Morpho

      — Н-наркот-ики? — получившиеся звуки Чимин издает с громким иканием от стресса и внезапно охватившего его страха. — Нет… Не может быть… Откуда?       — Очевидно, что это принадлежало Миндже, — медленно говорит Хосок, оглядывая десятки пакетиков на столе.       — Нет! Он никогда не употреблял эту дрянь! — Чимин резко вскакивает с дивана и пересаживается ближе к танцору, судорожно хватая того за тонкое запястье. — Хосок, вы же были друзьями…       — Об этом Миндже мне не рассказывал, — деловито хмыкает альфа, нарочито подчеркивая, что он здесь ни при чем.       Чимин с ужасом смотрит на столик, пытаясь осознать происходящее. Он вообще видит наркотики впервые в жизни, а подумать о том, что Миндже мог под носом у мужа употреблять порошок, он не мог. Как долго они лежат здесь? Откуда их взял Миндже и что собирался делать дальше? Вопросов всплывало больше, чем ответов.       — Но как же… Нам же нельзя… Мы же… — бормочет бессвязно Чимин, пытаясь оправдать супруга. Они проходили допинг-контроль перед каждыми соревнованиями, и Чимин даже мысли не допускал о том, что муж мог так беспечно относиться к любимому делу, которому они отдали всю свою жизнь. — Его же могли дисквалифицировать…       — А ты не думаешь, что Миндже мог заниматься их распространением, а не употреблением? — аккуратно подсказывает Хосок, наблюдая за Чимином. Тот прячет лицо в ладони и медленно раскачивается на диване, рыдая еще сильнее. Ответ на свой вопрос Чон так и не получает.       — Что же мне делать с этим всем? Нужно их выкинуть… — омега внезапно оживляется и начинает собирать пакетики в ладонь, но Хосок останавливает его, хватая за руку.       — Чимин! Ты в своем уме? Ну кто выбрасывает наркотики в мусорное ведро? — окрик Чона немного отрезвляет, но полной ясности ситуации Чимину не дает. Он застывает, глядя на танцора, а в опухших от слез глазах возникает только один вопрос — что делать?       — А куда? От них нужно срочно избавиться, — руки Пака начинают мелко дрожать, пока Хосок молча рассматривает находку.       — Смыть в унитаз, — решительно говорит альфа. — Это единственный способ сделать все быстро и надежно.       — Пожалуйста! — молит его Чимин, складывая ладони вместе.       — Сиди и ни о чем не беспокойся, — хореограф успокаивает Пака, поглаживая его по руке. — Я обо всем позабочусь.       — Как я могу не беспокоиться? — с ноткой истерики кричит Чимин. — Как я могу не беспокоиться, когда в моей квартире хранятся наркотики? Где еще они могут быть? — Пак скидывает с дивана подушку, рассматривая щели между сиденьем и спинкой. — Здесь тоже есть? Или может быть здесь?       Он сбрасывает на пол старенький роман, недочитанный и забытый на диване, и тот разлетается, с громким треском падая на поверхность. Рассохшийся корешок отрывается, пожелтевшие страницы вылетают на пол. Ожидаемого тайника в книге не оказывается, но Чимин не унимается — он просовывает руку за диван, бездумно шаря там в поисках порошка.       — Согласен, не самая приятная находка. Постарайся отдохнуть, Чимин. Сейчас это важнее всего.       Хосок берет со столика газету и сметает туда белый порошок, а сверху кидает пакетики и выходит из комнаты.       Чимин отклоняется на диван, устало прикрывая глаза. Его тело колотит от перенапряжения последних дней. Внезапная потеря мужа, а теперь еще и страшная находка в собственном доме говорят о том, что он совершенно ничего не знал о Миндже. Стоит ли говорить о супружеском доверии, если альфа хранил от него не только грязные тайны, но и по сути подставил Чимина. А если бы сюда нагрянула полиция? Ведь кому-то эта гадость принадлежит, и Миндже, вероятно, должен был ее продать… Через пару минут Пак начинает мыслить трезвее, сопоставляя факты: он никогда не видел Миндже под действием наркотиков, а значит Хосок прав — его супруг был только распространителем. И если это так, то такой подлой подставы от альфы он просто не ожидал. Щелчок выключателя, скрип открывания двери и звук сливного бачка немного успокаивают омегу. Можно ли верить, что все закончилось?       