Русал стылых вод

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       — В ледяной стыни не водятся русалы, они теплолюбивые. Чан, зря лишь потратишься на экспедицию.        — Легенды не врут, — упёрто качает головой Чан, разрабатывая план.        Никто не верит, что в ледяных водах живут русалы. А Чан не стремится переубеждать. Он списывает всё на творческие изыскания, исследования легенд, показывает статьи очевидцев, пока все крутят пальцами у виска.        Потом он меняет тактику, чтобы отвадить лишних, везде раскладывает статьи-опровержения, благодаря которым русалы наверняка и скрываются. Он точно знает, что русалы на севере есть, но всем говорит, что собирается заниматься исследованиями устойчивых к температурам медуз, на каждое упоминание морщась как на скисшие макароны. В конце концов его оставляют в покое. Хоть на это и уходит пара лет.        Он отправляется туда, где однажды видел русала с тёмным хвостом в иссиня-чёрной чешуе, что радикально отличался от теплолюбивых ярких, словно экзотические рыбки, русалов не только цветом, но и умением говорить, которое показал без страха в отличие от южных сородичей.        Чан не уверен, что русал покажется снова, но ждёт и ждёт, закутавшись по самые глаза, пока не раздаётся характерный всплеск рвущейся глади застывшей полыньи, и на краю оказывается всё тот же русал с непривычно короткими волосами и пронзительным взглядом тёмных глаз.        — Ты пришёл.        — Ты звал.        — Я ждал.        — Нет, ты звал.        Чан опрокидывается на спину от неожиданности, когда русал незаметным движением разделяет хвост на ноги и медленно подходит к нему. Чешуя будто расползается по телу, являя одежду в синем и чёрных тонах. Непривычного кроя и странного вида, но одежду, хотя до этого на русале была только чешуя и ожерелье из сверкающих, похожих на сосульки камней.        — У тебя есть ноги?        — Как и у тебя.        — Но у меня нет хвоста.        — Как и у людей.        — Ты говоришь загадками.        — А ты ими мыслишь.        Чан недоумённо хлопает глазами, рассматривая острые черты склонившегося над ним парня с необычной и довольно резкой внешностью, о которую порезаться проще, чем о канцелярский нож.        — Почему ты хочешь меня коснуться?        — Так делают люди.        — Зачем?        — Чтобы сделать приятно.        — Я вижу в тебе и другое знание. Зачем ты врёшь мне? — русал хмурится, вглядываясь в его лицо с таким упорством, будто намеревается прочитать что-то даже Чану неизвестное.        — Я не причиню тебе зла, но многие люди могут.        — Почему?        — Не знаю, — честно признаётся Чан, остро ощущая человеческую агрессию, что никуда не девается, как бы ни старалось общество.        — Зачем ты пришёл?        — Чтобы увидеть тебя.        — Ты не договариваешь всего. Учти, я убью тебя, если почувствую опасность.        — Спасибо за откровенность.        — Ты не китобой. Не охотник за древностями. Не исследователь. Кто ты?        — Романтик, поверивший в легенду однажды, и увидевший её во плоти. Разреши коснуться.        Русал хмурится, разглядывая его лицо, но в конце концов протягивает руку. На ней чешуйками сползает одежда, заголяя до локтя. На ощупь кожа прохладная, не склизкая, гладкая, больше похожа на остывший на холоде атлас. Чан касается кончиками пальцев, едва-едва, ощущая, как сердце бьётся в горле от волнения.        — Зачем ты хочешь это сделать? — голос русала разрушает волшебство.        — Что? — непонимающе хлопает ресницами Чан, а когда доходит, ощущает, как горят уши. — Прости.        — Зачем?        — Так люди выражают свою симпатию.        — Разве им недостаточно взглядов?        — Люди не читают мысли как ты.        — Но…как же вы тогда понимаете, где ложь, а где правда?        — Только чутьём, но оно часто подводит, — Чан поджимает губы и устало чешет затылок. Вопросы сложные, ответы ещё сложнее. — Наверное, потому люди агрессивны.        — А разве читая врага, не находишь лучших способов его уничтожения?        — Пожалуй, ты прав.        — Я вас не понимаю.        — Зачем же тогда показался тогда и зачем пришёл сейчас?        — Ты звал меня. И было горячо-горячо здесь, — русал показывает на область сердца, хмурясь как от боли. — Родители говорили, что так бывает только однажды. Но судьба не может так шутить.        — Шутить? — Чан настороженно вглядывается в лицо напротив, которое болезненно бледнеет.        А потом русал в одно мгновение оказывается у застывающей полыньи и исчезает в стылой воде без всплеска. Ни намёка на его присутствие, лишь ощущение шёлка на пальцах.        Несколько дней Чан проводит в ледяной пещере впустую. Ни движения, ни звука. Он откровенно не понимает, что сделал не так, чем напугал или отвадил русала, что впервые его попросту спас, вытянув из-подо льда, а вот недавно явился на его «зов». На исходе четвёртого дня из полыньи выглядывает девчонка и достаточно зло выплёвывает:        — Уходи. Не делай больно моему братишке. У него из-за тебя сердце болит, так не должно быть.        — Что я сделал не так?        — Ты пришёл и позвал. Уходи!        — Подожди!        Но девчонка скрывается в полынье, словно её и не было. Чан задумчиво смотрит на быстро затягивающуюся ледовой корочкой поверхность воды и уходит в сторону базы исследователей, на которую попал благодаря знакомствам и немалой поставке провизии с медикаментами, что, по сути, привёз контрабандой. Он некоторое время отогревается, отмахиваясь от всех вопросов, а потом до темноты бродит по пляжу, собирая редкие ракушки и заинтересовавшие его обломки.        Минхо устало качает головой, когда Чан шмыгает носом после стольких часов на холоде. Снега ещё не навалило, вокруг серая муть тундры, в которой редко появляются цвета, кроме серого или белого. Чан честно выпивает чай с клюквой и брусникой, честно позволяет себе засунуть под одеяло грелки и отключается почти до полудня, а потом лежит ещё, изредка вскидываясь, а потом снова падая на простыни.        Когда он наконец просыпается, времени до темноты остаётся мало, он просто приходит в пещеру и кладёт все свои находки, а потом идёт на пляж и ищет новое, чтобы принести на следующий день. Он откровенно боится, что всё будет попусту, что русал отвергнет глупые подарки, но придя с новой порцией, Чан не видит следов вчерашнего подношения.        Так продолжается несколько дней, пока не рвётся небесная подушка, и найти что-либо под снегом оказывается невозможным. Времени в обрез, нужно выбираться со станции до того, как объявят нелётную погоду, а он застрянет тут до весны. Увы, но все денежные запасы ушли на эту поездку, а новое заработать здесь вряд ли выйдет.        Без особой надежды он плетётся в пещеру и долгое время смотрит в замёрзшую полынью. Подарков на этот раз нет, только монетка на кожаном шнурке, которую он когда-то в детстве нашёл в воде. Чан не успевает опустить её на лёд, когда тот с треском ломается, и на него смотрит русал, сдвинув брови:        — Подкупить решил?        — Нет. Я не знаю, что тебе нравится, но хотел сделать приятно не прикосновением, раз у вас так не принято. Я уезжаю и больше тебя не потревожу. Вот мой прощальный подарок.        На ладонь русала опускается монетка, а в его глазах вспыхивают и гаснут звёзды. Чан дёргает губами и прикладывает руку к груди. Там горячо-горячо, печёт и жжётся тысячью солнц, когда русал безмолвно исчезает в тёмной воде. Полынья почти успевает затянуться коркой льда, когда русал выныривает и коротко говорит:        — Меня Сан зовут.        — А я Чан.        — Это тебе, Чан. Прощай.        Чан долго смотрит на мешочек, что лежит на ладони, оттягивая её вниз. Развязав шнурок, Чан едва не падает — мешочек до верха набит золотыми монетами. Он некоторое время с тоской смотрит на полынью, а потом стремительно уходит, чтобы не остаться у неё до ночи.        — Что это?        — Монеты, Минхо. Монеты, — устало выдыхает Чан и упорно трёт слезящиеся глаза, которые будто песком засыпало.        — Нет, ты не понял. Что это?        — Плата за твою помощь.        — Ты уже заплатил.        — Тогда это задаток за следующий раз, — Чан смотрит в кошачьи глаза напротив и думает о том, что Минхо тут забыл, если с его данными можно было стать известным танцором или фотомоделью.        — Хорошо, — Минхо кивает и осторожно складывает на ладонь пять монет, будто опасаясь, что они растают.        — Даже не спросишь, где я взял?        — Нет, не спрошу, — Минхо застывает у шкатулки, и плечи его опускаются. Он некоторое время молчит, но потом поворачивается и смотрит влажными глазами не просто в глаза — в душу. — Я знаю, кто даёт эти монеты, Чан.        — Ты потому здесь бессменно четвёртую смену?        — Да. Хочешь остаться и ты?        — Нет пока. Для начала нужно уладить все дела там.        — Как знаешь, как знаешь. Если застанешь меня здесь, будет большая удача. Вряд ли мне позволят остаться ещё на одну смену.        — Тогда до встречи на континенте?        — Ага. Забери задаток, — Минхо протягивает ему монеты на ладони, и глаза подозрительно влажные.        — Оставь себе и… Не падай духом, Минхо.        Минхо дёргает плечом и отворачивается. Чан не осуждает — Минхо не любит показывать, что у него есть слабости, а Чан научился делать вид, что не видит его слёз. Когда на базе становится шумно от вернувшихся работников, Минхо с улыбкой отшучивается и привычно язвит, а Чан провожает его долгим взглядом, собирая свои вещи. Завтра он отбывает на континент, оставляя позади всё, что звучит как легенда.        Вернуться на базу весной не выходит, без Минхо не получается провернуть тот же финт, а иначе к пещере никак не попасть, Чан злится, пробует снова и снова, но все его старания разбиваются о стену. Чтобы как-то отвлечься от невесёлых мыслей, он уезжает на родину, чтобы утопить тяжёлую тоску в океане.        Новости об исчезновении Минхо окунают его в ледяные воды стылого северного моря. Информации нет никакой, кроме того, что когда ему отказались продлевать смену, Минхо ушёл и не вернулся. Поиски не увенчались успехом. Если бы не друг Минхо, который искал его всеми правдами и неправдами, Чан так бы ничего и не узнал. Он стискивает в пальцах бумажное письмо и долго-долго смотрит на север, пока не понимает, что вода смоет всё. Права была бабушка, наказывающая смывать кошмары водой.        Накатавшись на доске, он лежит на ней животом, флегматично вглядываясь в прозрачную воду тихой заводи, из которой даже выбираться не хочется. Здесь тихо в отличие от пляжа. Чан валится от неожиданности с доски, когда замечает, как из-под воды на него внимательно смотрит Сан.        Чан укладывает локти на доску и смотрит на повторившего его движения Сана, едва не касаясь носом носа. Сан смотрит внимательно и с подозрением, но вскоре расцветает улыбкой, всё так же молча удерживая взгляд.        — Что ты тут делаешь? — шёпотом спрашивает Чан, словно их могут услышать.        — Соскучился. Вода хорошо проводит мысли.        — Так хорошо, что ты меня услышал за тысячи километров?        — Да, потребовалось время, чтобы отыскать тебя, но вот я здесь. Ты звал — я пришёл. Ты не звал словами, ты звал сердцем, я чувствовал тебя здесь, — Сан касается груди слева и смаргивает воду с ресниц.        — Как тогда?        — Как тогда.        — И что дальше?        — Не знаю, — честно признаётся Сан. — Но судьба не шутила, Океан всё-таки связал нас, как моего брата с твоим другом. Мы не властны над зовом сердца и пути всего два: принять это или погибнуть.        — Ты принял?        — Как видишь.        — Но ты же из холодных вод, — Чан обеспокоено заглядывает в лицо русала, — тебе комфортно в тёплой воде?        — Вполне, но жабры раздражает. Вода здесь грязная.        