господин Хикеракли и Вилонская степь

начинаешь скулить, как пёс, безъязыкий нечеловек: там вокруг историю взрывом отшвыривает назад, а здесь ветер идёт сквозь лес, обдувая, как пену, снег, так, что лёгких не хватит это пересказать Он их всех упорно именовал солдатиками, хотя таковыми они по документам конечно же не являлись. Какие к лешему солдатики в стране, где нет армии? Но Хикеракли документов не читывал, а если и читывал, то не помнил. Накося ему те документы, спрашивается, когда он сам себе исторический документ. Источник, шельмы его дери. Официально не существующий солдатик остановился на пороге и состроил из себя непонятно что. Кажется, это была официально-докладная рожа. Так же упорно, как именовал солдатиками, Хикеракли просил их рож не делать и вести себя как приличные люди, но это не действовало. Он мотнул головой и пришедший рожу убрал, но флёр официальности остался висеть в комнате. — Женщина пришла, говорит, хочет Вас видеть. — Какая женщина? — резонно удивился он. — Степнячка. Тут стоило бы удивиться ещё сильнее, но степнякам Хикеракли не удивлялся вовсе. Они были странными, неотмирными тенями, хотя он понимал, что такой подход в корне не верный с точки зрения науки, но поделать ничего не мог. Какая наука? Степь! Нема в степи науки. — Ну так пусть идёт, чего ты её… Солдатик помялся. Как будто и правда видит в нем начальственное лицо. Дурак, честное слово. Тут бы при своём остаться, а они начальственное. — Просит вас к ней, — снова помялся. Дурак, ой дурак, что, ног у Хикеракли нет, самому сходить? Есть ноги, да и пора бы их размять, а то засиделся уж совсем. Степнячка ждала его во дворе, хотя обычно они дальше ворот тюрьмы не ходили. Брезговали. Странные, гордые люди, но Хикеракли они нравились. Эта была высокая, на голову его выше, и непонятного возраста. Сперва он решил было, что она совсем молодая, девочка, хоть и длинная такая. Мало ли что. Ак-се-ле-ра-ци-я. Но присмотревшись увидел, что это все таки женщина, с тяжелым взглядом и тяжелыми же косами. Красивая, наверное, хотя леший их разберёт. — Ты тут начальственное лицо? — сходу спросила она, и Хикеракли хмыкнул. И эта туда же. Воистину нет здесь жизни без всяческих лиц. А казалось бы - степь, свобода, простор. Пришлось кивнуть. — Тогда пошли, — степнячка хмыкнула тоже и зеркально ему оскалилась-улыбнулась, — я тут говорить не буду. — Место дурное? Она неопределенно пожала плечами. И Хикеракли конечно же был заинтригован. Часовому у ворот Хикеракли махнул рукой и их конечно пропустили. Иногда ему казалось, что вот так махнув рукой он бы это место мог разрушить. Мысль была неприятная. И несбыточная, что он понимал с всё большей отчетливостью. Колошма росла сама по себе, совершенно от него отдельно, а он сидел в своём, что называется, кабинете и как предполагалось занимался делами. Нынешнюю прогулку можно было бы отнести, например, к налаживаниям связей с местным населением. Местное население шагало молча, под ноги не глядя, широкими, неженскими шагами. — Куда идём, красавица? — Хикеракли было любопытно и ни в коей мере не беспокойно. А хоть бы и в болото ведёт. Двум смертям и всё такое. — А никуда, — лицо женщины снова перерезала ухмылка-улыбка, — красавец. Говорить я с тобой хочу, а на ходу оно как-то сподручнее. — Ветер твои слова утащит, какое уж тут сподручнее. Она остановилась и обернулась на Хикеракли. Видимо, чтоб ветер таки не утащил. Они смотрели друг на друга долго, достаточно долго, чтоб он мог увидеть, какие странные у неё глаза. Зелёные, будто подернутая ледком трава, которая хрустела под подошвами ранним утром. — Говори, раз хочется, — голос его внезапно скрипнул. Женщина все смотрела на него своими глазами-пленками и молчала, и он почувствовал, как этой тишине и пустоте ветер колышет уже умершие и не выросшие ещё травы во всех сторонах плоской степной земли. — Да я и без твоего разрешения скажу, нач-чальник. Ты зачем здесь, а? — Ты ж меня и позвала, — Хикеракли мотнул головой в сторону, с которой они пришли, мол, коли не нужен, так