***

Во всех ее творениях была она. Она всегда творила только о себе. Потому что являлась той темой, которую она знала лучше всего. Она художник. Какими умела красками такими и писала. Ярко. Самобытно. Трогая сердца людей. Она и сама была яркая — гремучая смесь кровей родителей-эмигрантов подарила миру смоляные косы и вынимающий душу темный взгляд. Омут. Преодоление. Оно вошло в ее жизнь с момента скелетной травмы. Перелом позвоночника приковал ее к кровати надолго. Но не навсегда. И она научилась скрывать последствия травмы. И этим она училась преодолевать. Своим веселым нравом. Огненным темпераментом. Любовью к перченым анекдотам и сквернословию. Это была помощь ее пострадавшему опорно-двигательного аппарату. Ее опора, чтоб двигаться по этой земле. И искусство. Он — тоже был искусство. Он тоже художник. Не менее талантлив. Но менее самобытен. Он пользовался профессиональным спросом. Но без нее его имя бы не вошло так глубоко в историю. Внешне они не нарушали гармонию красоты в глазах смотрящего. Даже эта почти двадцатилетняя разница в возрасте у них куда-то девалась. Когда они рисовали. Каждый мазком по очереди. А потом жили вместе. Очень ярко. Создавая шедевры, как художники они не смогли создать шедевр из своей жизни. Их отношения были переполнены эмоциями и страстью, что как бурные воды, то поднимали на волнах безудержной любви, то разбивали о непонимание и ссоры. Измены, крики, битая посуда, вечные страдания — так они рисовали собственными поступками. А потом брали кисти в руки и проведением выше — рисовали прекрасное. И создавали шедевры. Она любила — страдала — рисовала себя и о себе — любила. Она понимала неизбежность его измен. Но принять их не могла. А он все делал открыто, показательно и получал удовольствие от тех страданий, которые он ей причинял. Но всему есть предел. Она начала отвечать ему той же монетой. Субтильный очкарик — Господи, неужели нельзя найти ничего получше. И уж совсем, как насмешка, она нашла его в их же доме, под их общей крышей. Да, она тоже училась делать ему больно. Говорили даже, что у нее был роман с той, которая так прекрасно могла танцевать образы. Они твердили, что были друг у друга тогда единственными. Нелепостью этих романов, она хотела ему показать ту извращенную картину, в которую он превратил своими изменами их жизнь. Она ему как будто хотела сказать — посмотри, как это выглядит грубо и вульгарно. А ведь я тебя просто-напросто зеркалю. Не было у нее там страсти. Единственной страстью был он. И возможность рисовать себя и о себе только ей доступными красками. И желание дать ему свое продолжение. Нет конечно, она ни на что не надеялась, что это его образумит. Но пока ей давали хоть один, хоть минимальный шанс — она пробовала. Упорство — ее второе я. Он был для нее триединым — Отцом, Сыном — его в образе младенца она везде воплощала, и Святым Духом. Они то сходились, то расходились. Но всегда держали друг друга в поле зрения крепким канатом. «С тобой несчастна я, но без тебя не будет счастья» Друзья всегда отмечали, что она приятный собеседник, внимательный, всегда интересовалась жизнью своих близких, любила заниматься растениями. Всегда старалась быть ненавязчивой, легкой. Такими громадными усилиями. Она никогда не жаловалась — ни на боль физическую, ни на боль моральную. А в моменты особой боли — все выплескивала в дневник. Она начала писать. И даже там она не жаловалась. Ее записи были полны признаний в любви. Ему. В 47 лет она приняла решение уйти. И тогда она напишет последнее, что держало ее здесь, на Земле. Нет, она не берет привычные краски, которыми всю жизнь рисует. Как настоящий Поэт, которым она была в жизни и в своем искусстве, она возьмет буквы. Начнет складывать их в слова, слова в фразы. И как настоящая Женщина, которой она была вопреки всем своим страхам, она пишет свою балладу о любви. Она ее дописала и ушла. В 47 лет. Таково было ее решение. Она — образ хрустально-чистого искусства, болезненной любви и свободы. Она — Фрида Кало. «Прости меня. Я понял. Все понял. Наверное необходима была эта Мексика, чтоб мексиканкой Фридой открыть мне глаза. Я всю жизнь искал свободу. Free-dom. И только сейчас я понял, что настоящая свобода только с тобой, моя Free-da.» Вернувшись, он нарисовал линию меж ее бровей, соединив их и заколол цветы в косы: — Давай перепишем историю. Вместе. — На льду? — И на льду. — От истоков? — От истоков. — Тогда от Черной Королевы? — И до Фриды.