Хосок, наблюдающий за водоворотом в унитазе, аккуратно перекладывает в руках пакетики, чтобы не повредить упаковку. Восемнадцать штук. Это примерно сорок тысяч долларов. Он не дурак и не спустит столько денег в туалет. Чимин притих, в комнате едва раздаются его негромкие всхлипывания. Бережно завернув порошок в газету, Хоби заталкивает сверток в карман джинсов и поправляет темный широкий свитер, чтобы не было заметно.       — Уже все? — первый вопрос, который задает Чимин при возвращении друга в комнату.       — Можешь не переживать, я все уничтожил, — Хосок заверяет омегу с искренней улыбкой, в которую Чимин не поверить просто не может.       — Хвала небесам! — выдыхает Чимин, заметно расслабляя плечи.       Хосок возвращается к аптечке, продолжая искать нужное лекарство, но ожидаемо ничего не находит.       — Сейчас посмотрю у себя в карманах куртки, — бормочет он, а Чимин вяло машет рукой. Ему плевать, он сейчас готов принять из рук друга даже яд, лишь бы остановить эту пытку. — Нашел, пей сразу две, — говорит Хоби, возвращаясь из коридора. Он протягивает Чимину стакан, и тот мигом проглатывает небольшие круглые таблетки.       — Думаешь, помогут? — с надеждой спрашивает омега, морщась от очередного приступа, долбящего в висок.       — Должны, — с уверенностью кивает танцор, разглядывая побледневшего парня. — Тебе нужно поспать, — он насильно укладывает Пака на диван и укрывает пледом. Ночник в квартире горит тускло, свет почти не раздражает вымотанного Чимина. В его теле просто не осталось сил, а голова устала переваривать сумбурные мысли. — Я останусь с тобой, если хочешь.       — Да, спасибо, — всхлипывает фигурист, сворачиваясь клубочком. — Погаси потом свет, а дверь просто захлопни.       Хосок ничего не говорит, наблюдая за омегой. Веки Пака тяжелеют, и уже через пять минут он засыпает, хотя очень беспокойно и тревожно. Сложно вообще понять спит ли он: брови постоянно дергаются, рот искажается, будто он хочет вот-вот расплакаться, на лице проходит весь спектр той самой грустной мимики, которую демонстрирует человек во время периода своих тяжелейших потрясений. Пальцами Чимин бессознательно цепляется за край пледа, но дергается, когда Хосок пытается убрать мешающую прядь волос.       — Тихо-тихо, мой хороший, — Чон прислушивается к рваному дыханию Чимина. — Я здесь, я рядом.       Он убирает волосы и целует Чимина в висок, задерживаясь губами чуть дольше, чем это делают просто друзья. Омега всхлипывает, но не просыпается, не по своей воле позволяя Хосоку немного больше. Чон проводит пальцем по скуле, оценивая нежность кожи, и задерживается возле уголка рта. Чимин засыпает крепче, его мышцы расслабляются, а снотворное, которое дал Хоби, действует моментально. Пухлые губы Чимина размыкаются, обнажая краешек ряда белых зубов. Альфе хочется оценить их остроту, и он едва сдерживает себя, чтобы не прикоснуться к Чимину. Не желать этого омегу нельзя, и только слепой смог бы остаться равнодушным к красоте фигуриста. Хореограф обводит пальцем верхнюю губу, а потом спускается на нижнюю, слегка оттопыривая горячую мягкую плоть.       — Какой же ты дурак, Миндже, — шепчет Хоби, рассматривая Чимина. Он наклоняется ниже и едва ощутимо прикасается к его губам. Сладкие, как вата в детстве, которую мама ему покупала в парке развлечений. Пак крепко спит, совершенно не реагируя на то, как Хосок легкими движениями языка обводит его губы, смачивая слюной сухую кожу. И все равно даже такой Чимин — рыдающий и исполненный трагедии — нравится ему все больше и больше. — Я позабочусь о тебе, мой глупенький малыш, — напоследок Хоби целует его в висок, поправляет плед и выключает ночник. Чимин проспит как минимум двенадцать часов, если не больше. На фоне морального истощения и стресса его организм более восприимчив к препаратам, а уж двойная доза Буспирона сделает свое дело. В последний раз окинув взглядом комнату, Чон прикрывает двери гостиной, надевает куртку и неслышно закрывает квартиру Чимина.

