Обыкновенная жестокость

Ночь, спальня Сказочника. Окно распахнуто настежь. Комната, подобно театральной сцене, залита лунным светом. Полупрозрачные занавеси-кулисы колышутся на ветру. Чернеющие на фоне окна зрительницы-мальвы, покачиваясь, как в танце, нежно касаются складок ткани. Где-то в отдалении тихо поёт соловей. В комнате двое. Сказочник — немолодой мужчина с тронутыми сединой волосами и короткой ухоженной бородой на овальном, заостренном к подбородку лице — лежит в постели и задумчиво курит трубку. Его миндалевидные глаза — обычно хитрые, живые, ироничные — не выражают ничего: в них отражается темный угол комнаты и тлеющие в трубке угольки. За столом сидит Медведь — зачарованный юноша с таким же равнодушным, как у Сказочника, лицом, но совсем иными глазами. Они красивы, как у настоящего сказочного принца, а взгляд не имеет дна и навевает мысли не то о волшебных колодцах с золотыми лягушатами, не то об озерах с русалками и утопленниками. Выражать эти дивные глаза умеют лишь два состояния — вселенской печали по утрам и светлого сострадания ближе к ночи. Уперев локти в вязаную скатерть, юноша чутко прислушивается к соловьиным трелям. Он обнажен и неподвижен, с ног до головы облит фосфорическим лунным светом: может показаться, что это не живое существо, а волшебное видение, которое родилось из ниоткуда и растворится в никуда, стоит только моргнуть. После самых звонких трелей по губам Медведя пробегает тень улыбки, а в глазах появляются влажные отблески слез. Просветления эти возникают и исчезают одновременно с тем, как вспыхивают и потухают угольки в трубке Сказочника. Соловей замолкает. Сказочник начинает выбивать трубку, постукивая ею о серебряное блюдечко. — Как сильно соловей любит луну, — задумчиво говорит Медведь, не сводя глаз с мальв за окном. — Надо же! А я и не знал до сегодняшней ночи... — Ты многого не знаешь, — усмехается Сказочник. — А многого мне и не надо, — помолчав, возражает Медведь. — Я знаю, что ты меня не любишь, и этого довольно. Медведи, правда, и так не умеют петь, но после сегодняшней ночи вдвойне обидно знать это. — Хочешь петь, как соловей? — Сказочник, хитро прищурившись, делает вид, что колдует. — Нет ничего проще. Айн, цвай... — Не надо! — Медведь верит ему. Зажмурившись, он отворачивается и вскидывает руки в защитном жесте. — Не надо, мастер, пожалуйста, не делай ничего... Не надо... — Я пошутил, можешь расслабиться. Довольный произведенным эффектом, Сказочник пускается в рассуждения, продолжая выбивать трубку. — Вечная тайна, вечная проблема. Феномен, загадка, которую не в состоянии разгадать даже самый мудрый мудрец. Творение и творец — кто кем управляет? Казалось бы, всё просто: я создал тебя, я твой властелин, твой бог. И всё же ты имеешь свои чувства, эмоции, даже подобие своей воли. Ну разве это не странно? Своего рода чудо, но настолько привычное и обыденное, что никто его не замечает. И так тянется с каменного века, со времён, когда первый человек намалевал на стене пещеры бизона и пронзил его нарисованным копьем... Пока Сказочник произносит свою речь, Медведь бесшумно приходит к постели и ложится. У него гармоничное, гладкое, как у античной статуи, тело — его не назовешь излишне мужественным, но и признаков слабости в нём тоже нет. — Что скажешь, Медведь? Ты думал когда-нибудь об этом? — О чём? — О том, что я тебя создал, но не могу управлять всеми твоими желаниями. — Ты не создал меня, — вздыхает в ответ Медведь. — Ты изуродовал меня. — В самом деле? — Сказочник так удивлён ответом, что не сразу находится со словами. Окинув Медведя сумрачным взглядом, вплетает пальцы в его длинные