***
Солнце над саванной садится быстро. Только что в алых лучах полыхала равнина, а вот уже кто-то выключил день и включил ночь. Звезды мягко сияют над головой, а луна тщетно пытается осветить хоть что-то. Впрочем, у пастухов уже все готово и вскоре загораются яркие жаркие костры. Сегодня у пастухов праздник. Сегодня они славят Муджаджи, богиню дождя. Говорят, в столице тоже её славят, а король Т’Чалла проводит ритуал с жертвоприношением чёрного быка (формальным), и лучшие воины пяти племён собираются пред своим королём, дабы танцевать для богини вместе с ним. Стив уехал туда, приглашенный как воин шестого племени — племени Мстителей. Баки не поехал. Ему хорошо здесь, в полыхающей от солнечного зарева саванне, в полумраке костров среди уже знакомых людей. Он бы не был против, если бы этот уехал тоже, вместе со Стивом, они же теперь, кажется, лучшие друзья. Этот вечно вертится вокруг, по-дурацки шутит, смеётся тоже по-дурацки и над своими же шутками. Верх идиотизма. Баки не признается, что иногда шутки смешные, а прозвище «Дарт Вейдер» ему нравится. В любом случае этот где-то поблизости, хоть и исчез до заката, но лучше поскорее спрятаться в темноте, пока он снова не нашел Баки и не начал опять травить каламбуры. Стоило об этом подумать, как зазвучали барабаны. Ритм чёткий, звонкий, так и тянет пойти посмотреть. — Начинается! Начинается! — дети торопятся, бегут. — Белый Волк! Начинается! — маленькими ладошками они хватают за единственную руку и тянут его за собой. Дети ему нравятся, они много играют, и им отказать не получается. Даже если этот его найдёт. Люди стоят по кругу, детей пропускают вперёд, а Баки остаётся позади, ему и так видно. От костров тепло, ночная тьма горит в языках пламени, треск успокаивает. Мужчины и женщины широко улыбаются, в детских глазах плещется нетерпение. Кто-то один начинает кричать подобно животному, резко, отрывисто, топать ногами, за ним подхватывает второй, третий, и вот уже все вокруг топают и кричат в едином порыве. Барабаны отбивают свой медленный ритм. Баки не знает, чего ожидать, круг все ещё пуст, но и его затягивает общее нетерпение, он утробно рычит и пяткой стучит по земле в такт барабанам. В его глазах полыхают огни, он горит изнутри и трепещет. Барабаны гремят. Кто-то кричит протяжно и длинно, точно птица, и голос толпы замолкает, она расступается, впускает в круг воинов. Воинов шесть вместо пяти, как в столице. Впереди идёт предводитель с копьем. Это он кричит словно птица, он и есть птица. Он в маске сокола, и не видно лица, но фигура мощная, плечи широкие, он машет крепкими руками с браслетами-перьями, машет и словно взлетит сейчас. Легко развевается юбка из перьев при каждом движении, при каждом шаге звенят на ногах металлические браслеты, сокрытые браслетами с перьями. Он снова кричит, а голос знакомый, чертовски знакомый. Никак не узнать. Все шестеро в круге, толпа снова смыкается, кто-то встаёт по-другому, и Баки не видно. Он хмурится. Он хочет видеть птицу, его манит что-то, чего он не понимает. Барабаны бьют свои ритмы, гремят. Один медленнее, другой ускоряется, третий ровно, четвёртый рвано. Один низкий отзывается эхом в груди, другой звенит в голове. Третий мягкий, от четвёртого все сжимается в животе. Разные, но сливаются в одно, заставляют вибрировать тело, подчиняют, гипнотизируют. Пронзительно кричит птица. Как сокол. Баки находит удобное место и замирает завороженный, нет никого, нет ничего, кроме Сокола и барабанов. Баки не слышит толпу и не видит танцующих воинов, только лишь странно влекущего Сокола. Он танцует не свинг, и не самбу, и уж тем более не фокстрот, знакомые Баки с тридцатых и сороковых. Движения дикие, резкие, необузданные. Быстрые выпады, жёсткие взмахи руками, гибкое тело гипнотизируют. Сокол кажется грузным, тяжёлым, но прыгает он высоко, точно пушинка, сильные крепкие ноги созданы для прыжков. Он машет руками и прыгает, вот-вот оттолкнется и больше не приземлится, взлетит, улетит, станет птицей. И даже тогда Баки будет смотреть неотрывно за маленькой точкой среди облаков. Но он не летит, до сих пор на земле. Яркое пламя бросает свой блеск на него, освещая обнаженную кожу. Рыжие всполохи, точно закатное солнце, окружают алым маревом Сокола. Красиво, безумно красиво, маняще. Тот маску срывает и кричит, воздев руки к небу, взывая к дождю, а воины замерли подле него. Всё племя кричит вместе с ним и смотрит на небо. Только Баки молчит и смотрит на Сэма, прямо в глаза, бездонные, тёмные, теплые. Он сглатывает: кажется, Сокола тоже ведёт.***
— Мы по-разному помним Ваканду, — он где-то это уже слышал, но думать об этом как-то не хочется. Уж точно не в этот момент, когда у Сэма во взгляде что-то такое, чего Баки не видел слишком давно. Что-то такое, что сейчас даже ярче, чем в далёком тогда. — Думаешь? — Сэм улыбается немного задорно, немного игриво, немного зовуще.***
