Призраки прошлого

Она вышла, поправляя темно-синюю шляпку-менингитку. Обернулась, выглядывая в конце улицы трамвай, но никакого трамвая еще не было. Заперла дверь фотоателье на два решительных оборота и поспешила вытащить из манжеты носовой платок — мешал насморк. Насморк… Анна пожала плечами, быстро вытерев нос: «Ну и кому ты тут лжешь? Самой себе. Насморк носит имя Кости. Товарища Проскурина. Ты ему не нужна. Он весь такой занятой…» И снова всхлипнула. Проклятая женская слабость. А чего ж ты хочешь от себя, Анюта? Смирись. Такая красивая, модная, да не нужна никому. Детей нет. Женского счастья тоже. Костя… Костя женат на своей работе. Да и формально они не расписаны. Она ему никто. А на курорте было хорошо. Костя. Море. Любовь. Лето, в конце концов. А сейчас зима, февраль. Он в МУРе, она за фотоувеличителем. Он состоявшийся подполковник, она — состоявшаяся во всех отношениях, но не как женщина. Все, Анют, хватит. Соберись, тряпка. Анна сунула платок в сумочку и бодро застучала каблуками к трамвайной остановке. Часы на столбе показывали без десяти девять. Поежилась, в который раз жалея, что не надела платок, и мысли сами вновь свернули в накатанную колею. «Сама виновата, что детей нет. Не надо было тогда… не надо. А была б ты такая, то кто тебя б вообще взял? Вдвойне никому не нужная. Хотя… Вот Кате повезло. Григорий ее Лиду без разговоров принял. Но не всем же так везет. Стоп, Анюта, стоп.» А слезы уже побежали мокрыми змейками по щекам, и кожу сразу неприятно стянуло на морозе. Смахнула слезинку тонкой кожаной перчаткой и полезла в сумочку за папиросой. В двух метрах телефонная будка. Позвонить бы Проскурину, сказать, как люблю его… Нельзя. Он на службе. Снова скажет, что мешаю. Мешаю… Да я всем мешаю! Нервно сунула в рот папиросу, прикусила ее зубами. А руки задрожали, и коробок выскользнул между пальцев на снег. Она хотела было нагнуться, но ее вежливо окликнули: — Позвольте помочь? Анна обернулась. Мужчина в черном пальто щелкнул серебристой зажигалкой, чуть наклоняясь к ней. — Спасибо, — она улыбнулась, прикуривая и исподтишка разглядывая незнакомца. Импозантен, во взгляде чувствуется твердость и сила. Ей нравились такие. Напоминали о единственной ее страсти… Впрочем, это лишнее. Губы, подкрашенные алой помадой, вновь дрогнули в улыбке. — Вы всегда помогаете женщинам или только тогда, когда они ждут трамвая? — Анна кокетливо посмотрела на него. Он же приподнял рукав пальто, бросил взгляд на часы: — Боюсь, что трамвая вам придется ждать долго. Позвольте вас подвезти. — Что? — взгляд Анны похолодел, и она внутренне вся собралась. Качнула головой: — Простите… Но он не дал договорить, расстегнул пуговицы пальто. И этот жест, много раз виденный в жизни, заставил ее сжаться, напрячься. Холодком мазнуло по сердцу. Красное удостоверение. КГБ. — Лебедев Роберт Михайлович, майор госбезопасности, — его голос прозвучал спокойно и гулко. И из-за угла, хрустко поскрипывая шинами, выехала черная «Волга». — Садитесь, Анна Николаевна, — он галантно распахнул заднюю дверь. Дорофеева в растерянности села на заднее сиденье, и дверь с глухим стуком захлопнулась. Прямо как дверь тюремной камеры. За что? Что она сделала такое? Анна кусала губу, глядя, как в полосе света мелькают, падая, снежинки. Костя ее не дождется сегодня. Волга выехала на круглую площадь. В сфере фар мелькнул гранитный подъезд и вечные, непотухающие окна, и машина пошла дальше, все дальше удаляясь от памятника Дзержинскому. — Меня р-разве не на… Лубянку? — голос все равно сорвался. Роберт Михайлович поднял взгляд на зеркало. Их взгляды встретились. — Вы не волнуйтесь, Анна Николаевна. Анна нервно сглотнула, чувствуя, как наваливается это морозящее оцепенение. Она стала медленно считать до десяти. Ехали долго. Она вглядывалась в ночную тьму. По всем малочисленным приметам они уже выехали из Москвы. Вскоре