Лучшее, что может дать мужчина

В этом был весь Володя — знал, что это их последнее свидание, знал, что скоро к нему придет мать его единственного ребенка. Но не увидел ничего зазорного в том, чтобы дожидаться её в гостиничном номере в компании каких-то... женщин. На беспомощно-вежливый вопрос Элли, почему он не один, Володя ответил очень просто: «Я не хотел смущать тебя». Тут же смутился сам и быстро выставил «знакомиц» за дверь. Весь вечер они проговорили. Элли не планировала оставаться на ночь, но за окном шел проливной дождь — такой прекрасный повод переменить планы... Что вы, конечно, они не спали в ту ночь. Всем, кто позже узнавал об этой встрече, она говорила, что близости между ними не было. Что она боялась снова забеременеть и понимала бесперспективность будущих отношений... Отчасти это было правдой. Она боялась. Она понимала. Близости не было. Была пропасть — темная, как ночь, и глубокая, как рана на сердце.

***

— Иди сюда, заюшка, — Володя притянул её к себе, и Элли расслабленно откинулась на твердое плечо. Зачем-то забрала у него из пальцев недокуренную сигарету, хотя давно уже отвыкла от этой привычки. Рядом с Маяковским просто невозможно было иначе — не страдать, не курить... Да и шум дождя служил идеальным фоном для такого досуга. Элли всё ещё любила его, огромного громогласного мужчину с глазами доброго ребенка. Она хотела, она могла быть ему всем — любовницей, женой, сестрой, матерью. Но он даже не звал её в постели по имени. Боялся перепутать «Элличка» и «Лиличка» и придумывал любовнице безликие прозвища-клички — «лапушка», «заюшка» и даже «милая». Такая банальность, а ведь он большой поэт, он мог бы... Но не захотел. Сигарета была скурена до фильтра — Элли не заметила, как это получилось. Маяковский уже не обнимал её, просто лежал рядом. Было очевидно, что она больше никогда не увидит его и что всегда будет жалеть о том, что они не вместе. Из этого следовало, что она должна прекратить мучение прямо сейчас, немедленно, но нет. Взгляд жадно вылизывал твердые мускулы его живота, скользил вниз по вьющейся поросли к обмякшему до поры естеству, и не было сил даже отвести глаза — какое уж там выйти в ночь под дождь... — Володя... — пальцы невесомо легли поверх груди. Володя накрыл их своими, стиснул большими, сильными, ласковыми ладонями. До слез хотелось целовать их, прижимать к себе, вокруг себя. До слез. И до ненависти. Потому что её любовник, отец её ребенка — чужая собственность. Это всем известно, и это не изменится. Как иронично, если вдуматься: Маяковский, вдохновенный певец свободы и молодого прекрасного государства, на самом деле древнеримский раб. С виду — обычный гражданин, но если присмотреться, на шее у него болтается ошейник с именем якобы равнодушной, якобы отвергающей хозяйки. — Я бы хотела знать кое-что. Ответишь мне? На один вопрос, но честно. Володя посмотрел на неё, очень глубоко посмотрел и улыбнулся. — Ох, расстреляешь ты меня сейчас своим вопросом. Но давай, убивай. — Почему она?.. Почему всегда, всегда она у тебя на уме. Даже сейчас. Улыбка тотчас погасла. Недовольная складка между бровями, насупленный взгляд из-под густых ресниц. «Не играй с огнем, заюшка», — говорил ей этот взгляд. Но Элли с невинной улыбкой повторила вопрос. — Ты пойми, в этом нет ревности, Володенька. Я уже давно поняла всё. Просто объясни мне — чем эта женщина так хороша? — А черт её знает... — Маяковский задумчиво смял в пальцах папиросу, пустил дымную струю в потолок. В полутьме спальни Элли вдруг почудилось, что она первая в жизни Володи задала этот нескромный вопрос. Бедная дура, ей так хотелось хоть в чем-то быть его первой... — Вот именно! — ни с того ни с сего воскликнул Володя и, стукнув ладонью по матрасу, пояснил: — чёрт-её-знает. Понимаешь, зая? Чёрт. Он один и знает, какая она. Колдовская, приворожила и держит. Ну и что ж теперь трепыхаться, ты вон в Союз не спешишь, и... — Не будем о грустном, — с упрёком перебила его Элли. — Мы же договорились... — Тебе ли о договорах напоминать?.. — сильные пальцы окольцевали запястья. Маяковский чуть ли не с грубостью притянул её к себе, и Элли почувствовала себя лучше. Её всю жизнь отчаянно тянуло к несвободе, иначе бы не влюбилась в этого человека. — Чье фото на моем столе, знаешь? — с отчаянием говорил Маяковский ей в лицо. — Двух Элек. Всю душу мне порвала и наплевала... — А ты мне... Нежно погладив по щеке распростертого под ней Володю, она попыталась объяснить необъяснимое поцелуем. Но он не хотел понимать и отвечал страстно, с напором. Элли ощущала повлажневшей промежностью, как сильно Володя её хочет, как жаждет проникнуть внутрь, как откликается всем телом на малейшее её касание. И невзирая на страх забеременеть от этого не-её человека, она уступила его и своим желаниям. В последний раз. То, что было запрещено здравым смыслом, правительствами, рыжей московской ведьмой, — всё с ними случилось в ту последнюю дождливую ночь. И пусть это было лишь тенью того, о чем она мечтала когда-то — никто не был виноват, что она хотела замок в облаках, а Маяковский смог ей дать только самого себя — пропасть, темную, как ночь, и глубокую, как рана на сердце. Это тоже было немало. К тому же ей остался ребенок — самое простое, но самое ценное, что может сотворить мужчина. Даже если он трижды великий поэт...