Тринити

Пацифистские маршруты до нелепости сладки и однообразны. Рецепт идеальной концовки не позволяет отклоняться от намеченного пути, и потому каждый сброс — идеальная копия предыдущего. Фриск жаждет создать будущее идеальнее, чем это возможно физически. Спасти монстров, спасти Азриэля, наладить отношения с людьми, предотвратить непредвиденные жертвы. Это благородно, возможно даже самоотверженно, и, кажется, невинно. Нет ничего страшного, ведь только Фриск может вспомнить лучи солнца, которые дарит и отнимает не задумываясь. Санс пытается убедить себя, что все для большого блага, но с каждым разом просыпаться на старом матрасе под завывание метели за окном становится все больнее. Он помнит, как накануне они с Папирусом клеили звезды на его потолок, как засыпал, смотря на сияющие в темноте зеленые огни. Санс не может не чувствовать себя преданным и разбитым, словно кто-то родной только что лишил его возможности жить и дышать. Это не совсем ложь. С этими сбросами он не может ни остаться на месте, ни двигаться дальше. Хочется плакать. — Улыбнись, дорогой друг! Нас ждет еще один сансенсуальный день с нашим великолепным братом! Нет никаких причин для грусти! — говорит ему Блю, улыбаясь так широко и ярко, что Санс почти не может смотреть. У них одинаковые лица, но он никогда не сможет быть таким же великолепным, почти как его младший брат. Санс просто рад, что его лучшая версия продолжает подталкивать его жить. — Ловушки Папируса сегодня особенно изобретательны! — восхищается Блю с горящими глазами, и Санс соглашается, даже если это то же самое, что и сотню сбросов до этого. — Разве его кулинарные навыки не улучшились? — хвалит Блю, и Санс соглашается, не в силах забыть, что на поверхности это действительно было правдой. — Его атаки так хороши! Совсем скоро он превзойдет Андайн! — да, так и будет, когда Фриск позволит времени идти вперед. — Человек так решителен! У него точно получится освободить монстров! — Санс соглашается, как всегда. Энтузиазм Блю помогает ему сохранять оптимизм. Иначе он уже давно перестал бы пытаться. — Ты хорошо справляешься. Надо потерпеть совсем немного, — нежно убеждает его Блю, шепча знакомую мантру перед сном. Санс смотрит на него, боясь закрыть глаза и потерять достигнутое снова. Все забудут этот график, но, по крайней мере, Блю всегда будет рядом. Санс не знал, что случилось с Фриск, но он больше не был самим собой. Больше не было пацифистских маршрутов и попыток сделать все идеально. В одни графики он был напуганным, в другие бесчувственным. Он убивал чаще, чем нет, и уходил из подземелья, оставляя их разбираться с последствиями. Оставляя Санса собирать прах ушедших друзей и знакомых. Иногда собственного брата. — В-все будет хорошо! Я уверен, что скоро Фриск придет в норму! — нервно заикался Блю, пытаясь приободрить его, но Санс больше не соглашался. Он не мог надеяться на лучшее, остается только сдаться. — Возьми себя в руки, тряпка! — зарычал на него Рэд, схватив за грудки и как следует встряхнув. — Если ты не будешь сражаться, то Папирус продолжит умирать зазря! Ты этого хочешь?! Это помогает намного больше, чем мягкие заверения Блю, и Санс впервые за долгое время чувствует что-то вроде собственной решительности. Рэд острый и агрессивный, он не стесняется толкать и оскорблять Санса, когда считает это необходимостью. Он считает его жалким слабаком, и Санс не находит в себе силы отрицать, даже если Блю яростно защищает его. Геноцид — это ад наяву. Папирус верит в человека до конца и прощает за весь ужас, который он несет с собой. Это не Фриск, это не его маниакальная улыбка, это не его налитые кровью и ненавистью глаза. Блю верит тоже, что Фриск где-то там, что они еще могут дозваться его, что [*каждый может измениться, если только попытается]. Он