Волга свернула на узкую дорогу между деревьями, пару раз качнулась на ухабах грунтовой дороги. В тусклом свете фонарей Анна разглядела очертания домов. Они где-то в районе комитетских дач. Возможно, в Ясеново. Зимой здесь никого нет, и если ее хотят убить, то это во всех смыслах идеальное место. Лебедев молча помог ей выйти из машины. По расчищенной дорожке они дошли до двухэтажного зеленого дома. — Можете не разуваться. Чувствуйте себя как дома, — Роберт Михайлович бросил взгляд на зеркало, приглаживая волосы. Анна негнущимися пальцами расстегнула пуговицы. Лебедев помог снять пальто. — Проходите. Присаживайтесь. Она села, благодарно кивнув, и стала быстро снимать перчатки, бросая их на соседний стул рядом с сумочкой. — Это допрос? — подняла на него светлые глаза, и уголок ее алых губ нервно дернулся. — Ну зачем же вы так, Анна Николаевна? Это всего лишь конфиденциальный разговор. Как видите, я даже не веду протокола, — Лебедев вынул из резного сейфа портфель. — Кто будет рассказывать — вы или я? Пауза затянулась. Анна смотрела в его глаза, затем пожала плечами: — Что? Мне нечего вам сказать. Даже если я могу что-то сказать, то я даже не знаю, что вы хотите от меня узнать. — Точно? — Лебедев сделал паузу. — Вам точно нечего сказать, Анна Дмитриевна Крушельницкая? И она вздрогнула. Почти незаметно, лишь плечи напряглись, но она вздрогнула. А взгляд был прежним, безмятежным, холодным. — Я могу курить? — голос Анны был спокойный, твердый. Майор отметил, что у нее хорошая выучка. — Да, конечно, — и пепельница переместилась в центр стола. — Итак, значит, рассказывать буду я. Начнем с тридцать седьмого года. До этого биография ничем не примечательна. Отличница, комсомолка, спортсменка, лучший стрелок ОСОАВИАХИМа, внучка преподавателя академии имени Фрунзе. В тридцать седьмом, весной вы вышли замуж за полковника Войска Польского Игнацио Евгена Крушельницкого. И уехали с мужем в Польшу. Чем был обоснован ваш отъезд? — Я любила Игнатия. — Хорошо, — Роберт Михайлович выложил из портфеля толстую папку. — Полковник Крушельницкий без жены вернулся в Ленинград осенью тридцать седьмого года. Пятого ноября он был арестован органами НКВД, а шестнадцатого — расстрелян. Это справка о смерти вашего мужа. Он пододвинул лист бумаги. Анна сидела бледная и смотрела в одну точку. На документ она не взглянула. — Его вдова, Анна Дмитриевна Крушельницкая, осталась в Польше. В Варшаве вы познакомились с Алексеем Дмитриевичем Яхонтовым, братом жены наркома НКГБ Всеволода Меркулова. В тридцать восьмом вы добровольно пришли на службу в ИНО НКВД. Вас туда приняли лишь благодаря содействию Меркулова, так? — Да. — В том же году вы были направлены в командировку в Германию, где и находились до лета сорок третьего года. Это была ваша идея? — Идея чего? — бровь Анны поползла вверх. — Идея бегства за кордон. Вы так спаслись от расстрела, — жестко ответил Лебедев. — Это было моей идеей. — Умно. Через год Гитлер захватил Польшу. Вы были идеальной мишенью для абвера. И вы тоже хотели отомстить. За мужа, замученного большевиками. — Не хотела. — Поэтому вы пошли работать на абвер? — Да, я была завербована. Но это была не месть. Это была нужда. Мне грозила нищета и бордель. — Значит, вы выбирали между тем, чтобы стать проституткой или предательницей? Лебедев усмехнулся и продолжил: — Хорош выбор. Вы успешно работали на абвер и во время войны. Сначала против Польши. Против Родины вашего мужа, между прочим. — Нет! — Анна мотнула головой и зажгла новую папиросу. — Вы лжете! Да, я не любила ваш коммунизм за то, что вы отняли моего мужа! Но я не предавала его. — Вы его предали самим фактом работы на абвер. Признайтесь в этом честно. Вы были хорошим агентом, если судить по рапортам нашей разведки. Вы закончили разведшколу. Канарис всегда ценил профессионалов. Вы красивая, молодая и умная женщина. Кружите