***

      — Господи! Я поменял билеты на ближайший рейс, как только узнал о трагедии, — Ким Сокджин с порога бросает в угол спортивную сумку и накидывается на Чимина, сгребая его тоненькую фигурку в свои объятия. — Как ты себя чувствуешь?       Чимин кисло улыбается, пытаясь понять, сколько дней он уже не вставал с дивана и насколько сильно пропахли потом его вещи. На календаре в кухне все то же число, которое было в их последний вечер с Миндже, когда они ужинали после изнурительного рабочего дня. На следующее утро Чимин так и не успел сменить дату, а потом случилась трагедия и до календаря ему теперь нет никакого дела. На телефон смотреть и вовсе не хочется — там куча пропущенных и смс с соболезнованиями, читать которые он уже не в силах.       — Прости, глупый вопрос, — Джин не выпускает друга из рук, немного покачивая его в своих объятиях, словно маленького ребенка.       — Все нормально, — всхлипывает Чимин, ежась от собственного незнакомого ему голоса.       «Все нормально» — самая частая ложь, которую он только слышал в своей жизни. Когда Миндже возвращался домой без настроения, и Пак спрашивал что случилось, то получал этот же ответ. «Все нормально», — недовольно бросал ему Миндже, а потом резко срывался на нем из-за того, что Чимин приготовил ему ванну не той температуры или дал вишневое варенье к блинчикам вместо абрикосового. «Все нормально», — дежурно отговаривался Чимин, когда коллеги по льду спрашивали, не заболел ли он, а синяки под глазами выдавали бессонную ночь, в которую Миндже мог брать Чимина по нескольку раз, не давая отдохнуть перед утренними нагрузками. «Все нормально», — говорил Хосок руководителю секции парного катания, когда Чимин под испепеляющим взглядом Миндже не докручивал парный поворот, делая вместо тройного двойной. «Все нормально» теперь для Чимина означает ровно противоположное.       — Не обманывай себя, — друг дает Чимину свободу, разматывает шарф и вешает его на вешалку вместе с пальто. — Тебе нужна поддержка, Чимин, и поэтому я здесь.       — На улице снег? — потерянно спрашивает Пак, будто не он только что утыкался носом в противный холодный воротник заснеженного пальто.       — За окном настоящая зима, — подмечает гость, растирая красные от холода руки. — Поставь чайник, я в аэропорту успел захватить пирожные.       — Спасибо, что приехал, — шепчет Чимин и плетется на кухню. Джин, идущий следом, только укоризненно качает головой.       — Ты в курсе, что с нашей последней встречи похудел в два раза? — Ким делает замечание Чимину, рассматривая друга. Под тонкой кашемировой тканью выступают лопатки, плечи заострились, линия ключиц болезненно выделяется, подчеркивая стремительную потерю веса. — Что ты ешь? — спрашивает он и вместо ответа получает только потупленный в пол взгляд.       Джин по-хозяйски залазит в холодильник, проводя там ревизию. С того момента, как туда заглядывал Хосок, дверца больше не открывалась. За прошедшие трое суток со дня похорон Чимин пил только слабый чай и ложился снова спать, не понимая своей слабости и списывая все на психическое истощение. Хосок звонил каждый день, и каждый день Чимин врал ему, что ходил в магазин и накупил кучу полезной и здоровой еды.       — Понятно, — Ким делает нужные выводы и закрывает дверцу. Пока Минни наливает чай, Джин открывает коробку с эклерами и раскладывает пирожные поровну.       — Спасибо, но мне нельзя, — Пак морщится, завистливо глядя на сладкое. В желудке резко скручивает от болезненного спазма и подступившей тошноты. Эклеры выглядят настолько аппетитно и привлекательно, что организм не может не отреагировать на пищу естественным образом, и желудок начинает выделять пищеварительные соки.       — Ты хочешь пойти следом? — язвительно спрашивает парень, неотрывно смотря на Пака. — Прекрати издеваться над собой и начни уже нормально питаться. В твоем состоянии пара пирожных не отложится на боках, поэтому ешь.       Чтобы не обидеть друга, Чимин начинает ковырять вилочкой десерт, пытаясь затолкнуть в рот хотя бы кусочек. С горьковатым черным чаем идет немного лучше, но все равно тошнота не отступает. Вид еды противен сам по себе, но вкусовые рецепторы играют против него, создавая в голове Чимина диссонанс — он чувствует изумительную сладость на языке, но ее же хочет выплюнуть, чтобы не дать желудку насытиться едой. Почти доев пирожное, Пак чувствует резкий приступ боли в желудке и, зажав рот рукой, едва успевает добежать до унитаза — все съеденное приходится отдать белому другу.       — Так не годится, — Джин стоит в дверном проеме и отматывает кусок туалетной бумаги с держателя у стены. — Возьми.       Чимин мычит в благодарность и вытирает рот, спуская бумагу в унитаз. Его кожа становится зеленоватого цвета, как при отравлении, но Джин точно знает, что Пак ничем не мог отравиться по одной единственной причине — он не ест. Бороться с этим всегда было тяжело, а иногда просто невозможно. Зная Чимина с детства, Джин прекрасно помнил, как он грезил спортом. А когда попал в секцию фигурного катания, то весь их небольшой дворик галдел о том, что теперь Чимина можно будет «увидеть по телевизору». Ради мечты Пак жертвовал всем — прогулками с друзьями, походами в кино, подростковыми вечеринками и дискотеками, опыт которых, по мнению старшего, должен быть у каждого омеги.       Вместо этого Минни пропадал на катке или в хореографическом зале, истощая себя многочасовыми тренировками, а в плане правильного питания Пак мог бы промыть мозги любому, кто скажет хоть слово в защиту булочки с корицей или мороженого со сливками. Всех этих мелких гастрономических радостей Пак лишал себя намеренно, боясь набрать лишний вес. А если он станет слишком тяжелым, то выполнить элементы на льду просто не сможет и подведет Миндже, мнение которого важнее оценки самого сурового судьи.       Если Чимин набирал хоть килограмм лишнего веса, то его альфа тут же делал замечание, и фигурист впадал в состояние аскетизма, сидя днями лишь на чае. Зато сбрасывал до трех килограмм в неделю, радуя Хосока и Миндже идеально выполненными программами. Никто не знал, что уже дважды за последний месяц омега терял сознание в раздевалке, внезапно обнаруживая себя лежащим на полу у лавочек после того, как перед его глазами плыли шкафчики, начинала крутиться комната и появлялись разноцветные пятна. Хорошо, что это осталось незамеченным для других, иначе бы его просто не допустили к соревнованиям по состоянию здоровья.       — Так, прекращай, бери себя в руки. Жизнь не заканчивается, Чимин, — Джин помогает Паку подняться с колен, прислоняет его к стенке и открывает теплую воду в ванной. — Давай, не сопротивляйся, — приказным тоном продолжает друг, задирая Чимину руки и стягивая водолазку.       Он кидает ее в корзину для стирки и следом стаскивает с Чимина спортивки, водружая омегу в ванную под струи воды в одном нижнем белье. Пак не противится, делая все, что заставляет друг. Джин приносит из шкафа чистое белье, полотенце и махровый халат, не желая спрашивать, сколько дней Чимин вообще не занимался элементарными домашними делами. Он знает, что его друг — патологический чистюля, и только такое тяжелое потрясение, как смерть любимого альфы, могло выключить его из привычного ритма жизни. Радуясь, что не нужно читать лишних нотаций, Джин задвигает плотную шторку, оставляя омегу купаться.       — Через полчаса буду, — бросает он, прикрывая дверь в ванную.       