Closure

— Я всегда верила, что септы должны жить по-настоящему несчастной жизнью, но я понятия не имела об этом, — сказала Лианна, прежде чем он успел поприветствовать ее, а затем, несмотря на холод, подошла и распахнула ставни на окне, чтобы дневной свет мог проникнуть в комнату. Огонь закачался под порывом холодного воздуха, и искры взметнулись к почерневшим балкам. Лианна была одета в толстую коричневую шерстяную одежду. Она была бледна, но это надменное сероглазое лицо не утратило ни своей силы, ни гордости. Она была также красива, как и всегда, а может быть, и больше. — Еще одна вещь, которую я недооценила, я полагаю. Хотя ее башня находилась в той части материнского дома, где сестры жили в уединении, ее внешняя стена и окно выходили на ряд зданий вокруг внешнего двора, куда допускались миряне. Там были кухни, где готовили еду для бедных, была больница, где могли умереть неимущие, и над всем этим возвышалась эта комната на чердаке, которая была тюрьмой Лианны. Она не была неудобной, хотя и маленькой. Ее сопровождали служанки, и у нее было несколько собственных вещей в знак уважения к ее рангу. Но это не были привилегии, за которые она была благодарна. — Это единственное место для тебя, — печально, но твердо ответил Эддард. Его повелительный голос, голос приказа, а не обсуждения или компромисса. Она все еще обладала силой заставлять его грустить, как будто ей почему-то было больно больше, чем кому-либо, но не для того, чтобы изменить его. — Роберт здоров. Очевидно, он ужасно скучает по мне. Обычно он о тебе не упоминает… — Зачем ему это? Он совсем меня не знает. Эддард закрыл глаза и глубоко вздохнул. — Что ж, полагаю, я разделяю эту неудачу. Я не понимаю тебя, Лия. Я полагаю, что никогда этого не делал. Хотел бы я этого. Любая семейная привязанность между ними умерла, но почему-то он не мог отпустить ее. Не совсем так. — Как там на Севере? — нетерпеливо спросила она. — Все так же так. Он ответил ровно, не желая позволять ей сменить тему, затем продолжил. — Роберт и Элия подходят друг другу лучше, чем он ожидал. У них не так много общего, поэтому они в основном держатся друг от друга в стороне. Однако они любят друг друга и становятся все более близкими. Но он упомянул о тебе. Он достал пергамент из мешочка на поясе и протянул ей. — Что бы он хотел мне сказать? — сказала она, хотя и не могла скрыть своего нетерпения, когда оторвала ленту, приподняла ногтем восковую печать и развернула документ. Может быть, чтобы его признали, а может быть, просто чтобы его вообще запомнили. Она прочитала это в ярком свете, отраженном от снега через окно. Он увидел, как напряглось ее лицо, но она не выказала никакой другой реакции. Она, казалось, прочитала письмо дважды, затем сложила его и бросила на деревянный сундук. — Он говорит, что у моего сына все хорошо. Она сказала. — Он силен для своего возраста и очень похож на своего лучшего друга. В нем вообще не было ничего от Таргариенов, и слава богам за это, иначе, может быть, Роберт не был бы таким сентиментальным. Ему будет предоставлен выбор между Цепью, Верой или Стеной, как только он станет достаточно взрослым, чтобы понять, что это значит. А пока я должна передать опеку над ним Роберту. — И ты сделаешь это? — У меня нет выбора! У меня нет права голоса, он просто делает все возможное, чтобы причинить мне боль, заставить меня почувствовать себя бессильной. Если бы я бросила ему вызов, он бы просто сказал, что получил мое одобрение, и я заперта здесь, и не в том положении, чтобы утверждать обратное. И даже если бы это было так, вряд ли кто-то стал бы меня слушать. Он могущественный король-воин, а я просто опозоренная женщина. Эддард вздохнул. Честно говоря, он