такой же удивительный, как и Папирус. Санс сожалеет, что не может быть похож на них, вместо этого упиваясь горем, злостью и жаждой мести. Рэд говорит ему стоять до конца и отринуть собственную жизнь ради победы. Цена не имеет значения. Это не имеет смысла, ведь у Санса и так ничего не осталось. — Убей эту штуку, — приказывает Рэд, и Санс послушно повинуется, не доверяя себе. — Убивай, пока он не поймет, что дороги вперед нет, — говорит Рэд, направляя его атаки, а Санс позволяет ему, ведь хруст костей и хлюпанье крови приносит ему какое-то извращенное удовлетворение. Он любит красный. — Не давай ему пощады. Он не может жить в этом мире после того, что натворил, — требует Рэд, когда Санс обнимает этого демона, на секунду поверив, что это Фриск. Он слушается и понимает, что не ошибся, когда из руки пронзенного человека выпадает нож. — Оставайся решительным, но не потеряй себя, — просит его Блю. — От него не так уж много и осталось, — хмыкает Рэд. Сансу хочется смеяться. Почему все кажется таким пустым? — Чувствуешь себя усталым, да? Почему бы нам не сделать все проще? — предлагает Рэд, и там действительно нет выбора. Санс уже на грани потери сознания, когда начинает шаг бездействия. Но это не может длиться вечно и в конце человек рассекает его запыленным лезвием. Санс не знает, почему эта штука позволяет ему уйти, но иметь возможность умереть вдали от демона подобно благословению. В баре Гриллби пусто, тихо и темно, и от этого только страшнее. Из раны сочится кровь, а с костей слетают частицы пыли. Он не победил, никогда уже не победит. Если человек прошел по этому маршруту однажды, то второй раз это будет еще легче. Санс облажался, он действительно ни на что не годен. Сил сдерживать всхлипы и слезы не осталось, и от этого он чувствует себя более жалким. Он не хочет умирать. — Все будет хорошо, Санс. Человек скоро сбросит, и ты снова увидишь Папируса, — утешает Блю, нежно гладя череп, второй рукой тщетно стирая собственные слезы, пытаясь придать шаткой улыбке больше уверенности. — Ты хорошо поработал. В следующий раз мы сделаем больше, — на удивление спокойно говорит Рэд, и его острые зубы не выглядят такими опасными без хищного оскала. Санс соглашается и отпускает. Так проще, так легче. Блю и Рэд лучше него, они точно знают, что надо делать и как поступать, и поэтому Санс не подвергает сомнению их слова. В конце концов, ему больше не на кого положиться. Там больше нет монстров, которые могли бы понять его боль. На самом деле, не похоже, что вообще осталось хоть что-то. Человек стер все. Это просто его глупая игра. Геноциды продолжались, и нет меры тому, насколько они хуже истинного пацифизма, исчезнувшего в мгновение ока. Терять Папируса так больно, больнее, чем умирать самому. Однако со временем невыносимые приступы боли от раза к разу смешиваются в однотонную какофонию, а время приучает к чувству потери и притупляет его. Санс не помнит, была ли поверхность настоящей или это просто плод воображения, призванный облегчить или усугубить мучение. — Не делай ничего необычного. Не позволяй человеку знать, что ты помнишь. Заставь его думать, что в тебе нет потенциала для новых концовок. Не давай повода мучить тебя сильнее, — наставляет Рэд, и Санс соглашается. — Если хоть кого-то он пощадит, не убивай. Может это Фриск, может он где-то там, — просит Блю, и Санс соглашается. К тому моменту, как геноциды кончаются, Санс уже совсем онемел, от раза к разу действуя по сценарию. Каждый сброс проходит на автомате, и поэтому, когда Фриск щадит Папируса, он растерян. Он не помнит, как действовать и что говорить в такой ситуации. Если он жив, то должен ли Санс все равно горевать? Впервые за долгое-долгое время он удивлен и растерян. И теперь, когда вновь начался истинный пацифист, что он