Третья база

Со второго случая — как Масатоши называет про себя произошедшее в кладовой — проходит четыре дня. Кроме того, что он каждый вечер дрочит, вспоминая горячее дыхание Мэя у уха и его стоны, ничего страшного не случается. Мэй ненавязчиво отлынивает от совместных тренировок, но пока в этом больше плюсов, чем минусов, Масатоши не предъявляет претензий и спускает прогулы ему с рук. В этот раз им нужно чуть больше времени, чтобы отойти и начать вести себя наедине так, как они привыкли — свободно и непосредственно. На общих же тренировках оба держат лица: Мэй всё так же эгоистичен и не упускает возможности почесать самолюбие, за что Масатоши отвешивает ему подзатыльники, ругает за длинный язык и не забывает изредка хвалить за игру на бите. В общем, ведёт себя максимально естественно. Он очень старается. По Мэю видно, что он старается тоже, и у них вроде бы неплохо выходит — по крайней мере сокомандники не замечают ничего необычного в их поведении и не спрашивают, не зажимались ли они в старой подсобке пару дней назад и не думают ли об этом постоянно. Масатоши честно пытается не думать, с головой уходя в бейсбол на тренировках и в учёбу на уроках, но свободное время, как ни крути, остаётся, и каких бы успехов он ни добился во внешнем проявлении эмоций, в мыслях творится полная каша. В отличие от первого случая, Масатоши уже не считает, что этот раз был последним. Какое там! Сейчас напряжение так велико как раз из-за понимания, что когда между ним и Мэем перемкнёт, они сделают это снова. А щёлкнуть может в любой момент, поэтому Масатоши выбирает из двух зол меньшее и перед тренировками бегает в туалет, потому что лучше снять напряжение заранее, чем если у него встанет в душевой. Или прямо в булпэне, на том самом месте, где он лапал задницу Мэя, а тот засунул язык ему в рот и всё закончилось тем, чем закончилось. По ощущениям, Мэй думает примерно о том же и придерживается той же выжидательной тактики, что вполне логично. Им обоим совершенно точно понравилось и в первый, и во второй раз, но не понятно, как быть дальше. Нельзя же просто подойти и прямо сказать: "Давай сделаем это снова!" Или можно?.. Чёрт! Масатоши трёт лицо руками и настраивает воду похолоднее, чтобы остудиться. Он не думает обо всём этом, не думает! Он раздражённо намыливается уже в третий раз, лишь бы занять руки и голову. По всем законам жанра сейчас ему положено находиться в кризисе ориентации и шарахаться от Мэя, потому что тот, вообще-то, парень. Если этого мало, то Мэй парень с просто отвратительным характером и неподъёмным эго, он бесит Масатоши по пять раз на дню, считает себя центром вселенной и едва ли не идеалом во плоти. Было бы намного легче, знай Масатоши только эту сторону его личности, но, к сожалению, он знаком и с другой. И ещё он видел лицо, которое Мэй делает во время поцелуя… В общем, вместо того, чтобы в ужасе откреститься от нового опыта, Масатоши тратит внушительное количество сил, чтобы заставить разного рода картинки не крутиться в мыслях без остановки. И это странно, и определённо требует разбирательства, но пока он не готов задавать себе слишком много вопросов, поэтому останавливается на простом ответе, что причина в том, что это Мэй. За год игры в связке они прошли через многое вместе и хорошо друг друга узнали, однако Масатоши не мог назвать их лучшими друзьями. Всё же это было не так. Они были меньше, чем лучшие друзья, но в каком-то плане — гораздо больше. Мэй вобрал в себя огромное количество самых разных ролей: он был сокомандником и партнёром, кохаем, надоедливым младшим братом, другом и соперником. Масатоши чувствовал большую ответственность за него, но и воспринимал как равного, хотя