сомневался, что Роберт так или иначе заботился о нем. Роберт двигался дальше, а Лианна — нет. По правде говоря, у нее не было шанса. — Почему ты откажешься? Она вздохнула. — Может быть, просто чтобы нарушить монотонность дней, проведенных взаперти в башне. — Ты заперта как ради собственной безопасности, так и для моего душевного спокойствия. — И кто все еще заботится обо мне? Ты навещал меня всего три раза, твоя сестра-шлюха, запертая в материнском доме. Больше никто не заботился. — Тебе не рады на моей земле, — твердо сказал он. Когда он нашел ее, она попыталась потребовать от него верности во имя своего сына, и Нед, который никогда в жизни не бил женщину, покраснел. Он ответил, прорычав, что не считает ее своей родственницей, как и ее бастарда, а затем пообещал ей, что, если она когда-нибудь ступит на Север, он прикажет лорду Болтону сделать ей кровавого орла. Это было не то, на что он представлял себя способным. Но потом он понял, что во время войны он был не тем человеком, за которого себя принимал, как и все они. — Роберт не хочет даже слышать твое имя. Это единственное оставшееся место, которое тебя примет. — Ты все еще злишься на меня. После всех этих лет. Ты не можешь простить меня, не так ли, Нед? Он не удостоил это вежливым ответом. Она снова вздохнула. — Я полагаю, что в этом и заключается суть свободы, — печально ответила она. — Желать собственной воли — это одно, но ты не можешь жить без хлеба. Какое-то время я представила, как сбегаю, прячусь на корабле, пытаюсь жить в Эссосе. Но это детская мечта-убежать. И я больше не чувствую себя ребенком — что бы я сделала? Кто бы меня принял? Она вздохнула. — Я думаю, что подпишу его. Я не была хорошей матерью, зачем менять свои привычки сейчас? — неожиданно сказала ему Лианна. Эддард не знал, что на это ответить, поэтому промолчал. Он был близок с ней, он был близок со всей своей семьей, со всеми своими братьями и сестрами, но в нем выросла дистанция, когда его отослали на воспитание в Долину, и он никогда не мог преодолеть это. Пока не стало слишком поздно. Но теперь, возможно, когда больше не осталось никого, с кем можно было бы поделиться своими мыслями, она предложила их ему. — Мне даже не нравится быть матерью. Я должна беспокоиться об Эйгоне, я должна бояться за него, а вместо этого я жалуюсь, что мне нечего делать, — призналась она. — Твоя Кейтилин, теперь, я полагаю, превосходная мать. Она красива и исполнительна и может найти в себе силы любить что-то особенное в каждом ребенке, которого она выдавливает для тебя. Она любит тебя, по крайней мере, так же сильно, как любила бы Брандона, она любит всех своих детей, она любит свою семью и она любит твою, чем больше любви она дает, тем больше, кажется, она должна дать, но кто этого хочет? Она задала этот вопрос яростно. — Все это такая пустая трата жизни! Эддард по-прежнему не отвечал, но Лианна начала нервничать. Она была ужасно зла. — Что касается септ, которые взяли на себя заботу обо мне, все они поклоняются материнству, но никто из них никогда его не испытывал. Коровы становятся хорошими матерями, а овцы идеально кормят грудью, так в чем же заслуга материнства? Любая глупая девчонка может стать матерью! Это все, на что большинство из них годится! Материнство — это не достижение, это неизбежность! Теперь она плакала. — И отец продал меня Роберту, отдал меня, как будто это было ничто, и это было все, что он хотел от меня! Я была бы молочной коровой Роберта, пока он не потерял бы интерес и не нашел бы кого-то другого, кто сделал бы это за него. — И Рейгар был другим? Она закрыла глаза, и несколько секунд Эддард не мог понять, смеется она или плачет. Потом он увидел, что это смех заставил ее вздрогнуть. — Ты