должен был делать и говорить? Что он должен чувствовать? Звезды, он совсем не помнит. — Это счастье. Ты счастлив, Санс, что все закончилось, — с жалостью объясняет ему Блю. — Это негодование. Почему все могут быть в порядке, когда ты не можешь? — фыркает Рэд с горечью. Все в восхищении смотрят на небо, но Санс не может разделить это чувство. Он холодно думает, что совсем скоро эту красивую картину отберут снова. Он так привык жить в темноте, что свет просто причиняет дискомфорт. Нет желания двигаться и притворяться, Санс игнорирует все происходящее, не имея возможности быть частью этого. Папирус, Фриск и остальные смотрят на него с беспокойством и спрашивают все ли в порядке, но он безразлично игнорирует их, закрывая уставшие глаза. Скоро все закончится, скоро все вернется в норму, и ему не придется иметь дело с последствиями. — Санс, Папирус волнуется, — напоминает Блю, и Санс соглашается. — Скорее, придурок, возьми себя в руки, — ворчит Рэд, и Санс соглашается. Он ничего не делает. Не может. Не понимает. Не помнит. Их нормальность — это не его нормальность. Если он позволит себе успокоиться и почувствовать, вернуться будет намного больнее, чем раньше. Он больше не хочет болеть. Только покоя. Можно ли ему умереть, если все закончилось? После превращения в пыль не было ничего, и Санс ловит себя на мысли, что хотел бы, чтобы так и осталось навсегда. Время будто бы совсем не двигается. В один миг они спускаются с горы, а в следующий обживаются в новом доме в городе. Пока длятся переговоры, его друзья пытаются понять, что с ним не так и как-то помочь. Санс больше не шутит, не улыбается, мало говорит и делает ровно то, о чем его просят. Папирус переживает больше всего, со слезами на глазах просит сказать, что случилось. Санс пытается его утешить, обнимает, говорит, что с ним все в порядке, что он чувствует себя нормально, но почему-то ему никто не верит. Он не лжет, поэтому не понимает, что делает не так. — Они хотят, чтобы ты вел себя так, словно всего этого дерьма не случалось, — поясняет Рэд. — Они просто не знают, — защищает их Блю. Санс пытается дать им то, в чем они нуждаются, ведь он любит их. Он поддерживает Папируса и хвалит каждое достижение настолько искренне, насколько возможно. Когда Ториэль шутит, пытаясь заставить его делать то же самое, он улыбается, пока Блю устало качает головой, а Рэд заливается неприлично громким смехом. Он смотрит аниме с Альфис и разговаривает с ней на научные темы. Когда Андайн против воли втягивает его в битву, устав от собственного бессилия, он сражается и побеждает. Никто не знает, как реагировать, но Фриск выглядит так, будто его вот-вот настигнет осознание. В конце концов Папирус ведет его к психотерапевту. — По всем признакам это синдром деперсонализации, — говорит человек после нескольких сеансов. — Это расстройство самовосприятия личности и отчуждения ее психических свойств. Если говорить проще, он не может ощутить свое собственное «Я», отсюда отчужденность, потеря черт личности, приглушение или исчезновение чувств и тонких эмоций, нарушение памяти и восприятия времени, а также некоторая автоматизированность действий и движений. Я предоставлю вам полную справку чуть позже. — ЭТО МОЖНО ВЫЛЕЧИТЬ? — с надеждой спросил Папирус, от чего Санс почувствовал себя удивительно плохо. Он так старается соответствовать, делает все, что ему говорят не только Блю и Рэд, но этого недостаточно. — Я назначу курс лекарств, но люди… и монстры, я не могу быть настолько уверен в вашем случае, зачастую обладают частичной или полной резистентностью к препаратам. То есть, они могут не оказать никакого влияния в худшем случае, — пояснил доктор, заметив отсутствие понимания. — Если лечение успешно, то в большинстве случаев деперсонализация исчезает внезапно, а