в этом было трудно признаться. Мэй вытаскивал на поверхность его не самые хорошие стороны, но благодаря ему Масатоши становился лучше. До него Масатоши не знал никого, кто бы раздражал и впечатлял его так сильно и в равной степени, поэтому вынести Мэя за скобки всех знакомых видов отношений было просто. И ещё между ними пролегал важный аспект, распространившийся из бейсбола на всю остальную жизнь — взаимопонимание. Поэтому не смотря на характер Мэя, на характер самого Масатоши, им было легко друг с другом. Настолько, что они подрочили вместе вот уже два раза, и сейчас Масатоши старательно не думает о том, что хочет третий! Он глубоко вздыхает и нервно смывает пену с волос, прикидывая, в комнате Карлос или нет, и если нет, хватит ли времени по-быстрому разобраться с напряжением. Масатоши пытается относиться к своим возросшим потребностям спокойно. Уроки полового воспитания не прошли даром, и он знает, что в его годы может хотеться много, и уже из личного опыта ему известно, что лучше не упрямиться и дать телу то, что оно требует. Но такого, как сейчас, чтобы нужно было каждый день и лучше по два раза, ещё никогда не случалось, и от того, что Масатоши знает, в чём причина, хочется побиться головой об стену. Это банально неудобно. Его достало подыскивать удачные моменты, чтобы остаться в одиночестве. Если так продолжится дальше, то он вообще перестанет стесняться и начнёт удовлетворяться прямо в душе. Кстати... В целом затея не самая умная, но за время, пока он мылся, все давно успели уйти, так что... Как по заказу слышится звук открываемой в душевые двери, и Масатоши переводит дыхание. Наверное, это к лучшему. Он оборачивается и — нет, не к лучшему, — на пороге стоит Мэй собственной персоной. Секунду они молча смотрят друг на друга, а потом синхронно отворачиваются и Масатоши чувствует, как теплеют щёки. Чего в нём сейчас больше, смущения или раздражения от неловкости, понять трудно. Ему очень не нравится, как он начинает нервничать, и он пытается взять себя в руки, но одно дело изображать, что всё нормально на поле в окружении сокомандников, и совсем другое — быть голыми и наедине в душевой. Мэй молча идёт дальше, включает воду. Масатоши косится в его сторону и с долей облегчения видит, что Мэй выбрал не самый далёкий душ у противоположной стены, а на один ближе. Это хорошо, потому что так не создаётся впечатление, будто между ними что-то не в порядке. — Последние дни мы мало тренировались, поэтому завтра обязательно покидаем в булпэне, — Масатоши делает свой вклад в поддержание здоровой атмосферы. Тренировки — нейтральная тема, и им действительно нужно заниматься. Что бы ни происходило за пределами игрового поля, нельзя позволять этому влиять на бейсбол. — Ладно, но знаешь, я сегодня видел, как ты тренировался с Игучи-сэмпаем... — многозначительно начинает Мэй, затем прерывается, подставив голову под воду. Не понятно, к чему он ведёт, но на всякий случай Масатоши хмурится, потому что от Мэя можно ждать чего угодно, от детской обиды до насмешек над чужими подачами. — Это значит, с ним тебе надо было потренироваться сегодня, а со мной только завтра? Он ас команды или я? Масатоши не может поверить, что в голосе Мэя звучат оскорблённые ноты. — Если ас команды горит желанием потренироваться, он может подойти и сказать об этом сам. — Я бы сказал, если бы ты не был так сильно занят Игучи-сепмаем! — Обычно тебя это не беспокоит, — Масатоши смотрит на Мэя, а тот смотрит в ответ, поджав губы и высоко задрав нос, и Масатоши не уверен, делает он это, чтобы показать высокомерие или чтобы случайно не скользнуть взглядом ниже положенного. Самому Масатоши последнее даётся с трудом. В итоге Мэй так ничего