я пойду. — Позвала, — женщина улыбнулась, — все вы мне любопытны. Наверняка была она местной ведьмой, сумашедшей шаманкой, пришедшей по его душу прочить несчастья, но он видел уже раз чуму и больше безумные степняцкие речи не казались ему ни страшными, ни правдивыми. И хотя эта красивая женщина смотрела не так, как предыдущие предсказатели смертей и разрушений, он сказал: — Любопытная? Что ж, а хочешь на этот раз я вообще будущее предскажу? Сказал и сам поморщился от своих слов. Женщина величественно кивнула, позволяя. Предсказывай, мол, дурак. — Тогда слушай, — он внезапно разозлился. Бесконечное желтоватое небо отражавшее в облаках мертвую осеннюю степь, этот вездешний ветер, приносящий пыль и песок, все это было когда-то им любимо, а сейчас вдруг стало раздражать, мимолетно, на пару мгновений, но - раздражать. — Колошма дурное место. Но остальную степь не проклянешь. И другие люди приедут сюда, увидят, сколько здесь простору, и подумает, а почему мы, такие гордые и веселые, не можем этот простор забрать себе? И заберут. — И заберут, — эхом повторила женщина, и голос её походил не на шелест травы даже, а на что-то более тихое и в то же время - более глубокое. — А нехай забирают. Подавятся. Ты говоришь - люди, ты говоришь - мы, а я ведь знаю, тебе эти все гордые и веселые ещё больше не к месту, чем мне. Хочешь я тебе сделаю подарок? Предсказателям не платят, но отдариваются. Хикеракли стоял молча. Почему-то женщина никак не хотела складываться для него в единый образ, как перед пьяным рушится звонкое звездное небо, складываясь в чужие созвездия. Он видел отдельно взгляд её зелёных глаз, пустой, плоский, как эта земля. Он видел, как ветер шевелит косы, как из прорех в её юбке выглядывают любопытные глазки цветков савьюра, и слышал, как какое-то существо, не успевшее перед зимой умереть, невыносимо стрекочет где-то поблизости. — Подарки я люблю, — прохрипел он, — дари свой подарок, Вилонь-матушка. Женщина разулыбалась и наконец-то сложилась в единое целое, красивая, с длинными ржавыми ресницами сухой травы и бледная даже на фоне холодного неба. — За смекалку будет тебе два подарка. Хикеракли хотел спросить, что же это за сказка такая, где волшебных дана всего два, но вовремя себя одернул. Подарит ведь, не отобьёшься. — Вот тебе первый подарок: ты не увидишь этих своих гордых и веселых. Для тебя степь будет вечно застывшим в янтаре куском прошлого. Не отобьёшься. Застывшее прошлое пугало его и без подарка своей неизменностью и плотной реальностью. А женщина продолжала и с каждым её словом облака бежали все быстрее, превращая и без того бледное небо в воду и молоко, по которым уже начинала растекаться кровь заката. Он подумал, что если сунуть туда руку, то она тоже окрасится в багряный. Как будто ещё не. — По весне она снова будет цвести, а по осени умирать, ты будешь вязнуть в болотах и вязнуть в сугробах, степь не станет для тебя домом, как не станет она никому, и как ничто не станет тебе. Но она будет неизменна. Это ведь важно? Он кивнул. — Вот и ладно. — Ладно. Кончились подарки твои? — Да что ты! Это первый был. А теперь слушай меня. Против воли своей, автоматически он подвинулся к ней ближе, почувствовал удушливый запах крови и прелой травы и не удивился, когда он знаком схватило его за ухо и шепнула. — Подарок второй, друг Хикеракли. Ты их всех переживёшь. Оказывается, его искали. Эти самые, солдатики. Не то, чтобы очень рьяно, не то, чтобы очень успешно, но все равно - искали. Хикеракли обнаружился сам, практически у ворот Колошмы на рассвете, который мало чем отличался от заката и предвещал холодный ветер в морду со всех сторон необъятной Вилони. — Нууу, шельмы, что, думали, я в болоте утоп? — он с усмешкой поглядел на встретившихся ему при входе людей. — Не дождёсси, не отвалится. Только заходя в здание, почуяв влажное, плесневелое его тепло, он понял, что очень устал и страшно замёрз. В комнате его ждала бутылка и постель. На пороге Хикеракли обернулся, небо подмигнуло ему подслеповатыми утренними звёздами.