вместе с ней сопротивляемость к препаратам, что может быть опасно. Вам необходимо тщательно следить за его состоянием. — Но как он даже приобрел это? Это не может быть болезнью тела, монстры не болеют тем же самым, что и люди, — спросила Ториэль, глубоко нахмурившись. — Хотя деперсонализация ведет к некоторым изменениям в человеческом теле, она не всегда является симптомом другой болезни. В частности, состояние вашего друга может быть обусловлено стрессом, вызванным каким-то травмирующим событием или длительным пребыванием в неблагоприятной обстановке. Это мог быть механизм защиты от происходящего, и теперь Санс просто не осознает, что то событие закончилось. Он не приходит в норму, потому что боится повторения травмирующего опыта и все еще не пережил предыдущий. — Травмирующий опыт, мать твою, — со злостью повторяет Рэд. — Ты даже не представляешь, какое дерьмо творилось в подземелье. — Это хороший человек, хороший врач. Он обязательно поможет тебе! — с энтузиазмом говорит Блю. — Нам просто надо делать все возможное! Санс соглашается. Он послушно ходит на сеансы и принимает лекарства. Он старается, но не вкладывает в это слишком много мыслей, просто действуя по инерции в ожидании нового сброса. Все так увлечены завтрашним днем, но Санс может только с холодом представлять, как все эти надежды будут отняты в любую секунду. Он готов, он смирился, это больше не может причинить ему боли. Все забудут, никто не поймет. Санс может положиться только на Рэда и Блю, довериться только им. Он устал разочаровываться. — Прости меня, Санс. Прости… — в один из дней Фриск садиться на пол перед диваном и обнимает его талию, пряча лицо в толстовке и плача навзрыд. Никого нет, наверное, человек долго ждал. — Это моя вина, моя… — Что-то не так, Фриск? За что ты извиняешься? — рассеянно спрашивает Санс, расчесывая пальцами спутанные волосы. Дрожащее тело в его руках заставляет душу трепетать от незнакомой новизны. Он обнимал ребенка когда-то? Наверное, это было в прошлых пацифистских маршрутах. — Это из-за меня ты такой! Если бы я просто довольствовался тем, что имею, то ничего бы не случилось! — с надрывом воскликнул Фриск, дрожа так сильно, что кости Санса почти начинают греметь в унисон. — Я не понимаю. Вы говорите, что со мной что-то не так, но я не чувствую этого. Разве я делаю что-то неправильно? — с грустью спрашивает Санс, но Фриск только мотает головой, все еще прижимаясь к нему и плача. Санс не знает, что ему сделать, чтобы соответствовать ожиданиям. Он так старается, но в их глазах видит только разочарование и боль. Наверное, он просто недостаточно хорош сам по себе. Папирусу было бы намного лучше иметь такого брата, как Блю или Рэд. Санс даже не обижен или разочарован, потому что искренне так думает. Если бы только его жалкое я могло соответствовать кому-то из них, то все были бы счастливы. Если бы его не было, разве окружающие не стали бы намного счастливее? — Может, мне стоит просто умереть? — в никуда спрашивает Санс, пристально глядя на пузырьки с антидепрессантами и нейролептиками, которые ему прописали. Реакция мгновенная. — Чего?! Скажи это снова! — Рэд в ярости хватает его за грудки, как много сбросов назад. Его лицо искажено гневом, но Санс не находит в себе сил заботиться. — Пожалуйста, успокойся! Ты даже не знаешь, что он имел ввиду, — пытается утихомирить его Блю, подняв руки. — Заткнись! Этот ублюдок смеет предлагать такое, когда мы уже зашли так далеко! — с каждым словом Рэд заводится только сильнее, его рука тянется к ножу, и Санс соглашается. — Я ненавижу, когда ты ведешь себя, как слабак! Ну же, скажи что-то, — требует он. — Я устал… — безразлично отвечает Санс, смотря прямо в алые глаза, с болезненным любопытством наблюдая, как они вспыхивают. — Трус! — вопит Рэд, замахиваясь