и не говорит, только цыкает и резко отворачивается. Ссутулив плечи, он выдавливает на ладонь шампунь и начинает тереть волосы с тем же остервенением, с которым делал это Масатоши пару минут назад. Становится очевидно, что им нужно поговорить. Может после первого раза было легче не только потому, что Масатоши думал, что это никогда не повторится, но и потому, что они хоть немного обсудили произошедшее, а не оставили всё плавать в неопределённости? — Мэй, нам надо поговорить, — щурясь от воды, льющейся из душа, предупреждает он, и Мэй отвечает только через несколько долгих секунд. — Ну, говори. — Не здесь. — Почему? Масатоши со скепсисом косится, но Мэй даже не смотрит в его сторону. — Потому что это не лучшее место, — отвечает он и закручивает краны, затем стирает капли с лица, проводит руками по волосам ото лба до затылка и напоследок встряхивает ладони. Когда Масатоши разворачивается, чтобы выйти, чужой взгляд буквально жжёт его кожу, и ноги прирастают к кафелю. Это показывает, насколько всё становится хуже. В первый раз Мэю потребовалось потереться об него задницей, чтобы вызвать реакцию, второй раз они уже просто случайно оказались в объятиях, а сейчас хватает одного лишь взгляда. Масатоши медленно переводит на него глаза и тяжело сглатывает. Мэй смотрит исподлобья, у него красные щёки и очень настойчивое выражение лица, видно, что он вот-вот откроет рот, чтобы что-то сказать, и Масатоши ждёт его слов с откровенным опасением. Которое оправдывается. — Ты хочешь, — вкрадчиво, но твёрдо произносит Мэй. Не нужно долго думать, чтобы понять, о чём речь, а ещё что это совсем не вопрос. От тона голоса вдоль позвоночника бегут мурашки, потому что смысл сказанного попадает в десятку. Конечно, Масатоши хочет. Он старается не зацикливаться на желании и воспринимать его как просто существующее. Оно, это желание, есть. Есть и всё. Он все ещё не искал возможностей его реализовать, просто играл в бейсбол как раньше, учился как обычно, иногда вспоминал, как было стыдно и хорошо в пыльной кладовой, и только немного ждал. И, похоже, дождался. Если честно, Масатоши считал, что когда наступит момент, он если и не будет знать, что делать, то хотя бы не впадёт в очередной ступор. Но вот тот самый момент, они вдвоём голые в душевых, моментнее не придумаешь, а Масатоши опять едва ли может двигаться и говорить. Мэй отворачивается, медленно кладёт руки на вензели и перекрывает воду. Становится очень тихо, последние капли оглушительно разбиваются о кафель, и сердце Масатоши им вторит, колотясь в районе горла. Жар начинает течь под кожей, и нагота, которая и так не была уютной, теперь ощущается невыносимо. Хочется прикрыться, но Масатоши заставляет себя не дёргаться, хотя Мэй вряд ли бы заметил движение: он стоит полубоком и хмуро смотрит перед собой. Сгорбленные плечи и плотно сжатые губы выдают его напряжение, а красные уши — смущение. Он тоже хочет, — понимает Масатоши. И тоже не может решиться на какой-либо шаг. — Не здесь, — прерывает оглушительную тишину Масатоши, потому что это универсальный ответ на все незаданные вопросы, но Мэй отмирает и резко поворачивается лицом. — Здесь. Масатоши предупреждающе тянет его имя, но Мэй уже не слушает. Он мажет по телу быстрым обжигающим взглядом, от которого поджимаются пальцы на ногах, а волосы на руках встают дыбом. Кровь устремляется к паху, и Масатоши всё-таки неловко прикрывается ладонью, чем выдаёт себя с головой. К слову, Мэй прикрывается тоже, потому что у него почти полностью стоит, и как бы Масатоши не хотел, он не может перестать смотреть вниз. — Кто-нибудь зайдёт, — хрипит он, беспомощно наблюдая, как Мэй шлепает по мокрому полу к нему. — Ты спятил? — Мы