совсем меня не знаешь, — сказала она, снова глядя на него. — Вовсе нет. Ты думаешь, я любила Рейгара? Ты действительно в это веришь? — Я всегда думал, что ты должна была это сделать. В любом случае, ты хотела быть его королевой. — Какое это имеет отношение к любви? Мне не нужно было любить Роберта, чтобы выйти за него замуж, почему Рейгар должен был быть другим? — насмешливо спросила она. — Я хотела, чтобы он стал королем, потому что он был слабым, нерешительным человеком, который был убежден, что он сложен, когда никто не был проще, и считал себя ужасно несчастным, потому что никто не бросал ему вызов, и он не знал, как бросить вызов самому себе. И все потому, что ему нравилось думать, что он другой. Особый. Ну, у нас в Винтерфелле был конюх-ты помнишь? Я не могу вспомнить его имя, но он мог пердеть почти минуту подряд — но, не обращая внимания на этот, по общему признанию, необычный талант, был самым обычным человеком, какого только можно пожелать, — в конце концов он женился на горничной и имел детей, бабушку и все остальное. Нет, это был не Рейгар. Валлен, — подумал Нед. Его звали Валлен. Но, конечно, она не знала. Она оскалила зубы. — Он сделал, как ему было сказано, а женщина может править в этом мире только через такого слабого мужчину. Все, что мне нужно было сделать, это быть самым громким голосом в ухе Рейгара, и я была бы королевой. Настоящей королевой, а не просто способом появления на свет маленьких королей. Роберт не так уж сильно отличается, на самом деле. Она сделала глубокий вдох. — Но уже слишком поздно. Я ему больше не нужна. Эддард вздохнул. Может быть, она все-таки знала его друга. Роберт тоже был простым человеком. Он хотел охотиться, быть в окружении друзей. Он любил драться, но не любил боль или страдания, по крайней мере, большую часть времени. И он хотел постоянного подтверждения того, что он хороший человек. И когда она сбежала с Рейгаром, это доказало Роберту, что он был ничтожным человеком. Конечно, это было неправдой, но ему было больно. Как это было больно. Эддард не думал, что когда-либо видел человека, которому было бы так больно. Но он любил ее и не знал, как остановиться, поэтому не мог забыть ее. Он не смог бы смириться с собой, если бы убил ее, но он больше не доверял ей, поэтому не женился бы на ней. Поэтому он отдал ее брату и своему лучшему другу, женился на вдове Рейгара для продолжения династических целей и сделал все возможное, чтобы жить своей жизнью. Но он не был похож на своего друга — она убила всю любовь, которую брат испытывал к ней, когда потребовала от него верности. Он тоже не мог заставить себя убить ее, но и смотреть на нее не хотел. Это была идея его жены. И она осталась в другой башне, очень похожей на ту, из которой ее спасли, ее жизнь фактически закончилась. Это был монастырь, или должен был быть, Молчаливых Сестер. Но Лианна не давала клятв и не исчезла, как было бы проще, так что она была их гостьей или их пленницей. Во всяком случае, что-то среднее между этими двумя. — Так что, я полагаю, это была шутка надо мной. Рейгар использовал меня для сына — и даже не испытывал особого удовольствия от его зачатия. Что уж говорить о Роберте, он, должно быть, имел какое — то представление о том, что делает с женщиной-девушки привыкли обращаться с ним как с каким-то богом любви. Это звучит гораздо лучше, чем то, что я получила. Принц чувствовал себя скорее большой холодной рыбой, лежащей на мне, стиснув зубы и отказываясь встречаться со мной взглядом, не желая прикасаться ко мне вообще, кроме как для того, чтобы сделать необходимое, а затем встал с кровати, как только закончил. Знаешь, несмотря на все его разговоры, я думаю, что в конце концов ему было