ножом. — Если ты так сильно этого хочешь, я прикончу тебя! — Хватит! Пожалуйста, прости его! — умоляет Блю, хватая Рэда в тщетной попытке оттащить от Санса, но едва может удержать на месте. — Еще чего! — от этого Рэд пытается вырваться только яростнее. — САНС! — внезапно кричит Папирус, и прежде чем Санс может осознать, нож выбит из руки, а он сам заключен в крепкие объятия. — ЗВЕЗДЫ, САНС, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?! ПОЖАЛУЙСТА, ПОГОВОРИ СО МНОЙ, — он в панике, почти на грани, но Санс может только переводить взгляд с ножа на Блю и Рэда. — Посмотри на себя, говнюк! Да что с тобой не так?! — все еще кричит Рэд, полный гнева, но не подходит к Папирусу. — Пожалуйста, Санс. Пожалуйста, будь сильным. Ты можешь преодолеть это, — лицо Блю решительное, даже несмотря на предательские слезы. — Оставайся решительным и сражайся! — Верь и не теряй надежды! — Пока ты продолжаешь, сбросы не имеют значения! — Даже если ты не можешь заботиться о себе, ты не можешь просто так бросить Папируса! — Живи, черт возьми! — И мы всегда поможем тебе! Должно быть, он слишком сосредоточился на Блю и Рэде и на их словах, совсем не замечая прибытия их друзей. Папирус плачет, умоляя его ответить. Ториэль спрашивает своим мягким взволнованным голосом. Андайн яростно требует ответа. Альфис нервно предполагает, что случилось, и просит подтверждения. Молчит только Фриск, хватаясь за подол юбки приемной матери. Все голоса сливаются в болезненную какофонию, но Санс не может разобрать и слова. Их вопросы не важны. Он тоже жаждет ответов. — Зачем пытаться жить, если все в любой момент может быть стерто человеком? Его слова заставляют всех молчать, озабоченно глядя на него. Должно быть, это просто не имеет смысла вне контекста. Сансу все равно, как это звучит. Нет никаких причин заботиться по-настоящему. — Санс, дорогой, люди не нападут на нас, — мягко убеждает его Ториэль, грустно улыбаясь. — А даже если и так, я смогу защитить вас всех! — уверенно заявляет Андайн с широкой улыбкой. Это не то, что он хочет услышать. Икающий всхлип поражает всех, кроме Санса, заставляя посмотреть на Фриск. Ребенок прикрывает рот ладонями, в неверии качая головой, смотря широко открытыми в ужасе глазами на низкого скелета. Плач заставляет Ториэль оставить его и быстро подойти к Фриск, опасаясь, что тот слишком остро реагирует на слова Санса или как-то иначе пострадал. — Мое дитя, с тобой все в порядке? — она пытается приобнять его, но ребенок делает шаг назад, не желая быть в ловушке сейчас. Пока ноги еще работают, он бросается к Сансу. — Я не буду! Обещаю, что не буду! — плачет Фриск, отчаянно желая, чтобы друг поверил ему. — Это никогда не повторится! Пожалуйста, прости меня! — Ч-что ты говоришь Фриск? — растерянно и испуганно спрашивает Альфис. — Это даже зависит от тебя? — сильная горечь в голосе Санса заставляет всех вздрогнуть. В основном потому, что никто не слышал от него ничего такого эмоционального уже давно. — Да, она больше ничего не может сделать, — шепчет Фриск, как большой секрет, надеясь вернуть своего друга, сжимая его руку до боли. — Она никогда не вернется. И мы тоже. — САНС, — голос Папируса настолько тихий, насколько это возможно, и Санс не может не вздрогнуть от такого изменения. Он смотрит на брата с беспокойством и удивлением, и такая большая эмоциональность впервые за столько времени заставляет Папируса плакать. — ЧТО БЫ НИ СЛУЧИЛОСЬ, ВСЕ ЗАКОНЧИЛОСЬ. ПОЖАЛУЙСТА, ВОЗВРАЩАЙСЯ, — он наклоняется и их черепа мягко стукаются. Санс чувствует, как узел развязывается, и это пугает его так сильно, что хочется сбежать. Он смотрит на Блю и Рэда в надежде, что они скажут ему, что делать. Но они оба выглядят счастливыми и мягко улыбаются. — Мы победили. — Можешь плакать. Он так и делает.