Где-то там вдалеке свет костров, звонкие барабаны, смех и весёлые танцы. Здесь они: сумасшедшие, пьяные друг от друга. В голове все гремят барабанные ритмы, а может и не они, а сердце колотится бешеное. Дыхание сбито, и Баки не думает, совершенно не думает. Кто-то выключил день, а луны не хватает, чтобы что-то увидеть, только слышать и чувствовать. Сэм пахнет костром, какими-то травами и чем-то ещё, наверно, собой. Баки жадно вдыхает и сглатывает, касается носом ключиц. — Барнс, не тупи, твою мать, — Сэм рычит в нетерпении, он хочет прикосновений, Баки даст ему, что он сможет. Баки голоден и возьмёт все, что хочет сам. Кожа Сэма соленая, гладкая, Баки страстно целует и больно кусает, тут же зализывает, пока горячие шершавые пальцы скользят по его позвоночнику: одна — вверх, а вторая — вниз. Руки Сэма большие, цепкие, сильные, пальцы длинные, шустрые. Он вплетает их в волосы Баки, тянет наверх, вынуждает оторваться от поцелуев и посмотреть. Лишь только глаза отражают луну и что-то ещё. Баки в ответ лишь сильнее вжимает его в дерево обнаженной спиной, Сэм шипит, на его ногах негромко позвякивают браслеты, а Баки ухмыляется довольно и предвкушает их будущий звон. Рукой он скользит по упругому прессу, перья немного щекочат, и сжимает давно уже твёрдый член Сэма, горячий и крупный, Баки может лишь позавидовать. Он наслаждается этим моментом и хрипло стонет, почувствовав жесткую руку на собственном члене. Их ритм различается, как бой барабанов: один сразу быстр, но мягко сжимает, другой слишком медленный, но держится крепко. Колени немного дрожат, Баки хочется трогать, ласкать, но второй руки не хватает, он впервые за долгое время жалеет, что от неё отказался. Остаётся лишь прижиматься сильнее и тереться о Сэма, оставляя укусы на шее, плечах, на груди. Сэм стонет хрипло, он тоже дрожит и наконец ускоряется, догоняет ритм Баки, который, наоборот, замедляется. Сэм затягивает его в поцелуй и кусается, не больно, но ощутимо. Они дрочат друг другу в едином порыве все быстрей, исступленно и дико. Баки прошлому хватило бы этого. Баки нынешний все ещё голоден, рук слишком мало, чтобы насытиться. Он слышит разочарованный стон, стоит выпустить член из своего кулака, а затем удивлённое: «О!» — когда рукой закидывает мускулистую сильную ногу на свою талию. Конечно, хотелось бы обе, чтобы сжать упругую задницу и бешено вдалбливаться, но не сегодня. Когда-нибудь позже. Сэм все двигает кулаком, снова медленно, то что надо, чтобы не кончить прямо сейчас. Баки нетерпелив, но хватает ума не сразу входить, а сперва подготовить. — Оближи, — Баки не видит, но чувствует мягкие губы на пальцах, по ним скользит влажный широкий язык, и хочется, чтобы не только по ним. В другой раз. Баки старается быть осторожнее, но возбуждение слишком сильное, скорее хочется большего, чем просто кулак, хотя и с ним до безумия хорошо. Нога на талии крепко его обвивает, прижимает плотнее. Баки медленно вводит палец за пальцем, он спешит и рычит. Он держится на силе воли, чтобы не сделать больно. — Барнс, давай уже!.. — в голосе Сэма мольба, чего Баки не слышал от него никогда, и это напрочь срывает крышу. Он входит резче, чем следует, и замирает: он ошарашен, как узко и горячо, Сэм привыкает, шипит и, наверное, жмурится. Баки уже хорошо, бедра еле подрагивают, рвутся вперёд, но он все ещё ждёт разрешения, прежде чем вконец сорваться. Сэм хватается рукою за ветку, а другой снова сжимает затылок, и Баки воспринимает это как разрешение. Пробный толчок, несильный, ещё один. Браслет звякает. Снова. Сэм дышит судорожно, но хочется слышать. Черт возьми, хочется хрипов и стонов. Баки толкается снова и снова, гладит ладонью крепкую ногу, браслет уже не смолкает, все звенит и звенит, Баки толкается глубже и резче, ищет нужный наклон. И наконец-то прямо над ухом раздаётся чувственно тихое: «Ах…» — и впиваются ногти в загривок. Баки стонет в ответ, ускоряется. Стоны, шлепки, пошлые хлюпы и звон сводят с ума, оба уже на пределе. Перед глазами темно, но темнеет сильнее, Сэм изгибается, животом жмется к Баки и громко отрывисто стонет, как хочется. И жаль, что не видно лица, Баки очень хочется видеть его выражение. Приходится фантазировать. Становится мокро и липко, Баки чувствует мускусный запах и возбужденно хрипит. Он ещё движется, очень чётко и точно, наслаждаясь горячим нутром. Хватает его ненадолго, на пару глубоких толчков. Оргазм накрывает волной, сметает, все напряжение резко спускает. Колени дрожат и не держат, он движется по инерции, сильно впиваясь ногтями в упругую задницу. Лишь то, как они сплетены в одно целое, не дает им упасть на жёсткую землю. Браслеты звенят, а, может, и не они, а просто звенит в ушах. Шевелиться нет сил, Баки просто вжимается лбом Сэму в грудь и чувствует сердце, что колотится бешено. И слышит свое, не менее пылкое. Где-то вдали снова слышно пение и барабаны.***
— Теперь не уверен, — Баки допивает свое пиво и садится рядом на край лодки. Солнце скрылось за горизонтом неожиданно, словно кто-то выключил свет. Он взволнованно вздрагивает, его сердце стучит чуть сильнее обычного. Из рубки доносится пение радио. Баки чуть ухмыляется и ловит взгляд Сэма. В тогда не вернуться, но есть ведь сейчас.