стыдно, и ты бы видел, с каким отвращением смотрели на меня его рыцари. Затем, как только он получил от меня то, что хотел, он запер меня в башне, где я плакала от скуки, когда не оплакивала отца и Брандона, и вскоре был убит, а Роберт забыл меня, чтобы утешить вдову Рейгара. Она сделала властный жест. — Вся эта работа, и все впустую. Эддард не ответил. — Ты знаешь, это письмо-все, что я знаю о своем сыне? Эйгон Сэнд, небольшая претензия на то, чтобы называть себя принцем, пока он не откажется от своего права по рождению. Рейгар сказал мне, что он будет девочкой и его будут звать Висенией. Он так гордился своими детьми и почти не упоминал об их матерях. Любой из нас. И все же он вряд ли смог бы сказать мне их возраст, если бы я спросила, его интересовала идея того, чего они достигли, потому что на самом деле он хотел увидеть отражение самого себя. Она отрицательно покачала головой. — Знаешь, я думаю, что он мог бы быть худшим родителем, чем я. Что-то у нас действительно было общее. — Как бы ты его назвала? Она снова замолчала. — Родериком, я полагаю. Честно говоря, мне было все равно. Я только хотела связать себя с Рейгаром, чтобы не дать ему возможности отступить, как только первоначальный огонь утихнет. Но он все равно это сделал, наш сын-ребенок и незаконнорожденный, у него нет верных подданных, по крайней мере лично ему, никто не поддерживает его, кроме как по той причине, что они поддерживают свои собственные амбиции, и если он когда-нибудь станет королем, его корона будет охватывать не больше, чем его собственная голова, если даже это. Губы Эддарда дрогнули. — Твои страдания не совсем по твоей вине, и я не скажу, что это так. Но это твои собственные решения привели тебя сюда. Ты убила Брандона и Отца, сестра, — холодно сказал он. — Может быть, ты и не хотела этого, но ты сделала это. Тысячи людей погибли за это, королевство истекло кровью, и погибли хорошие люди. Несколько плохих тоже, но ты уничтожила свою собственную семью, чтобы попытаться захватить власть для себя. Так что, если чужие страдания не принимаются во внимание, не просите принять во внимание свои. — Тысячи людей погибли за отца и за Эйриса. Все, кто сражался в тех битвах за меня, все трое, все еще живы, — горячо ответила она. — Не клади войну к моим ногам. Рейгару не нужно было говорить «да», он знал мою ситуацию, но он все равно сказал «да», потому что это льстило его тщеславию, это заставляло его чувствовать себя важным, что он мог спасти свою династию, а не вести ее к краху. Отцу и Брандону не нужно было бросать вызов Эйрису, я никогда не просила ни одного из них об этом — и Эйрису, конечно, не нужно было их сжигать, это на нем, а не на мне. А что касается развязывания войны, то что за чушь. Я была сноской, пока певцы не узнали эту историю и не превратили меня в бедную сломленную женщину, которую жестоко использовал дракон, за которого Роберт боролся и тосковал издалека. Я тоже слышала эти песни, пока они не узнали новую историю о принцессе, которую предал ее муж, который умер, трусливо моля о пощаде, и был заменен более достойным мужчиной. Было бы тем тысячам легче покоиться на земле, если бы я любила Рейгара? Если бы у меня не было выбора, кроме того, который мне навязали, когда он утащил меня? Если бы он выбрал Серсею Ланнистер вместо меня, как он изначально предполагал, была бы война, которая последовала, ее виной? — Возможно, они бы так и сделали, — ответил Эддард, ничуть не покоренный. — Но Брандон и отец все еще были бы живы. Лианна, казалось, сдулась. — О, выкладывай это. Полагаю, я все еще многим тебе обязан. Называй меня любым именем, каким пожелаешь. Несомненно, я это заслужила. Ударь меня — ты хотел этого годами, не думай, что