волосы, на мгновение больно сжимает их, потом приглаживает и ведёт рукой вниз — от шеи до бедра и обратно. Поглаживая, вопрошает: — В каком же месте я изуродовал тебя, мой юный неблагодарный друг? Посмотри на себя — ты хорош, как какой-нибудь Дафнис, сын бога и нимфы. А был всего лишь волосатым косолапым зверем. — Я был свободным и счастливым зверем, — нежась под руками Сказочника, отзывается Медведь. Видно, что ему приятны эти ласки, но так же нравится и противоречить словам своего мастера. — Я знал своё место в мире, я шёл, куда хотел, и делал то, что должно. На рассвете я входил в реку и плескался в ледяной воде, а потом выскакивал на берег и — фр-р-р-р-р-р-р!!! — Медведь вскидывает руки, изображая, что потом. — Брызги летели от моей шерсти во все стороны, до самого неба, до солнца! И я был так счастлив, мастер, как не бывает счастлив ни один человек! Моя мохнатая шкура была всем моим богатством и казалась мне верхом совершенства, ведь она славно грела меня, когда холодно, и не мешала в летний зной. Разве что-то ещё нужно? Разве сравнится шкура с этим?.. — Медведь проводит рукой по груди Сказочника, приглаживая редкие волоски. Тот усмехается и качает головой. — А на закате, мастер! Как хороша моя река на закате. Как хорошо сидеть на берегу под сосной и смотреть на огненный шар светила, на чёрные макушки леса, на воду, красную, как сок земляники... — Или как кровь тех, кого ты задирал в лесу... — Я никого не задирал! — глаза Медведя блестят изумлением и обидой. — Никогда! Ни одной полёвки, ни одного зайчика не попробовал на зуб. Все эти сказки про кровожадных медведей выдумывают охотники, чтобы оправдать свои неблаговидные поступки! — Конечно-конечно. Все медведи — ангелы... — Что ж... Пожалуй, что не все. Но, клянусь, я был исключительно мирным и добрым зверем. И жил-не тужил, пока не встретил тебя, мастер. Сказочник начинает хохотать. — Жалеешь теперь, что не напал на меня, добрый зверь? — с мрачным умилением гладит он Медведя по голове и снова хохочет. — Шибанул бы раз лапой — и сказочке конец. Но разве поздно это исправить? Давай! Мастер скидывает с себя легкое покрывало, выпячивает худую грудь. — Нападай! Ты же можешь, вон какое у тебя сильное молодое тело — а я что? Старик. — Как я могу, ведь я люблю тебя. — Не говори глупостей. Ты не знаешь, что такое любовь, ведь ты по-прежнему животное. Только любовь принцессы разбудит в тебе человека. — Не хочу, чтобы было так... — Но так будет. Обиженно сопя и чуть не плача, Медведь отворачивается и утыкается в подушку, но тотчас резко поворачивается обратно. Стиснув Сказочника в крепком объятии, трётся головой о его грудь и шею. — Я никогда не убью тебя и никогда не уйду от тебя, — шепчет он. — Никогда. — Уйдёшь, конечно, — со вздохом возражает Сказочник. Ему словно и самому уже разонравился придуманный им же финал. — Таковы условия сказки, помнишь? Сюда заявится прекрасная принцесса и влюбится в тебя, а ты в неё. Свершится чудо, и ты уйдёшь в свой любимый лес, к реке и сосне. — Не свершится, — со спокойной уверенностью отвечает Медведь. Его щека плотно прижата к ладони мастера, глаза смотрят в окно, поверх качающихся на ветру мальв. — И никакое это будет не чудо, а обыкновенная человечья жестокость. Твоя жестокость, мастер. Ведь ты тоже знаешь это: когда я был зверем — уже тогда я привязался к тебе, а ты ко мне. И как бы это ни называлось на вашем человеческом наречии, ни ты, ни я — мы никогда не будем с другими, мы всегда будем вместе. Прямо как мои любимые река и сосна. Понимаешь? Сказочник молчит, зато где-то в саду снова начинает петь соловей. Гаснет свет, занавес закрывается.