Чёртовы русские.
Шелби нетерпеливо хватает за ее тонкие хрупкие запястья, разводя их в сторону, и завлекает девушку в поцелуй.
Сегодняшний вечер принадлежит только им.
У Татьяны — бархатистая, нежная кожа, как и подобает ей, великой княгине. Томас для неё — простой работяга, его прикосновения грубы и шероховаты, у него сухие потрескавшиеся ладони, словно наждак по её мягкому телу.
Шелби аккуратно придерживает ее за талию, снова и снова накрывает чужие губы своими, не желая ни на мгновение прерываться.
На губах Татьяны сверкает ярко-красная стойкая помада — даже после бурных ночей не смывается. У Томаса в глазах немного рябит от ее блестящего макияжа.
Шелби плавно скользит пальцами по ее горячей шее, откидывает за ее стройные худощавые плечи мешающие прядки тёмных волос.
Татьяна никогда не собирает волосы в хвост, как делает большинство женщин из окружения Томаса. У неё — распущенные волнистые волосы, которые закрепляют дорогостоящие украшения и пару-тройку шпилек.
На лице Романовой красуется загадочная улыбка, а в глазах пляшут чёртики. Шелби уже привык к этому взгляду.
У Томаса — цыганские смоляные глаза, а зрачки почти неразличимы с тёмной радужной оболочкой. Карие глаза Татьяны — живые, игривые и бесподобно красивые, в них с лёгкостью можно навсегда потеряться.
Русские ненормальные.
— Ты хочешь её? — Шелби моментально понимает: она твердит о Грейс.
И Татьяна права.
Он хочет Грейс.
Только её.
Томас невыносимо хочет вернуть её с того света. Он мечтает, чтоб та злосчастная пуля расплавилась в полёте и не достала до груди Берджесс. Он готов заплатить кровью — своей и чужой — ради одной лишь встречи с покойной любимой женой. Он без лишних размышлений пожертвовал бы собственной жизнью для Грейс и своего маленького сынишки Чарли.
В ушах Шелби до сих пор звенят ее истошный крик и свист разрезающей воздух пули. Он не может вычеркнуть из памяти её испуганное лицо, её растекающиеся жгучие слёзы, её судорожные вздохи и холодные, остывшие губы, искривившиеся в последней фразе «я тебя люблю».
Только вот Грейс уже всё решила за него. Она своим хрупким телом заслонила Томаса от выстрела револьвера. Она спасла его от смерти, но последняя, оставшаяся после времён войны частичка жизни в нём всё же безвозвратно угасла.
— Что? — недоуменно спрашивает Томас.
— Ты же хочешь её, да? — Романова прижимается ближе к мускулистому крепкому телу мужчины и опаляет тёплым дыханием его шею.
Ей не больно.
Нисколечко.
Пусть даже с ней он думает о своей погибшей жене.
— Ты все ещё любишь ее? — у Томаса сводит тело от одного лишь упоминания Грейс.
Да, он все ещё любит её.
Больше своей никчёмной жизни.
Он отдал бы весь мир, чтобы вернуть её.
— Что ты несёшь? — чуть отпрянывает Шелби и вжимается ладонями в ее худенькие выпирающие ключицы. У неё останутся синяки.
Татьяна ни капли не похожа на Грейс.
Романова — представительница элитной, высокопоставленной семьи. Берджесс тоже из привилегированного слоя общества — Томас видел на свадьбе ее родню и близких знакомых семьи, обмундированных в красную офицерскую одёжу с пугающими наплечными нашивками — погонами на кителях и белыми аккуратными ремнями.
В Татьяне пылают искорки безумия и озорства. Рядом с ним она пытается соответствовать своему статусу, но игривый характер выдаёт с потрохами. Ей лишь от свободы напрочь сносит крышу. Она чрезвычайно сдержанна на людях, но Томас видел её, нагую и слегка пьяную, несущуюся в полночь по лестнице в чужом доме. Она весёлая и прямолинейная. Она делает всё, что хочет. Она получает всё, что хочет — Томас не исключение.
А Грейс — тоже по-своему весела. И Томас не может вспомнить чем именно она его так зацепила. Он попросту в неё влюблён. Окончательно и бесповоротно.
— Признайся, — её голос почти срывается на крик, — вместо меня ты представляешь её.
Томасу по-настоящему страшно. Её слова вонзаются острее любого кинжала, вгрызаются в мозг с особым остервенением, впечатываются выжженными кривыми символами в память сильнее собственного имени.
Он несмело отстраняется и потирает гибкими пальцами переносицу. Вены на висках немного набухли и неприятно пульсируют. Учащённое сердцебиение быстрее разгоняет кровь. И ему как-то душно.
— Заткнись, — как мантру повторяет Томас, — заткнись.
К уголкам его глаз подступают капельки слёз. Внутри что-то болезненно ломается.
Зачем она надавливает на старые незажившие раны?
Зачем?
Томас немного дрожит: его губы сильнее смыкаются, почти до крови впиваясь в резцы.
Он без сил падает в её объятия — единственной, способной его сейчас утешить.
Томас упирается лицом в ее стройное плечо. И Татьяна поглаживает его по тёмным, аккуратно уложенным волосам.
Как же сильно он чёрт возьми устал.
— Смотри, — она лёгким движением опускает его на пышную шёлковую постель.
У Томаса даже не возникает мысли противиться. И он подчиняется ее движениям и безмолвным просьбам.
По ключицам, по талии, по бёдрам потихоньку сползает ее багровое платье. И Шелби не сводит с девушки завороженный взгляд.