я не замечала. Что ж, несомненно, я тоже этого заслуживаю. Не то чтобы это имело значение. Я больше не имею значения. Роберт полностью у власти, и все это знают, и мой сын жив только благодаря их терпению. И если менее чувствительная душа достигнет трона, что, несомненно, произойдет в скором времени, тогда мой сын, несомненно, тихо умрет от острых таинственных обстоятельств, какую бы судьбу он ни выбрал для себя. Станнис, вероятно, позаботится об этом, он кажется таким типом, хотя Джон Аррен и Тайвин Ланнистер могли бы опередить его в этом, ни в одной из их голов нет романтической мысли. Она неопределенно махнула рукой. — И Роберт все время строит планы, отдавая предпочтение одному человеку и пренебрегая другим, без всякой причины, кроме того, что это делает его сильнее или его положение более безопасным. Я не могу не заметить, что Дорн сделал из него больше, чем большинство тех, кто сражался за него, а не против него, и все же они, похоже, все еще не приняли его по-настоящему. Он превратил трон в свое поместье: он раздает милости и богатство своим фаворитам — таким, как ты, брат, а не тем, кто этого заслуживает. Его не волнует ничего, кроме собственного успеха. Он не король, он землевладелец Вестероса, и закон-это то, что говорят могущественные люди, и никто больше не является более могущественным, чем Роберт. Она раздраженно продолжила: — Я слышал, он даже натравливает своих братьев друг на друга. — Ты хорошо информирована. — Мне больше нечем заняться, кроме как слушать новости. Сестры не разговаривают, но странствующие септоны разговаривают, и они слышат почти все, а потом сплетничают об этом. Я слушаю их, потому что это заставляет их чувствовать себя важными. Иногда они предлагают принять мою исповедь. Однажды я согласилась с одним из них, но, похоже, это не помогло. Я все еще была несчастна, все еще заперта в этой комнате, все еще без надежды и перспектив. — Что ты сказала Рейгару, когда он сказал, что поедет убивать меня и Роберта? — Как долго ты набирался смелости, чтобы спросить меня об этом? — Отвечай на вопрос. — Честно говоря, я не щадила Роберта. Я все еще верила, что Рейгар был воином, каким он себя считал, что он вернется победителем, а я стану королевой. В конце концов они смирились с довольно нетрадиционными семейными привычками Мейгора, и поэтому в конце концов они примут и меня, вот что я сказала себе, хотя даже я тогда не очень в это верила. Ну что ж, подумала я, значит, я буду шлюхой. Пока в его ушах звучит мой голос, пусть они называют меня как хотят. Если я не смогу быть королевой, я буду королевой во всех смыслах, как бы они меня ни называли — посмотрим, кого из нас история назовет женой, мышку Элию или меня. Но, конечно, он потерял ко мне интерес, потому что, как оказалось, Элия снова умудрилась забеременеть. Ему потребовался почти год, чтобы плюхнуться на меня, но принцесса, на которой все настаивали, была хрупкой и нездоровой, была такой плодовитой, что он только взглянул на нее, и она зачала. Внезапно я почувствовала, что несу не принцессу, а другого Ориса Баратеона, и ирония не ускользнула от меня. Она снова вздохнула. — Но Рейгар не был Мейгором, как оказалось. По крайней мере, Мейгор выиграл бы ту битву на Трезубце, он бы усмехнулся, а затем втоптал Роберта в землю и всю его армию вместе с ним. Даже Эйгон Недостойный капитулировал бы раньше или разрушил бы альянс против себя, натравив его членов друг на друга из-за безделушек. Она отрицательно покачала головой. — Из всего, что создал Дом Таргариенов, от блестящего до ужасного, Рейгар просто оказался заурядным во всех деталях, все, что он мог, это мечтать. Я полагаю, он был достаточно красив, чтобы на него смотреть, но если бы