остановимся. Будет слышно, если откроется дверь в раздевалку. — Будет слышно нас, идиот! — Не ори и не будет! — таким же злым шипением отвечает Мэй и застывает в десятке сантиметров от Масатоши, задрав подбородок, совсем как в их обычных ежедневных спорах. Чёрт, между ними такое маленькое расстояние, что Масатоши может чувствовать жар, исходящий от Мэя, отчётливый ментоловый запах его шампуня и видит расползшиеся на всю радужку чёрные зрачки. Наваливаются воспоминания о поцелуях, шершавом скольжении чужого языка на губах, влажных неприличных звуках, судорожных вдохах… Это просто невозможно терпеть. Масатоши хочется отвесить себе подзатыльник, потому что он не выдерживает, резко подаётся вперёд и больно врезается носом в скулу Мэя. Они ударяются зубами, неловко хватаются пальцами за плечи друг друга и одновременно стонут, когда горячая кожа касается кожи. Всё ощущается совсем по-другому, не так, как в первый и второй раз, потому что сейчас под пальцами нет никаких преград, и осознание этого оглушительно бьёт по затылку. Спина Мэя жёсткая и гладкая, Масатоши опускает руки ему на поясницу, не решаясь пойти дальше, а вот Мэй не парится — он протяжно стонет в рот и требовательно тянет ещё ближе, схватившись за задницу. Масатоши крепко зажмуривается, и ощущения от телесного контакта становятся ярче; он никогда и представить не мог, что прижиматься к кому-то голому, если ты сам голый, может быть настолько приятно. Из-за воды Мэй весь скользкий, его член легко трётся о бедро, и Масатоши из последних сил старается удержать мысль, что нужно на что-то опереться, прежде чем они поскользнутся на кафеле и переломают себе кости. Он отводит руку назад и делает мелкий шаг к стене, пытаясь нащупать её вслепую, но выходит плохо. Тот факт, что он не может оторваться от Мэя даже на секунду, должен выть как пожарная сирена о том, в насколько опасном они положении. — Мэй, я тебя убью, — сдавленно рычит Масатоши в промежутках между поцелуями. — Как ты планируешь остановиться, если кто-то придёт?! — Просто сделаем это быстро, — бормочет тот и утыкается носом в шею довольно шипя, когда Масатоши протискивает между ними руку и сжимает его член. — О, да, Маса-сан, вот так… Масатоши злится, но желание настолько сильно, что он не может ему ничего противопоставить, и внутренне соглашается с чужими словами, что они действительно просто сделают это быстро. Очень быстро. Он тянет Мэя на себя, отступает на пару шагов и, когда спину обжигает холодная плитка, повторяет, как Мэй и просил, "вот так". У него самого всё тело горит от смеси возбуждения, неловкости и удовольствия. Интересно, это всегда так — очень стыдно и очень хорошо, или только первые разы? Если вспоминать первый раз, когда Мэй сжал его член между бёдер и мелко толкался в кулак, а Масатоши затыкал ему рот, лишь бы тот вёл себя тихо, то происходящее сейчас, конечно, сравнимо по степени смущения, но всё равно бьёт рекорды. Может память стёрла эмоции месячной давности, но Масатоши кажется, что тогда, в темноте, только-только проснувшийся, он не мог полноценно отразить реальность. Всё было как во сне, сумбурно началось и быстро кончилось. Четыре дня назад, в полутёмной кладовой они трогали друг друга уже более осознанно, но оставались полностью одеты, не было яркого света, который бы позволял видеть все детали, акустики, усиливающей каждый тихий вздох и стон. У Масатоши чувство, что они прямо сейчас переходят какой-то рубеж, но он не знает какой, куда и зачем, и что с этим всем им потом делать. — Не отвлекайся, — требует Мэй, распугивая неожиданно низким голосом мысли, а потом добавляет ещё ниже: — И поцелуй меня. Масатоши затапливает жаром этой фразы, и он