голову мужчинам, и при этом расчетливы и прагматичны. Именно эти качества особо ценны в разведке любой страны мира. Однако вы не стали нелегальным разведчиком. Иначе как объяснить тот факт, что вы вышли на связь с резидентом советской разведки в Берлине сразу после нашей победы под Сталинградом? Анна молча курила, глядя на Лебедева, а потом тихо сказала: — Немцы тогда сломались. Это было поражение. Я поняла, что они не выиграют войну. — Почему вы не сдали нашего резидента штандартенфюрера СС Макса фон Штирлица? — Я… Я любила его. Повисло молчание. Роберт Михайлович смотрел в немигающие глаза Анны и про себя грустно усмехнулся. Женщина остается женщиной даже на войне, но вслух сказал совершенно иное: — Как вы очутились в Ленинграде в сорок третьем году? — Я попросила Штирлица через его связи с Шелленбергом, а потом с Гиммлером отправить меня вместе с диверсионной группой. В суматохе прорыва нам удалось высадиться. А потом я устроила так, чтобы скомпрометировать группу. Выставляла фонари на окнах, чтобы привлечь внимание контрразведки. Два раза меня чуть не арестовал СМЕРШ. Они арестовали половину личного состава, а командира убила я сама. — Откуда такая ненависть к бывшим хозяевам? — Они изнасиловали меня, — голос Анны стал совсем тихим. — Они — эсэсовцы из группы. Я была чужой. — И поэтому вы сделали аборт? Я видел вашу медицинскую карту. — А что мне оставалось делать?! — Анна бросила недокуренную папиросу в пепельницу и закрыла лицо руками. — Ненавижу их! Роберт Михайлович налил из графина в стакан воды и откинулся на спинку стула, пережидая, когда закончится истерика. Женщина взяла себя в руки и, стуча зубами о стакан, заговорила отрывисто: — Я убила их всех. — Как вы стали Дорофеевой? Ваша девичья фамилия Седова. — Я работала гримершей в театре Буфф и жила на квартире вместе с актрисой Анной Дорофеевой. Моя мать и сестра умерли от голода. Театр разбомбили во время представления, я во время налета была в бомбоубежище. У меня остались все документы той Анны и ее квартира. После конца блокады я добровольцем пошла на фронт. — Но из-за дистрофии вас не взяли. Перевели в тыл, в штаб, в дешифровальный отдел ГРУ. Закончили войну в звании капитана. Что вы делали после войны? — Жила. — Где? Не в Германии ли? Что? Молчите? Правильно. Нам все известно про заседания кружка. И про жевачку-конфету тоже. Такую жевачку американцы делают. Где вы ее могли видеть? А вот теперь посмотрите сюда, — Лебедев выложил на стол фотографии. — Эти снимки сделаны наружным наблюдением МГБ ГДР. И это Западный Берлин. Что же вы делали в Западном Берлине в сорок седьмом году? Встречались с высокопоставленными нацистами? — С кем? — Анна криво улыбнулась. — С генералом Геленом. Это доподлинно известно. Что вы ему предлагали? — Контакт с Москвой. — С кем конкретно из Москвы? — Начальником Владимирской тюрьмы МГБ, по делу Оскара Нидермайера. — Нидермайер был убит в сорок восьмом, — заметил Лебедев, морща лоб. — Это было вашей целью? Анна выпрямилась и кивнула: — Это было с санкции Меркулова. — Да, на покойника грех не списать свои грехи. Потом вы вернулись в Москву. Когда это было? — В пятьдесят третьем. — Сразу после смерти Сталина и расстрела Берии. Спецотдел ГРУ расформировали, не без вашей помощи. Но у вас были связи. Полковник Елисеев, например. Не просто так вы стали ему чертежи чертить. Это была ваша зацепочка. Последняя ниточка, потому что в пятьдесят четвертом расстреляли Меркулова и Абакумова. Впрочем как и вашего любовника Алексея Яхонтова, замначальника СМЕРШа Балтфлота. И вы стали официанткой ресторана «Горный» с волчьим билетом. Вам повезло. — Мне может не повезти сейчас. — Верно. Но я гарантирую вам пожизненное вместо высшей меры. Анна дернула бровью: — Вы шутите? — Нет. Конечно, только если вы пойдете на сотрудничество с КГБ. Или вас больше устраивает ваш майор Проскурин? Неплохо