быть красивым было все, что нужно, чтобы быть королем, я бы в конце концов не нуждалась в нем, не так ли? Нет, в то время я умоляла его пощадить тебя, и он серьезно сказал, что не может, но он почтит твою память, когда станет королем, и назначит твоего дальнего родственника Хранителем Севера. Возможно, нашего бастарда — к тому времени он снова начал называть его бастардом, понимаешь, и перестал притворяться, что наш брак был обязательным. Мне хотелось ударить его. Затем он уехал, и я задумалась, делала ли я все возможное, чтобы научить его, как правильно доставлять мне удовольствие, пока отец и брат сгорали заживо, и я подумала о том, чтобы выпрыгнуть из башни и покончить со всем этим. Однако мне не хватило смелости. Вместо этого я доверилась Эртуру Дейну, который ненавидел меня, но больше не с кем было поговорить. Он засмеялся и сказал, что если принц столкнется с Робертом, его зарежут, как неопытного мальчишку, и втопчут в грязь. Что победы Рейгара были скорее качеством королевских гвардейцев, доминирующих на ристалище, но не желающих ударить его, чем его собственным мастерством, и что железные кости битвы были скорее менее снисходительны, чем турнир, поскольку, когда на карту поставлена жизнь и смерть, люди внезапно становятся значительно менее неохотными, чтобы ударить принца. Затем он сказал, что Роберт выигрывал битву за битвой, пока Рейгар дурачился со мной, и что он ни разу не видел, чтобы Рейгар практиковался в фехтовании с тех пор, как приехал в Дорн. Конечно же, он бросился прямо на Роберта, который чуть не раздавил его каблуком, как будто это было не сложнее, чем позвонить в колокол, и королевская гвардия решила потащить меня обратно в город, как только стало очевидно, что принцесса Элия выжила, и мой бастард все-таки не стал наследником. Эддард не ответил. Его молчание по этому поводу говорило гораздо лучше, чем могли бы сказать слова, почему она находилась в комнате высоко в монастыре, и в которой было окно. Это был не тот выбор, которого он когда-либо хотел ее лишить. Действительно, были моменты, когда он забывался и был наполовину готов принять решение за нее. — Часть меня надеялась, что Роберт любил меня достаточно сильно, чтобы простить. Что после всего я все-таки стану королевой. Но он даже не взглянул на меня. Он возложил задачу избавиться от меня на тебя, — она уставилась в окно. — Ты знаешь, что Эртур Дейн любит ее? Элию? Она не казалась мне такой уж особенной, но Роберт, похоже, предпочитает ее, и я думаю, что Рейгар поступил так же, как только ему наскучило играть в семью. Интересно, чем это обернулось бы. Эддард вздохнул. — А если бы он победил, и тебя привели бы ко двору его отца с моей головой на пике над воротами, был бы мир счастливее? — Ладно. Роберт не хуже сумасшедшего и его занудного сына. Ладно. Но все, что вы сделали после падения Дома Таргариенов, — это набили собственные карманы и посадили на трон короля лучше, чем худший из возможных. Неужели ради этого погибло так много людей, так много домов вымерло? — Я признаю, что это действительно лучшая причина, чем Эйгон Сэнд, не так ли? Скажи мне, как королева, что, по-твоему, могло случиться с детьми Элии? Потому что, сестра, дети Рейгара были мертвы в тот момент, когда ты замыслила, чтобы Рейгар расторг свой брак с Элией и женился на тебе. Кто-то собирался сделать это где-то по ходу дела, — ответил Эддард, и она вздрогнула, потому что его сестра была достаточно умна, чтобы понять это. — Вот как работает преемственность. Вероятно, тебе самой пришлось бы это сделать, потому что, пока они были живы, они представляли бы угрозу, и им было бы нетрудно заручиться поддержкой своих притязаний. Эддард ответил резче, чем намеревался, но