целует, чувствуя мучительный контраст ледяной стены позади и обжигающего тела спереди. Мэй лихорадочно трётся об него, гладя ладонями по бокам, по бёдрам и груди, стискивает пальцами плечи и обнимает за шею; он будто торопится потрогать везде, и от этого мельтешения у Масатоши начинает кружиться голова, потому что всего слишком много. Но мало. Мэй как назло игнорирует член, пока Масатоши не хватает его за запястье и настойчиво не тянет вниз. — Только не грубо, — хрипит он, и Мэй мелко кивает, смыкая пальцы вокруг головки, и первое уверенное касание вышибает из Масатоши глухой стон. Как же это хорошо. — Маса-сан, тихо, — смотря сумасшедшими глазами шепчет Мэй, ни на секунду не останавливая движений, и Масатоши остаётся только прикусить губу. Он не идиот, конечно он в курсе, что надо вести себя тихо! В отместку он сжимает Мэя сильнее, совершенно нелогично пытаясь заставить тоже застонать, хотя и знает, что если тот будет шуметь, сам же заткнёт ему рот. Как в первый раз. Снова наваливаются воспоминания, как Мэй прижимался спиной к его груди посреди ночи, тёрся ягодицами и насколько же всё последующее было похоже на настоящий секс. Масатоши ужасно хочется повторить, он буквально видит, как сейчас можно бы было развернуть Мэя лицом к стене, вставить член между мокрых, крепких бёдер и толкаться, толкаться, толкаться, пока не закончатся силы и дыхание. Но Масатоши заставляет себя не думать об этом. Он не собирается заходить так далеко, в конце концов ему слишком стыдно, он просто не сможет смотреть в глаза Мэю если сделает что-то подобное. Вместо этих пошлых мыслей, он концентрируется на чуть менее неприличном настоящем и необходимости поскорее закончить. — Быстрее, — просит Мэй, тычась носом ему в шею, и Масатоши подчиняется. Его перетряхивает от неожиданности, когда он ощущает горячее, скользкое прикосновение чужого языка к коже за которым следует укус — боли почти нет, но боль не то, что волнует Масатоши. Может остаться след. — Мэй... — предупреждающе тянет он, и тот понятливо убирает зубы, но продолжает вылизывать кожу: чувствительное место под ухом, низ челюсти, под подбородком, в конце он опускается к ключицам и ныряет языком в ямку между ними, заставляя Масатоши высоко запрокинуть голову и окончательно потеряться в ощущениях. Рука Мэя ускоряется, и Масатоши пытается не отставать, но сохранять ровный ритм практически невозможно, когда дыхание застревает в горле, а все силы уходят на то, чтобы держать себя и навалившегося Мэя в вертикальном положении и пытаться не стонать в голос. Оргазм наступает на пятки, и Масатоши чувствует, что почти всё. Он лихорадочно двигает рукой по члену Мэя, и вроде тот тоже близок, но Масатоши уже не может понять, потому что волна жара накрывает его и он кончает. Тело обмякает, Мэй просаживается под дополнительным весом, но Масатоши из последних сил старается не расслабиться окончательно, чтобы довести и его до конца. Перед глазами летают чёрные мушки, в ушах звенит и только судорожный выдох в шею даёт понять, что своего он добился. Мэй вздрагивает, на живот брызгает тёплая сперма, и Масатоши проводит ещё пару раз по чужой головке, прежде чем останавливается и даёт себе время просто подышать. Наступает тишина. Слышно только их загнанные вздохи и капанье воды из не до конца закрытого крана, но молчание не успевает затянуться по воле Мэя, хотя Масатоши и сам собирался что-нибудь сказать. — Маса-сан, помой меня, — глухо ноет он, не торопясь двигаться, и Масатоши может и хотел бы послать его, но вместо этого отлепляется от стены и на ватных ногах идёт к душу, таща Мэя за собой. Прохладная вода смывает следы очередного "случая" с живота и рук, под соседним душем Мэй лениво