Агония.

Хината была нежной и сладкой. Касания её были похожи на щекотания лебединого пера: невесомо и безмятежно. Шисуи мог смотреть на неё вечность. Взглядом очерчивая каждый изгиб, каждый угол и языком вылавливая россыпь созвездий на матовой коже. Оторваться невозможно, в голове она выжжена и высечена, под веками её облик и имя запечатлены навсегда. Волосы, будто шелка привезённые из далёких западных земель, волнами струились сквозь пальцы и всякий раз, когда она намеревалась отсечь длину, он её крепко обнимал и безмолвно выпрашивал не трогать. Слишком бережно он над ней корпел, даже один единственный волос, опавший наземь, пока она плела тугую косу, он хранил в вырезанной из дерева шкатулке. Хината была его сокровищем, пристанью, гаванью. Он возвращался к ней после жестоких битв не на жизнь, а на смерть. Истерзанный, изрезанный и в крови, он умудрялся доползать до её порога, не смея пачкать обитель. Теряя сознание, всегда ощущал аромат глазурных лилий. Так пахла Хината, женщина, в чьих руках покоилось его могучее сердце. И запах этот сводил его с ума всякий раз, вынуждая очнуться и быть в сознании: он цеплялся за жизнь потому, что цеплялся за неё. Холодные руки, бледные, с худощавыми и длинными пальцами, бережно омывали его, латали и шили. Пухлые губы касались каждой царапины, каждого пореза, и он будто сбредивший, на утро и впрямь удивлялся, когда раны затягивались. Хината улыбалась ласково, готовая вместить в себя весь его мир, и тогда он сходил с ума от отчаяния, от желания, от любви. Бережно обнимал и любил до тех пор, пока она не обмякала в его объятиях с его именем на устах. Шисуи целовал и ласкал её нежно, едва ли переступая грани своего сумасшествия и отчаяния. Он отдавал всю свою нежность, и посему, в те редкие мгновения когда она сама ластилась к нему, выпрашивая ласки, он едва ли не рычал как зверь загнанный в ловушку. Хината, будто выискивая границы его терпения, обнимала ласково и зазывающе, в жемчужных глазах читалась призрачная дымка желания, а губы её, попеременно с зубами оставляли свои следы на его теле. Шисуи бился в агонии, сгорал в чёрном пламени заживо и воскресал вновь, когда свои укусы-поцелуи она зализывала языком. И в такие мгновения, покорность и робость отходили на задний план, нежность и сладость невинной любви растворялись в незыблемой пучине его мрака, который он бережно хранил от неё вдалеке. Хината любила в нём всё, он знал это. И стирала границы намеренно, дозволяя ему хоть на мгновение ослабить своих демонов. Нежное слияние превращалось в подчинение и без того принадлежавшего сердца ему. Хината в такие мгновения тоже ослабляла свои поводки, стонала громче и двигалась на нем резче, сжимала его внутри и царапала едва ли не до крови. Слияние не просто тел, душ. Шисуи горел в агонии всегда. От любви, от безумия, от отчаяния, от нежности и ласки в её взгляде. С жадностью выцеловывал для себя место и безмолвно упрашивал уйти, бросить и остаться в его объятиях навечно. Вслух об этом не говорили. Он — капитан Анбу. Она — химе великого клана. Не дозволено. Ему нравилось встречать рассвет вот так, пока она нежилась в постели, обхватив руками его колени, а он осторожно гладил её волосы, оглаживал спину и любовался ею. Безмолвные и самые чуткие минуты блаженной тишины и спокойствия. Рядом с ней он чувствовал себя законченным, целостным. И бесконечные поиски высшего блага сходили на нет, потому что в ней теперь таилось средоточие его жизни. В её руках теперь жило его сердце, в её глазах крылась его радость. Хината была его светом. И всё-таки, принадлежала не ему.

***

Её свадебное кимоно с моном клана Хьюга, её печальный взгляд и Неджи Хьюга будут сниться ему каждую ночь, отныне.