Лианна снова вздрогнула. — Я надеялась, что до этого никогда не дойдет. Но да. Она пристально посмотрела на него. — Да, я бы сделала это, если бы мне пришлось. Тебя шокирует, что я была готова прибегнуть к этому? Нед покачал головой. Это было то, что он всегда знал, но никогда не хотел признавать. — Мы все способны на то, во что нам не нравится верить. Я убил тридцать человек, возвращаясь на Север. Я так и не узнал их имен или что-нибудь о них. Я хотел, но не было времени. После того, как я созвал свои знамена, я убил еще много людей. Русе Болтон нашел меня однажды ночью рыдающим в палатке. Меня тошнило, я продолжал видеть все лица тех безымянных людей, которые умерли. И где-то во время Колокольной Битвы я сбился со счета. Наверное, сотни. Тысячи, если считать людей, которых я приказал убить. Эддард пожал плечами. — Многих из нас заставляли делать то, чего мы не хотели делать. Если ты не могла этого сделать, то какое тебе было дело быть королевой? — И я полагаю, ты винишь меня. — Все остальные, кого я мог бы обвинить, мертвы. У всех них не было выбора в этом вопросе. Только ты пыталась сделать так, чтобы это произошло, — он ответил. — Даже Роберт никогда не хотел войны. Он просто хотел справедливости для меня, для Джона, и для тебя, — сказал Эддард так мягко, как только она позволила ему. Лианна выглядела так, как будто ей хотелось закричать. — Почему? Почему он любил меня? Он думал, что я красивая? Тогда, возможно, он мог бы сделать из меня статую, если бы это было все, что он хотел! Статуя с молочными грудями, на которые он мог бы зажимать своих младенцев, и дыркой, в которую он может воткнуть себя, когда ему захочется! Это все, чего хотел и Рейгар тоже! — Что еще ты могла предложить им обоим? Она отшатнулась, как от удара. — Роберт любил тебя, потому что ты напоминала ему о человеке, которым он хотел быть. Он любил тебя, потому что был одиноким человеком, и ты была тем, кто, как он чувствовал, мог понять это в нем. Он думал, что ты сможешь сделать его лучше. — Я не хотела его. Она ненавидела то, как это прозвучало. Надуто. Раздражительно. — Тогда ты не хотела его, нет. Любой из нас мог бы сказать ему это там, в Харренхолле, и спасти жизни многих людей. Он бы послушал. Он бы посмеялся, пожелал тебе всего наилучшего и через неделю нашел бы кого-нибудь другого, по кому можно было бы тосковать, и в конце концов забыл бы тебя. Но тебе также нравилось водить его за нос, потому что это льстило твоему тщеславию. Это заставляло тебя чувствовать себя важной, могущественной. Ты могла бы сказать мне или Брандону, что ты задумала. Но ты знала, что мы будем протестовать. Ты знала, что мы будем правы, протестуя. Так что и этого ты тоже не сделала. Было еще кое-что, что он хотел сказать. Намного больше, но он не мог. Даже сейчас у него не хватило духу. — Все было не так, — запротестовала Лианна, но без убежденности. — До свидания, Лианна, — резко сказал он, поднимаясь на ноги. Я навещу тебя снова, когда-нибудь. — Возможно, и нет. Возможно, это будет тот месяц, когда я наконец сдамся и выпрыгну из окна. Как прекрасно и трагично это будет выглядеть, достойный конец твоей сестры, которая сбежала, чтобы быть с принцем-драконом, и не смогла вынести жизни без него. — Кто бы спел эту песню? Кого это теперь волнует, Лия? О тебе забыли. Если ты прыгнешь, то единственный человек, которому ты причинишь боль, — это я и Бенджен. Тебе некого винить, кроме себя, если ты это сделаешь. Но ты достаточно хорошо выдержала последние годы, — ответил Эддард, не в силах больше находиться в ее обществе ни минуты. — Смогу ли я когда-нибудь снова увидеть своего сына? Ее голос звучал очень тихо. — Ты сама это сказала. Ты не очень-то хорошая мать.