трёт ладони между собой и выглядит уставшим, но ещё больше — удовлетворённым. Вот и поговорили, — думает Масатоши. В голове у него всё ещё звон и пустота, что он собирался сказать до того, как они снова заставили друг друга кончить, он уже не помнит. Что-то про то, что между ними всё в порядке. Что они не в состоянии конфликта. Возможно он хотел спросить, есть ли у Мэя что сказать на это счёт. — Знаешь, что меня больше всего удивляет? — неожиданно начинает Мэй. Голос его очень спокойный и какой-то задумчивый, поэтому Масатоши не ждёт неприятных вопросов или утверждений. — Что ты не слишком-то шокирован, когда это случается… — Я не хочу об этом говорить, — твёрдо прерывает Масатоши и тянется к крану, собираясь побыстрее уйти, но Мэй поворачивается к нему лицом и выглядит искренне удивлённым таким ответом. — Почему? — Потому, — кривится Масатоши. Не может же он признаться, что ещё не готов даже наедине с собой думать об этом, не то что обсуждать с кем-то вслух. — Это просто происходит. Между прочим, ты тоже не выглядишь очень шокированным. Мэй неловко жмёт плечами. — Это приятно, так что какая разница, — цыкает он, и Масатоши прекрасно понимает, что тот имеет ввиду, потому что точно так же объясняет себе свою реакцию. Это приятно. Это Мэй. В конце концов, какая разница. — Мне тоже приятно. — Я уже понял, — хмыкает Мэй, и Масатоши интересуется, что раз он такой умный, то зачем задаёт тупые вопросы, а Мэй в свою очередь отвечает, что всего лишь хотел посмотреть на его сложное выражение лица, когда он будет придумывать хоть какой-то внятный ответ. Они выходят в раздевалку, продолжая перебрасываться бессмысленными подколками, и теперь затевать серьёзный разговор кажется уже совсем лишним, ведь и так понятно, что всё в норме. Между ними нет ссоры, они могут стоять рядом и привычно взаимодействовать. Слова наоборот могут всё нарушить. — Не опаздывай завтра на тренировку, — Масатоши заканчивает натягивать футболку и поворачивается к полностью одетому Мэю. — А то что? Опять будешь практиковаться со всеми питчерами, кроме меня? — Только если ты будешь продолжать отлынивать от совместных тренировок. — Я не отлынивал, — опасно щурится Мэй, но эти его взгляды никогда не действовали на Масатоши. Он собирается ответить что-то нейтральное, но дверь в раздевалку открывается, заставив вздрогнуть обоих. — О, — Карлос замирает в проёме, сверкая голым торсом. Штаны у него спущены так низко, что, на первый взгляд, держаться им не на чем. — Парни, вы наконец помирились? — Мы не ссорились, — немного резче, чем того требуют обстоятельства, возражает Масатоши, Мэй в тот же момент хмурится и говорит, что они и не ругались, и от замешательства на лице Карлоса становится не по себе. — Ну ладно, — соглашается он, хотя по голосу слышно, что согласие это только номинальное. Впрочем Масатоши уже всё равно. Его накрывает запоздалый испуг от того, что Карлос мог прийти на пятнадцать минут раньше, и тогда всё бы закончилось плохо, а именно — смертью Мэя, потому что от своих слов Масатоши не собирался отказываться и в случае чего был готов его прибить. — Больше никаких душевых, — выдавливает он сквозь зубы, когда они с Мэем выходят в коридор. Тот не спорит, только дёргает плечом и поджимает губы. По нему видно, что он тоже осознаёт, насколько им повезло в очередной раз, и что заигрывать с удачей больше не стоит. — Тогда приходи ко мне. Масатоши спотыкается об воздух. Мэй нагло поднимает бровь, стараясь выглядеть невозмутимо, но ничего у него не выходит. — Что? — нагло задирает он нос. Щёки его стремительно краснеют, и Масатоши не знает, чего хочет сейчас больше — оказаться в комнате Мэя или наоборот, как можно дальше от неё.