Пеплом

«Я встречала таких, как ты», — говорит Мей Теруми, Пятая Мизукаге. Два улучшенных генома, политика реставрации дипломатических отношений с прочими великими странами и дипломатическое же замалчивание некоторых подробностей прихода к власти. «Такие, как ты, долго не живут», — говорит она. Бесполезная женщина. Лежала спеленутой листьями Великого Древа и под вечным цукуеми медленно отдавала свою чакру. Была в его руках. Саске не любит слабых женщин. Саске вообще женщин не любит. «Я бы расплавила тебя на Совете Пяти, не будь у тебя Белого Зецу и Лже-Мадары. Ты был тогда такой глупый птенчик. Иногда я люблю делать больно красивым глупым птенчикам». Беспомощная женщина. Сильные крутые бедра и жилистые руки, а глотка изнутри выложена узором невысыхающих язв. Элемент лавы. Легкие Саске тоже навечно обожжены катоном. Улыбающиеся полные губы и глаза с медовой поволокой. Она наливает себе щедро, и дурной язык несет что попало. У Саске нудно болит голова — от затянувшегося дождя и запаха крови. Их Туман пахнет кровью. Так говорил Какаши в их далекой, детской, первой настоящей миссии. Но на самом деле запах крови преследует Саске в его странствии по всем странам. Он давно смирился с этим. Просто болит голова — и ломит от непогоды несчастный обрубок левой руки. — Тебе не надо притворяться гостеприимной ради меня, — сообщает он очевидное. — Листу плевать. Страна Воды далеко. — А меня, вот, выпинывают с места мизукаге, — невпопад откровенничает она. — Я слишком старая. Ваш Наруто, кстати, собирается на пост? — Откуда мне знать, — говорит Саске, а Мей Теруми смотрит ему в глаза и не верит. Он уже несколько лет занимается независимыми исследованиями природы чакры, а Мей Теруми никак не может смириться со своей личной, скрытой болью. Которая находится вне победы Альянса, вне простой и великой идеи Наруто. Туман немного похож на Лист, но не скрывает того, что стоит на костях. Мей видела слишком многое. Руки ее в язвах, которые не заживут. У нее душа в шрамах. Согласно идеологии Альянса, дети не должны становиться жертвами экспериментов. Дети вообще не должны. Убивать, калечить, воевать и страдать. Новые дети поколения Саске. Должны — они. Теперь уже старшие, взрослые. Оберегать, любить, защищать. У Саске болит голова. Мей пригласила его остаться в Резиденции ненадолго. Она хочет его. — Я чуть не убил тебя вообще-то, — говорит Саске, — на войне. Мей все равно, что он не ощущает рядом с женщинами абсолютно ничего. Она отличается от других и знает, что нужно Саске. — Эти глаза засыпаны пеплом, — произносит она. Саске вяло раздевается у завешенного тканью окна и думает: как странно. В общем-то, ему плевать. Пусть будет. Пусть. — Я никому не отдам свою жизнь, — зло клянется Мей. — Они не отберут ее у меня. Это моя Деревня. Саске думает: ошибался. Она — не слабая. И дело не в приглушенном свете ночника, не в горячей пульсации крови и теле, что безотчетно тянется к близости. Хоть так, хоть с ней. Этим вечером они говорят на одном языке. Саске младше ее на много лет, но разрыва будто не существует. Мей катает по напряженному, влажному от пота бедру стальную иглу заколки. У Мей запредельно горячая кожа. Она прижимается нервными губами к его шее и оставляет там розовую припухлость ожога. Они делают это в тягучей плавящей тишине: смешиваются вкус гари и ядовитая слюна, от жара туго натягивается на мышцах кожа — и после лопается, опадая белыми лохмотьями. Саске не любит женщин, но ему хотя бы иногда надо сливаться с бессмысленным полыханием чужой чакры. Хоть так. Он лежит под нею, под давлением широко расставленных бедер, и она опускается на него упругим, пружинящим и злым движением. Головка раздвигает влажные складки и исчезает внутри, под слабый выдох в ухо. Он направляет себя рукой. Она кладет локоть ему на горло, и перед глазами рассыпаются белые искры, а мышцы ее тела, гладкие и тугие, обхватывают член. Это хорошо до тяжелой дрожи в позвоночнике. Мей там, между ног, внутри — не горячая. Теплая, мокрая. Саске стискивает пальцы на мягком белом бедре. Хочет, чтобы она двигалась быстрее и резче. Это она ведет. Грудь его исполосована рваными красноватыми полосами, покрыта подсыхающими пленками. Их губы трутся друг о друга — от горячего дыхания сохнет язык, опухает и покрывается трещинами рот. «Вот отчего я никому не нужна», — говорит Мей. Саске усмехается, едва двигаясь от боли, и не пытается с этой болью бороться. Кровь ровно бьется во всем теле. После в маленькой душевой он смывает с кожи сукровицу и липкую влагу, а Мей спит в комнате, бесстыдно раскинув белые бедра. В этой открытой позе гораздо больше темной красоты, чем в рваных движениях соития. Саске присаживается рядом и застывает посреди своих коротких, неоформленных мыслей. В открытые настежь окна втекает ночной туман — он, как и вчера, пахнет густой пряной кровью. Саске останется здесь еще на пару дней.