Взяв вторые ключи в тайнике, о котором знает только он сам, Джин накидывает пальто и спускается вниз. Продуктовый маркет в квартале от дома выручает его всем, чем нужно — он покупает мясо, молочные продукты, свежие овощи и фрукты. Нагрузившись пакетами, омега возвращается в квартиру, где его уже встречает розовощекий Чимин, завернувшийся в голубенький пушистый халатик с ушками. Джин выгоняет друга на кухню, открывает окна на проветривание во всех комнатах, и плотно захлопывает двери, чтобы Чимин не простудился.       — Пока я в Сеуле, буду каждый вечер инспектировать твое питание, Пак Чимин, — строго говорит Ким.       — Ты надолго вернулся? — с надеждой в голосе спрашивает Чимин, не желая оставаться один в четырех стенах, что давят пуще прежнего.       — Я уже справился в Италии, поэтому все равно хотел брать билет на следующей неделе, — успокаивает его Джин. — Ничего, Милан и Флоренция меня подождут. Мы когда-нибудь обязательно слетаем туда вместе, Чимин.       — Там красиво, — грустно улыбается Пак, вспоминая, что они с Миндже были в Италии на одном из мировых чемпионатов.       — У меня и здесь дел по горло, — Джин режет мясо на мелкие кусочки, бросая на сковороду с кипящим маслом. Божественные запахи приправ пробуждают в Чимине почти здоровый аппетит, но он все еще сомневается, что сможет съесть хоть кусочек. — Просто попробуй, — просит Джин, замечая испуганный взгляд друга.       — Да, хорошо, — Чимин тяжело сглатывает слюну.       — Чимин, это все на нервной почве, — Джин вытирает грязные руки об фартук и присаживается перед омегой. — Если ты не перестанешь себя изводить, то заболеешь анорексией. А тебе еще на лед нужно вернуться, ты помнишь?       Чимин вскинул на Джина встревоженный взгляд, словно он впервые слышит слово «лед» и не понимает, как это связано с ним самим.       — Ты же продолжишь работать? — Ким смотрит на Чимина в ожидании ответа, но у того только испуганно начинают бегать глаза, выдавая полную растерянность. Уйти от ответа омеге не получится, поэтому Джин, видя нерешительность во взгляде, продолжает: — То, что случилось с Миндже — ужасная трагедия. Но ты очень талантливый фигурист и должен выступать. Потери закаляют нас и делают сильнее. Ну где тот мальчишка, который с детства мечтал о спорте? Докажи всем, что ты сильнее. Ничто не должно сломить тебя, Пак Чимин.       Пока Джин возвращается к плите и переворачивает мясо, Чимин задумчиво молчит. Погрузившись в свое горе, он совершенно забыл о том, что через два месяца состоятся соревнования. Их программу уже внесли в перечень заявленных, фанаты их пары, которых было немало, обсудили предстоящий номер, хваля фаворитов и сжимая кулачки за их удачу. Подвести их Чимин не мог, но проблема в том, что его категория — парное катание, а выступать с другим альфой, не с Миндже, он просто не сможет. Хосок прикрывает его перед руководством, ссылаясь на плохое состояние здоровья, но долго отсиживаться дома не получится. Ему все равно придется рассказать в федерации, что он уходит из парного катания.       — Я не смогу выступать с другим партнером, — твердо говорит Чимин, приняв это решение. — Возможно, открою школу…       — Ты серьезно? — омега откладывает нож, овощи и поворачивается к другу. — Ты серьезно готов поставить крест на своей карьере? Тебе девятнадцать! В этом возрасте спортсмены собирают медали, а ты собираешься прозябать тренером сопливых детишек?       — Когда-то я тоже пришел на лед таким же сопливым ребенком, — подмечает Чимин с легкой обидой на друга.       — Не передергивай мои слова. Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать. Твоя карьера на пике, фанаты ждут твоего возвращения на лед, а ты так просто сдаешься и опускаешь руки?       — А что ты предлагаешь? — с нотками истерики в голосе Чимин едва ли не кричит на друга.       — Одиночное катание, — подсказывает Джин. — Ты не можешь все бросить.       — Заявки уже поданы, в лучшем случае я попаду только на следующий сезон, — бурчит Чимин, пытаясь найти отговорки.       — Звони Хосоку и узнавай, можно ли поменять категорию. Ты уже заявлен. Это просто переход из парных в одиночки, а не оформление нового номера. Пак Чимин, перестань мне вешать лапшу на уши. За время дружбы с тобой я стал достаточно подкованным в правилах фигурного катания и одурачить меня не удастся.       Чимин сдается, потому что Джин прав. Без уважительной причины изменения в программу нельзя вносить за десять дней до старта соревнований, а у него еще два месяца, чтобы все утрясти и сделать номер.       — Это все потому, что ты журналист и у тебя хорошая память, — морщится Пак, когда его аргументы разбиваются об железную логику. — Лучше расскажи мне, чем закончилось твое расследование.       Джин заправляет салат соусом и ставит на стол тарелки с едой. Мясо все-таки соблазняет Чимина своей поджаристой корочкой, а яркие цвета овощей пробуждают аппетит. Пак осторожно, словно боясь этого, ест небольшими кусочками, чтобы снова не обниматься с унитазом.       — А оно не закончилось, — равнодушно пожимает плечами старший, присаживаясь к столу. — Я узнал кое-что из проверенных источников, пообщался с нужными людьми, но все дороги ведут в Корею. Мне еще предстоит покопаться здесь хорошенько.       — Как ты только не боишься писать об этом? — Чимина передергивает от одного воспоминания о наркотиках, но он, все еще заторможенный стрессом, тут же понимает, что Джин может стать тем, кто прольет свет на интересующий его вопрос. Его друг вот уже несколько лет занимается наблюдением за наркотрафиком из Европы в Корею, обличить участников которого не так просто.       — Это моя работа, — бесстрашно поясняет он, добавляя себе в тарелку каджун. — Кто-то пишет о новостях культуры, кто-то о музыке и политике. Должен же кто-то заниматься и наркотиками.       — Что тебе удалось узнать? — Чимин делает вид, что его волнует этот вопрос сугубо из праздного интереса, но Джина просто так не провести.       — Не так много, чтобы делать выводы, — он мастерски уходит от ответа, и в журналисткой профессии это едва ли не самый главный его козырь. — А тебя интересует что-то конкретное?       — Нет, — фигурист резко мотает головой, вызывая все больше недоверия.       — Чимин, — одного слова от Джина достаточно, чтобы Пак сдался.       — Миндже хранил в квартире наркотики, — понурив голову, признается друг.       — Ничего себе, — Джин понимает, что дело принимает совершенно другой оборот. — Ты знаешь, что это? И сколько?       — Их в аптечке нашел Хосок. Он сказал мне, что это наркотики, — поясняет Чимин. — Я не помню сколько всего там было, может 10-15 пакетиков, может больше…       — Где они?       — В канализации.       Джин закусывает губу и думает, что делать дальше. То, что Чимин попал — очевидно, но пугать друга не хочется. Если он скажет, что это грозит ему опасностью, то Пак еще больше закроется в своей скорлупе и вовсе перестанет выходить из дома. С другой стороны, его необходимо предупредить обо всем, что может случиться, иначе беды не избежать.       — В Сеуле есть крупный торговец, имя которого мне удалось узнать у итальянцев. Вернее не имя, а псевдоним — Коллекционер. Говорят, что он контролирует почти весь город, а его люди доставят дозу любому желающему в самый отдаленный уголок страны. Не думаю, что он мог быть связан с Миндже, если ты говоришь, что было всего полтора десятка доз. Коллекционер работает по крупному.       — Коллекционер? — поеживается Чимин. — Странное прозвище. Что может коллекционировать торговец наркотиками?       — Бабочек.