть на коне и в дороге, а он еще даже не на королеве. Того и гляди, поползут слухи, что любовники рассорились. — Нельзя ли попроворнее? — рявкнул он, обращаясь больше к служанке, чем к госпоже. Вздрогнули обе. Клариче, занятая расплетанием последней косы, тотчас попыталась ретироваться, но Катарина мягко поймала ее за руку и притянула к себе. Девушка зарделась, засмущалась и вновь начала проворными пальчиками разбирать тяжелые пепельные локоны. Теперь она делала это чуточку быстрее, и все равно руки чесались взять ленивицу за шкирку и выкинуть вон. Вот только Катарина обозлится от такого обращения с клевреткой, встанет в позу... К Леворукому. На пьяную голову герцог редко стремился к скандалам — в этом смысле намного больше его вдохновляли похмельные утра. Однако в эту ночь королеве почти удалось вывести его из себя — заявлением, что Клариче ни к чему покидать будуар, а вот господину Первому маршалу лучше удалиться, ибо у Ее величества регулы. И сказать об этом раньше она... забыла. — Однако... — Рокэ медленно встал с пуфа и улыбнулся самой неприятной из своих улыбок. — Какой сюрприз. — Увы, — улыбкой на улыбку ответила Катарина, поправляя уложенные на ночь волосы тонкими холеными пальчиками. Маленькая лживая тварь. Маленькая, лживая и красивая. Знает, что клятва Первого маршала связывает по рукам и ногам, знает, что хороша собой, и издевается, просто издевается. Что ж, всегда можно поиздеваться в ответ. — Не смею больше надоедать. Ваше величество. Распрямившись, герцог исполнил свое желание схватить служанку за шкирку и, не дав опомниться ни ей, ни ее госпоже, выволок девицу из будуара. Сверкающие гневом глаза Катарины не утешили Рокэ, как, впрочем, и визги Клариче, которую он отдал одному из охранников. Единственное, что могло поднять ему настроение в данную минуту — немного ласки и внимания к его мужскому достоинству. Каково достоинство, таково и внимание, да-с... — Вы, кажется, собирались больше не надоедать нам? — пролепетала Катари, отступая от него в глубь спальни. — Передумал. Встаньте на колени, дорогая, чтобы мне не пришлось помогать вам. Вы же знаете, каким неосторожным я бываю, правда? Катари знала, Катари не посмела злить его еще больше. С гордой прямой спиной осев на пол, изволила даже помочь ему высвободить клинок из одежды. Сомкнула губки и, не поднимая взора, принялась за дело. Рокэ, напротив, смотрел лишь вверх — на исписанный ангелами и цветочными гирляндами плафон. Злости в нем было немного — забывшись, он даже поглаживал Катари по мягким распущенным волосам, хотя ей бы скорее понравилось, если бы он собрал их в хвост и с силой тянул взад и вперед. Маленькой Ариго нравились жестокие игры, как бы она ни пыталась утверждать обратное, и в этом они сошлись. Знал об этом Рокэ, знала и она. Наслаждение насильника в том, чтобы терзать жертву плотски, а наслаждение жертвы в том, чтобы терзать насильника словами и взорами, когда страсти улягутся. Вот в чем Катарина истинно хороша. Холодная, своенравная, расчётливая, но, невзирая ни на что, такая... Желанная.