A Drop of Black Coffee in the Pot

— Йо, Одасаку. Прошло много времени. Так оно и было. Солнечный свет проникает сквозь листья дерева над головой. Лёгкий ветерок проходит через окружающее пространство и уносит с собой четыре года времени. Пальто Дазая развевается на ветру, затем снова ложится сзади на его ноги. — Я знаю, что ты, вероятно, разочарован тем, что я давно не приходил. В конце концов, тебе, наверное, здесь скучно. — Дазай потирает затылок, затем вздыхает. Это более сложный разговор, чем он думал. — Может, ты боялся, что я действительно покончил с собой. Прости за это. Я ещё не сделал этого. То есть… Я пробовал много раз. Мне просто не удалось добиться успеха. — Вздохнув, Дазай опускается на колени. Затем он поворачивается спиной к камню с надписью «С. Ода» и опирается на него. Он запрокидывает голову, чтобы посмотреть на ярко-зелёные листья над головой. — Здесь одиноко без тебя. Но я вынес это из-за того, что ты мне тогда сказал. — Смех выскальзывает из Дазая, и его чувства наполняет тупая боль, глубоко укоренившаяся, которая время от времени возникала снова. Он подозревает, что так будет всегда. — Это так забавно, как устроен мир. Человек, желающий жить, случайно умирает, а человек, стремящийся безболезненно умереть, должен жить со всей этой печалью и страданиями. Все из-за слов. — Он глотает. — В таком мире… так много плохого, тебе не кажется? Листья тихонько шелестят, ветер снова усиливается. Дазай закрывает глаза перевязанным запястьем и вздыхает. — Тебе, наверное, интересно, чем я занимался всё это время и почему ещё не сделал этого. Это не потому, что я нашел причину жить. Черт возьми, нет… это был ты. И я думаю, что в моей жизни есть только одна причина. — Он делает паузу, опускает руку и смотрит на плиту за спиной. — Ты помнишь, что я сказал, когда был здесь в последний раз? О том, чтобы ненадолго уехать из Йокогамы? Ну, через несколько недель после… ну, знаешь… Дазай этого не подумает. Он даже не скажет этого. Однако он улыбается, потому что знает, что Одасаку точно знает, о чем он говорит. — Мне вернули результаты вступительных экзаменов, и знаешь что? Ты был прав. Я не справился и вполовину так плохо, как думал. Я до сих пор помню выражение лица Куникиды, когда я ему сказал. Я даже побил его по математике. — Дазай усмехается, вспоминая, как у Куникиды отвисла челюсть. — Во всяком случае, со всем… — Он снова избегает говорить это или даже не думает об этом. Он знает, что вернётся в свою квартиру, желая уйти из этого мира, если он это сделает. — Я не был уверен, хочу ли я довести дело до конца. Я не хотел тебя бросать, но и не хотел тебя подводить. Так что… я просто воспользовался случаем. — Он улыбается. — Университет Васэда в Токио. Я знаю, что это недалеко, но я всё ещё хочу чувствовать, что могу навестить тебя, если тронусь умом, понимаешь? Бледно-белое облако плывёт над солнцем, и тень поглощает Дазая. — Я был так… разбит после того, как ты ушёл. Я не мог сразу уйти. Это было бы слишком похоже на предательство. Как будто я ухожу от тебя. И я не могу. — Дазай всматривается в чистое голубое небо. — Так что я отложил это на год. И уехать отсюда было самым трудным из того, что я сделал. Не из-за моей так называемой семьи. Потому что я уходил от тебя. Я признавался себе, что часть меня может перейти к чему-то, кроме средней школы. Думаю, время ни для чего не останавливается. Дазай вдыхает, вздыхает, снова вдыхает. — Общежития были такими же дерьмовыми, как ты и говорил. Моя семья… — его голос затих, и он пожал плечами. — На самом деле, теперь я рад, что ты не встретил их после всего, что произошло, когда они узнали обо мне. Мы… — Он пережёвывает это слово, когда оно слетает с его рта. — Они не хотят, чтобы я был частью семьи, но они счастливы обеспечить меня финансово, учитывая, что я держусь подальше. — Он наклоняется вперед и повесил голову, глядя на траву между ботинок. — Я изучал управление бизнесом. Думаю, уроки прошли хорошо. Гулять с одноклассниками было рутиной. Ни один из них никогда не мог заставить меня смеяться так, как ты. Тень отступает, и Дазай снова оказывается на теплом солнце. Ветерок вздыхает, как вздыхает и Осаму. — Я всегда говорил себе, что попробую это в течение недели. Потом месяц. Потом семестр. Потом год. Следующее, что я знал, это то, что я заканчиваю учебу. Но, знаешь… Я не очень хорошо умею оплакивать. Я бросился на вещи, чтобы не думать об этом. — Он пожимает плечами. — До того, как я пошел в Васэда, я сделал для себя кое-что ещё. Просто по прихоти. Я прошел обучение баристы. Итак, пока я был в Токио, я устроился на неполный рабочий день в кафе в нескольких остановках на поезде от школы. Это… может быть, это была самая приятная часть, на самом деле. Клиенты могут быть проблемными, но знаешь… в приготовлении наливного кофе есть что-то приятное. И запах… почему-то