Чан завороженно смотрит на Сана, с замиранием сердца отмечает, что на смуглой крепкой шее, усеянной веснушками, среди украшений висит его монетка в окружении подношений в виде нескольких камушков с дырочками посередине, которые у него на родине почему-то называют куриными богами. Внутри поднимается волна чего-то горячего и пузырящегося.        — Сан, я… ты мне…        — Молчи, — тихо просит Сан, — я всё услышал. Хочешь услышать, что думаю я?        — Да, — зачарованно шепчет Чан и никак не ожидает, что Сан коснётся его щеки, чуть щуря глаза, а потом и вовсе их закрывая.        Та волна ощущений, что обрушивается на него, сбивает с ритма сердце и дыхание, то пузырящееся в нём горячее нечто разрастается в разы, заполняет всё естество, кружа голову, а потом медленно отходит, будто прибой, оставляя по себе лёгкую грусть и волшебное тепло. Чан перестаёт жмуриться до слёз, распахивает глаза, глядя на Сана совсем иначе.        — Это… восхитительно, — онемевшими губами шепчет Чан, не отрывая взгляда от русала, который уложил голову поверх скрещенных на доске рук. — Вы так общаетесь?        — Мы касаемся только… только… я не уверен в подборе аналога в вашей речи. Это очень близкое и интимное, только для пар.        — Почему ты не сказал тогда, в пещере?        — Не знаю. Наверное, твоё сердце слишком звало меня, заглушая голос разума.        — Прости.        — Не стоит. Если я здесь, то всё стоило того, чтобы произойти.        — Что мы будем делать дальше?        — Домик на побережье и встречи в несколько часов. Прости, это всё, что я могу предложить. Был бы девушкой, мог бы принести потомство, но Океан сам выбирает пары. И посылает испытания тоже он.        — Что-то случилось? — заметив болезненный излом бровей, спрашивает Чан.        — Мой брат Сонхва был тяжело ранен лопастями ледохода и больше не мог показываться на поверхности, — Сан тяжело вздыхает, осторожно касаясь кончиками пальцев сбитых косточек Чана, — твой друг сильно грустил, проводя много времени у полыньи, а когда он стал отходить к предкам, старейшины сжалились над ним и провели ритуал.        — Ритуал?        Чан с трудом сглатывает, но молчит, ждёт продолжения, раскрывает ладонь, позволяя прохладным пальцам касаться кожи в центре, прослеживать линии, касаться пальцев. Сан тяжело дышит, а потом раскрывает свою ладонь, Чан с удивлением видит, что у Сана на ладони всего одна полоса, больше похожая на шрам. Он касается доверчиво раскрытой ладони, и лишь тогда Сан продолжает:        — Ритуал обращения в русала.        — Такое возможно? — у Чана сводит горло. — Значит, Минхо жив?        — Возможно, если Океан благословит провести его. Жив Минхо, у него теперь роскошный хвост на зависть всем. Красный с чёрным — редкое сочетание в северных водах. Брат счастлив тоже, я рад за них.        — В твоём голосе слишком много грусти. Я могу попросить старейшин о таком ритуале?        — Я не хочу тебе такой судьбы, — резко отвечает Сан, и его черты обостряются так сильно, что кажется, кости прорежут кожу. — Ты умрёшь как человек, ты должен будешь реально умирать, старейшины должны согласиться на ритуал, а Океан благословить, иначе ничего не выйдет. Если хоть что-то пойдёт не так, тебя не станет. Я не готов тебя потерять, едва обретя. Я принял только-только. Не смей! Даже не думай!        Сан накрывает дрожащей ладонью сердце, оставляя вторую в руке Чана, и он ощущает, насколько сильно русал дрожит. Волнение перетекает в него как река, прорвавшая плотину, затапливает, вынуждая барахтаться в едва сдерживаемом ужасе и неконтролируемой панике. Видимо, Сан видел плачевные исходы, оттого и напуган так сильно.        — Прости, что взволновал. Я не хотел делать тебе больно. Прости меня.        — Ничего, — Сан неловко пожимает плечами в столь человеческой манере, что Чан на секунду забывает, что перед ним русал. Сан переводит взгляд на их руки, осторожно переплетая пальцы, и судорожно выдыхает от прикосновения, поднимая глаза на Чана, и робко улыбается. — Покажешь мне свой дом?        — Сколько у нас времени есть?        — Часа два. Если у тебя есть бассейн или вместительная ванна, то дольше.        — Не уверен, что тебе понравится в тесной ванне.        — Не уверен, что тебе будет полезно плескаться в стремительно остывающей к закату воде, — парирует Сан.        — Семейные сцены? — со смешком уточняет Чан, опускаясь в воду по самые глаза, отчего Сан буквально багровеет, несдержанно всплёскивая хвостом.        — Эй!        Чан отпускает доску и ныряет через голову, прогнувшись в спине. Он гребёт вниз, чтобы рассмотреть роскошный чёрно-синий хвост, мощно ударивший воду. И так и застывает в воде, глядя на сурово нахмурившегося Сана в сантиметрах от его лица. Чан протягивает руку, касаясь чужого лица, и мягко улыбается, когда Сан закрывает глаза, едва притираясь щекой к его ладони.        Когда в лёгких начинает жечь, Чан всплывает на поверхность, оказываясь с Саном нос к носу. Русал смотрит, не мигая, и Чан в который раз понимает, что они из совершенно разных видов, и что многое предстоит пройти, и уж тем более многое стоит проговаривать, привыкая друг к другу.        А сейчас он приближается к Сану так близко, насколько позволяют лёгкие волны, и касается носом носа в доверчивом жесте будущих отношений. Сан немного сконфуженно смотрит на него, а потом легко поводит носом туда-сюда, вызывая улыбку у Чана.        — Чтобы попасть ко мне в гости, нужно вернуться на пляж, где куча людей. Ты в воде всегда с хвостом, и нам надо осторожничать?        — Не беспокойся об этом, показывай путь.        До дома они добираются на байке Чана, и он весь путь думает не столько о дороге, сколько о прижавшемся к нему со спины русалу с прохладной атласной кожей, что ощущается даже через слои одежды. Сан ходит по дому как зачарованный, а Чан так же заворожено наблюдает за русалом, который читает его через вещи, задумчиво улыбается, изредка поглядывая на него через плечо.        — Если надо, я перееду на север, чтобы тебе было хорошо.        — Мне хорошо, — отзывается Сан. — И здесь мы оба можем достаточно долгое время находиться в воде. Это… удобно. У тебя есть вода без газа?        Чан ощущает внезапное волнение и несётся на кухню, чтобы налить из бутля с поршнем воды большую чашку и протянуть её Сану, глядя, как русал опустошает поллитровую чашку в несколько глотков и просит добавки. То, как жадно пьёт Сан, наводит на мысли.        — Может, в бассейн? — осторожно уточняет Чан, и Сан согласно кивает, с облегчением ступая в нагревшуюся за день воду.        — Хорошо как.        Чану в воду не хочется, и без того кожа напиталась водой за целый день, потому он просто ложится на краю бассейна, укладывает голову на скрещенные руки и наблюдает за вольготно раскинувшимся на поверхности русалом, который какое- то время просто лежит на воде, закрыв глаза. То ли сил набирается, то ли прислушивается к чему-то.        Через какое-то время Сан начинает наматывать круги в бассейне, и Чан видит, как в какой-то неуловимый момент под водой раскрывается дивный тёмный хвост. Роскошный, насыщенный чёрный с синим. Мощный, длинный, переливающийся в свете луны. Чан специально освещение выключил, чтобы случайно соседи, глянув в сторону его дома, увидели лишь мягкое слабое свечение бассейна.        Сан подплывает к нему и неожиданно тычется мягкими губами в губы. Чана кроет эмоциями такой силы, будто они цунами, накрывшие прибрежный городок. Даже в глазах темнеет, а не только сердце и лёгкие сбиваются с привычного ритма. Губы онемевшие, с трудом выговаривают слова:        — Ты чего?        — Так люди выражают свою симпатию, — улыбается Сан и грациозно уходит под воду, оставляя Чана на краю с трепещущим сердцем.        — Да уж, — озадаченно шепчет Чан, ероша кудряшки на затылке. А потом переворачивается на спину, раскидывает руки в стороны и смеётся, пока под лунным светом в его бассейне плещется северный русал, которых вроде бы и быть не может.