устроились — иметь под боком любовника из МУРа. Анна резко парировала: — Не любовника, а гражданского мужа. — Ваш любовник, — с нажимом повторил Лебедев, — будет очень рад узнать, что живет с немецкой шпионкой и диверсанткой. Он же сам вас обвинял в шпионаже. И как оказалось был недалек от истины. Или вы сами хотите ему об этом сказать? — Нет! — Может, об этом хотят узнать ваши фронтовые подруги, капитан Дорофеева? — майор прищурился. — Вы ведь знаете, что это из-за вас и Софьи Теплицкой, то есть Вершининой, подполковник Свиридова отправилась в лагерь? Статья пятьдесят восемь десять, семь лет. — Что сделала Соня? — воскликнула Анна. — Вы точно хотите это знать? Как Софья Теплицкая, дочь изменника Родины, попала в ваш засекреченным отдел ГРУ? Феноменальная память, сильная впечатлительность. А это у нее после пыток. Как говорят врачи, легкая форма помешательства и… — Не надо! — Анна подняла руку, будто защищаясь. — Я не хочу об этом слышать. — Правильно. Софья Львовна сейчас далеко, в Ханты-Мансийске. Она не расскажет. А вот расскажете ли вы Свиридовой и Зиминой о том, кто вы на самом деле? Расскажете Катерине Петровне, что это из-за вас она была осуждена? — Роберт Михайлович повысил голос. — Вы ведь так близки со всеми подругами… — Нет. Не расскажу. — Почему же? Вам нечего терять. Либо пожизненное, либо расстрел. Либо жизнь… — Жизнь? — Если вы согласитесь на нас работать, — Лебедев пожал плечами. — Впрочем можете отказаться. И тогда вы отсюда поедете на Лубянку. — Не пугайте меня, — Анна бросила в пепельницу очередной окурок. — Что вы хотите от меня? Зачем вы разворошили все это гнездо? Зачем я вам? — Вы, Анна Николаевна, профессиональный разведчик. Неплохой разведчик. К тому же у вас связи. Вы успешно использовали майора Проскурина для вашего же прикрытия. Вы же его не любите. Мы плотно наблюдали за вами все эти годы, поэтому не отпирайтесь. У вас нет выбора. — Выбор есть всегда. — Конечно, вы правы. Жизнь есть и в одиночной камере. Но это если вы пойдете в полную несознанку. Не советую вам это делать. Вы же подтверждаете все мои слова касательно вашей работы на абвер? — Да. — Значит, у вас есть шанс сохранить себе жизнь. — В качестве чистосердечного раскаяния? — сказала Дорофеева и покачала головой. — Вы же от меня просто так не отступитесь. Лебедев поднялся из-за стола: — Я вам дам время подумать. Взвесить каждое решение, которое вы можете принять. Но вопреки всем правилам я скажу вам о нашем предложении. Вы знаете Авию Хвостову, любовницу Зимина? — Да. А что? — Я хочу, чтобы вы пошли с ней на контакт и… — Нет! — Анна резко встала. — Нет! Роберт Михайлович захлопнул папку: — Не советую вам торопиться, Анна Николаевна. Подумайте, взвесьте все тщательно. У вас вся жизнь впереди. Хоть и за решеткой. Но вы подумайте. Хорошенько подумайте. И протянул ей записку с номером телефона. Анна сглотнула: — Я могу идти? А внутри все горело, кипело. И было плохо. Плохо от щемящего страха, прихватывающего за сердце. Анна не помнила, как надела пальто, как села в черный автомобиль. В себя пришла лишь на лестничной площадке перед своей квартирой. Тяжело села на ступеньки лестницы и зарыдала. Ее трясло. Когда успокоилась, осторожно открыла дверь ключом и на цыпочках прошла в коридор. Костя спал. Анна прошла мимо него на кухню, налила в чашку воды и выпила залпом. Постепенно отпускало, и дышать стало легче. Но никаких мыслей не было, лишь гнетущая пустота. Призраки прошлого догнали ее. Она, открыв форточку, закурила. Затягивалась глубоко, до боли в легких. И отпустило вместе со слезами. Лебедев не оставил ей выбора. Но нужно было жить. — Костя… — тихо выдохнула Анна, ложась рядом с Константином Ивановичем. Коснулась его ладонью, потом отдернула руку. — Костя. В ее голосе звучала нежность. — Спи спокойно. Спокойно… Утром она позвонила Лебедеву и согласилась работать на него.