он мне напоминает о тебе. Землистый. Приятный. — Его улыбка расширяется, а вместе с ней — и боль. — Теперь я знаю, что тебе интересно. — Но разве ты не выпускался четыре месяца назад? Уже почти сентябрь, не так ли? — Дазай произносит слова, но мысленно слышит их голосом Оды. — Что ж, я переехал сюда позже, брал несколько случайных заработков то тут, то там. Убедил местное заведение разрешить мне провести урок по дегустации кофе. Но, честно говоря, я наконец-то сижу наедине с этим… — было сказано « горе «. Травма была другой. Но он не сказал ни того, ни другого. — Через пару недель после того, как я вернулся, я случайно прошёл мимо пустующего магазина. Это близко к Чайна-тауну* и довольно близко к станции Ishikawacho. Это довольно туристический район. Туда спускается много людей. И я… решил, что мне это нужно. Не думаю, что я чего-то так сильно хотел, как я хотел увидеть тебя. Он чувствует себя комфортно, говоря это здесь, в одиночестве на травянистом холме под деревом. Все было бы иначе, если бы Одасаку похоронили в менее уединенном месте. — Итак, — продолжает Дазай, — я сделал несколько звонков. — Агенту по недвижимости. Его так называемой семье. Но ему не нужно было объяснять это. — Я купил его. Подписал бумаги, получил ключи. Я потратил последние четыре или пять недель на то, чтобы подготовить место. Боже, если бы я просто красил это место. Пришлось заказывать оборудование, расходные материалы. Мне действительно пришлось подбирать цифры, чтобы понять, возможно ли это вообще. К этому времени ветер принёс что-то сладкое. Осаму узнает запах тех же цветов, которые он пропустил, поднимаясь на холм, — тех, которые прошли куспид и начинают засыхать. — Торжественное открытие завтра, и я бы хотел, чтобы ты его увидел. Это такое тихое местечко. Я думаю, ты действительно… — голос Дазая дрогнул, и он сжал челюсти, пытаясь успокоиться. Он должен вытереть глаза, как только он это сделает. — Если бы ты всё ещё был здесь, я бы с радостью назвал тебя своим первым клиентом. И чертовски обидно, что вместо тебя это будет какая-нибудь домохозяйка или офисный работник. Бывают случаи, когда Осаму может отрицать боль, и времена, когда он может с ней жить. Но теперь, когда он погружен в будущее, которое могло бы быть, будущее, которое сейчас невозможно, это невыносимо. Он хочет умереть. — Я надеялся, — продолжает он дрожащим голосом, — что кафе станет для меня достаточным поводом для жизни. Но я уже знаю, что это не так. — Он сглатывает и добавляет: — Я так сильно хочу сдаться. Воздух стихает, деревья замолкают. Душно. Наедине со всем старым горем, с которым он не успел столкнуться, и пустой надеждой на то, что завтра станет лучше… Дазай едва выдерживает. — Я выдыхаюсь, Одасаку, — говорит он. — Я так устал искать. Так устал от жизни. Его руки касаются даты, выгравированной на надгробии, и он вздыхает. — Я знаю, что мы говорили об этом перед тем, как ты ушел, когда я оставил первый шрам на своем запястье. Я знаю, ты заставил меня пообещать этого не делать. Но я… не уверен, сколько еще я смогу сдержать это обещание. Итак… почему бы нам не сделать ставку? Как тогда, когда я готов поспорил, что ты будешь встречаться с кем-нибудь к тому времени, когда закончишь учебу? — Это было пари, что Дазай тогда знал, что выиграет. В конце концов, он видел, как Одасаку смотрел на него, и, несмотря на годы, проведенные между ними, Осаму всегда был из тех людей, которые брали то, что он хотел. — Сейчас почти конец августа. Назовём это семью неделями. Подожду до 26 октября, — говорит он. — Но если я ничего не найду, я готов. Дазай встает и поворачивается, чтобы посмотреть на могилу, к которой он прислонился, прекрасно зная, что человек, которую она увековечивает, не одобрит. Но со дня смерти Одасаку прошло достаточно времени, и теперь он невосприимчив к любому возможному неодобрению, которое он получил бы, если бы был еще жив. — Я вернусь, чтобы сообщить тебе, как прошёл день открытия. Теперь, когда я в Йокогаме, я смогу приходить чаще. — Он засовывает руки в карманы и на мгновение рассматривает могилу Одасаку. — А пока, — бормочет он, поворачиваясь, — думаю, я уйду. Когда Дазай спускается по лестнице, ведущей к могиле Одасаку, ветер снова усиливается, и ему навстречу доносится сладкий запах цветов. Он смотрит на ярко-синие бутоны, которые начали вянуть, и останавливается, чтобы почувствовать их запах. Он открывает свой телефон и ищет в Интернете, что это за цветок. Оказывается, это ипомеи. Он должен был знать. Что-то в них… и в этом эфиопе… вместе эти мысли отвлекают его от боли. Он фотографирует цветы, затем сует телефон в карман и снова направляется к вокзалу. Осаму знает, что он не спит до полуночи, хотя на этот раз, вместо того чтобы думать о самоубийстве, он будет колебаться между дрожью перед открытием и попыткой воссоздать эти цветы в латте арт*.