— Во дворце в Тбилиси был священник, — Татьяна плавно скользит пальцами по его шее, — он клал руки вот так.
Шелби не станет спрашивать её: к чему она это рассказывает и зачем она это делает.
Русские сбрендевшие, а их сомнительные и странные методы тем более.
— И удушающе доводил до экстаза, — Татьяна плотно зажимает на его горле ладони.
У Томаса перед глазами мелькает темень. И он хочет откинуть подальше от себя в сторону княгиню. Или попросить сильнее его придушить, чтобы наверняка. Потому что заслужил.
Потому что он заслужил, а его усопшая жена — нет.
Томас всегда считал, что, как никто другой, заслуживает смерти. Его фамилию уже вписали в список смертников. На рай рассчитывать не приходится. В аду давным-давно заготовили для него отдельную пыточную. И пусть дьявол повеселиться над его грешными бренными костями на славу.
— Ты на грани смерти и видишь призраков, — он едва улавливает окончание её фраз.
В его голове — разноцветные искорки. Перед глазами по бликам распадается очертания Татьяны. Он теряет сознание, погружаясь в какой-то рваный сон.
Её руки подготовлены не были к драке,
и она не желала победы,
я теперь буду вместо неё.
Металл о металл ударяется бляжка ремня. Молния деловых брюк с лёгкостью поддается ловким, гибким пальчикам Татьяны.
Буду я — я из более прочного теста,
я достойна занять это место,
я многое делаю лучше.
Грейс смеётся, как никогда, в её глазах сверкает радость. Ямочки на её светлом лице забавно подрагивают. У неё легонько трясутся тёмные, полуопущенные ресницы. А щёчки с каждой секундой всё больше покрываются лёгким милым багрецом, не смотря на нанесенный толстый слой пудры. Пухлые губы — на них ярко блестит приторная помада бледно-розового оттенка — обнажают белесые, чуть острые концами зубы. У нее немного колышутся непослушные локоны светлых волос. Она скользит по его телу, ее руки сцепляются за его спиной. Томас очень давно не видел ее такой счастливой.
Я наверное что-то не то играю,
я не знаю, кто эти люди,
улыбаюсь немного странно.
Грейс улыбается. За эту улыбку Томас без заминок продаст родину. Он отдал ей своё сердце и сделал бы это снова. И снова. Она напоминает ему маленькую куклу — подобные он часто видел на ручонках у соседских детишек в Бирмингеме — как бывает в крошечных декоративных домиках; и ему почему-то хочется аккуратно поставить её на самую верхнюю полку в своем кабинете и рядом прикрепить бумажку с надписью «не трогать, никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах». Она выглядит такой уязвимой и хрупкой, готовой бесследно рассыпаться от каждого, даже невесомого прикосновения. Томас мимолётно задумывается о том, как легко кого-то сломать, особенно её. Он вскользь сравнивает её с самой дальней и бесподобно красивой звёздочкой на чарующем ночном небе. И Томас боится, что никогда не сможет снова к ней прикоснуться. Но нет же. Она здесь. Прямо в его объятиях. Это же его Грейс, правда?
Заподозрят, что я не она — другая,
я не знаю, что тогда будет,
притворюсь больной или пьяной.
Грейс чуть приподнимается на тонких локтях с постели и по привычке прикусывает нижнюю губу. Её руки блуждают по его широкой спине, оставляя остренькими кончиками ухоженных ногтей незаметные царапинки — завтра бесследно пропадут. Томас покрывает лёгкими ненавязчивыми поцелуями ее тело. Она чуть вздрагивает от его ласк. С каждым касанием он спускается всё ниже и ниже: от чувствительной шеи, к груди, по животу, к внутренним стенкам покатых бёдер. Она что-то неразборчиво стонет в его плечо, но Томас без труда может различить своё имя среди её вздохов и хрипов.
Она плавает в формалине,
двигаясь постепенно,
в мутном белом тумане,
у меня её лицо, её имя,
никто не заметил подмены.
— Пять тысяч за наши ночи, — вслед кричит Татьяна Романова, у нее в руках небольшие мешки с драгоценностями и ювелирными украшениями, секунду назад она без сожалений прикончила оценщика камней на качественность и подлинность.
Сделка прошла весьма успешно.
Шелби в нескольких метрах с полным чемоданом крупных купюр. Он плотно сжимает сигарету между большим и указательным пальцами и обхватывает ее мягкими припухлыми губами.
От Томаса всегда несёт слегка выветрившимся ирландским виски и ядовито-едким, немного промокшим табаком со слабой, почти невесомой концентраций никотина.
Шелби всегда слишком много курит. И вдобавок чересчур много пьет. От стойкого неприятного душка в глазах Татьяны немного туманится.
У Романовой — сигареты легче, но она не прочь незаметно стащить парочку штук из упаковки мужчины.
Шелби вручает ей стопку денежных бумаг.
— И ещё пять тысяч за то, что помогла смириться со смертью бывшей жены, — Татьяна гордо вскидывает голову в ожидании дальнейшей оплаты.
От её непоколебимого взгляда Томасу даже немного смешно.
— Ни черта ты не помогла, — рявкает Шелби, больше не собираясь идти у неё на поводу.
На душе теперь ещё больнее.
Его сердце по-прежнему стремится к той, которой давно нет.
— Ладно, — кротко и почти неслышно бросает Татьяна, наблюдая, как мужчина медленно удаляется к своему автомобилю.
Русские сумасшедшие.
Особенно она.
