Мы проснемся завтра утром

Далеко за полночь, собирая чемоданы перед отъездом в Ахар, Адам старается не думать о том, что эта ночь — последняя. Он вообще старается не думать: отчаянно пытается сосредоточится на чем угодно, лишь бы не вспоминать; запереть за семью замками все улыбки, сожаления и глупые, несбывшееся мечты — там, в далекой заморской стране, где солнце светит триста шестьдесят дней в году, а дюны и барханы соседствуют с мегаполисами из стекла и бетона, им просто нет места. Ещё с утра, расписав день по минутам так, чтобы свободного времени хватило только на несколько глотков отвратного кофе и сэндвич с тунцом, Хьюз наивно полагал, что, вернувшись во дворец, уснет мгновенно, едва голова коснется подушки, но тревога напополам с возбуждением — вестники перемен — отбили всякое желание. Монотонная работа — упаковывать в коробки приятные мелочи, которые когда-то делали спальню уютной, на вроде подаренного Ричардом оловянного солдатика или медали «Заслуженный работник месяца», полученной в первый год службы, — отвлекает, помогает прочистить голову. Но совсем не думать, увы, не получается. Взгляд невольно падает на окно напротив: в покоях кронпринца все ещё горит свет. Изумленный, Адам вздергивает бровь: Ричард — ранняя пташка, и без веских причин не позволяет себе ложится спать позже одиннадцати. Минуту поколебавшись, Хьюз откладывает очередной сувенир из прошлого и, проверив висящую на поясе кобуру, выскальзывает из комнаты. Витиеватые полутемные коридоры и царящее в них запустение навевают тоску. Адам идет, почти инстинктивно сворачивая на нужных поворотах, — эту дорогу он знает наизусть. Мысли в голове улетучиваются, только тоненький, едва слышный голосок на краю сознания — вероятно, здравый смысл — требует повернуть назад, пока не поздно. Пока не стало слишком больно. Дверь в комнату Ричарда приоткрыта, тонкая полоска света, разгоняя тени, тянется от порога до носков берц застывшего в нерешительности Адама. Вдох-выдох, последний шанс отступить, и уверенный шаг вперед, навстречу — по-другому он просто не умеет. На лице Его Высочества та самая «Ты все-таки пришел» улыбка, и на короткое мгновение Хьюз буквально забывает, как дышать — судорожно хватая ртом воздух, точно выброшенная на берег рыба, он надеется, что выглядит не слишком глупо. Ричарда его реакция, видимо, забавляет. Он улыбается ещё шире, подходит ближе, окутывая запахом дорогих древесных духов с мускусными нотками, и притягивает к себе за талию. Адам крепко обнимает в ответ, нежно поглаживает затянутую в парадный красный мундир спину, проходясь ладонями от лопаток к пояснице и обратно. Не без удовольствия отмечает, как сбивается чужое дыхание и розовеют бледные щеки. — Я боялся, что больше никогда тебя не увижу. Шепот Ричарда, хриплый, почти интимный, действует, как спусковой крючок. Без церемоний и прелюдий, как настоящий варвар, Хьюз жадно целует приоткрытые чувственно губы, едва не рычит, когда увешанные массивными перстнями пальцы — символы королевской власти — царапают подтянутый живот, цепляя туго затянутый ремень. — Рич, ты уверен? — спрашивает Адам на выдохе, когда пряжка звякает, падая на пол рядом с кобурой, а принц с присущей ему кошачьей грацией опускается на колени. — Стой смирно, — загадочная улыбка, — это приказ. Горячая ладонь скользит ниже и все вокруг сужается, остается только здесь и сейчас. То, что раньше казалось важным, больше не имеет никакого значения. Ничего не существует, кроме блестящих от желания голубых глаз, обжигающих прикосновений чужого языка и срывающегося на стон собственного голоса. Мир калейдоскопом разлетается на сотни осколков, а затем собирается по частям вновь — чтобы в очередной раз разбиться. Утро Адам встречает не в аэропорту, как планировал, а в чужой смятой постели, совершенно счастливый и знающий наверняка: билет на самолет в Ахар ему больше не понадобится.