Доверие на троих

      — Хёнджин, — Чанбин окликает одногруппника, едва они выходят из зала после записи танцевальной практики. Всегда изящный юноша сегодня, в образе вампира, выглядит особенно восхитительно.       Хёнджин оборачивается одним лишь корпусом, и пышная рубашка мнётся по-новому, ещё сильнее акцентируя внимание Чанбина на тонкой фигуре, подчёркнутой широким поясом. Чанбин размыкает губы, обнажая зубы, касается кончиком языка верхнего клыка и дёргает брови вверх. Хёнджин в ответ хмурится, на секунду прикрывает глаза, а потом едва заметно улыбается и кивает. А потом разворачивается и в пару шагов скрывается в свободной комнате отдыха.       Чанбин же вслед за остальной группой заходит в раздевалку. Парни кто вяло, кто активно, раздеваются в стремлении скорее сдать костюмы стилистам и поехать домой. Чанбин же лишь подхватывает свою и хёнджинову сумки и, предупредив Чана, что они остаются позаниматься, выходит из раздевалки. Внимательный прищур Феликса он чувствует затылком даже через дверь.       Хёнджин ждёт его на диване, разутый, устало откинувшийся на спинку и запрокинувший голову. Глубоко дышит. Выбеленная тональником шея обнажена, тёмные волосы спадают вниз, глаза закрыты.       — Договорённость помнишь? — Хёнджин не поднимает голову, не смотрит на него, и голос звучит не то безразлично, не то устало.       — Базовая? — Чанбин сгружает сумки на стул и, продолжая отвечать неподвижному Хёнджину, садится с ним рядом. — Там, где не видно, подальше от вен и артерий. Не давить.       — Нет, давай сегодня классическую, — Хёнджин наконец шевелится. Он поджимает к груди ноги, разворачивается к Чанбину и обнимает собственные колени, — от гипноза слишком долго болит голова.       — Хорошо. Стоп слово прежнее? Могу начинать?       Хёнджин смотрит точно в глаза, кивает, не отводя взгляд. Тогда Чанбин тоже скидывает обувь, встаёт на диване на колени, тут же возвышаясь над Хёнджином и его крепостью из конечностей. Хёнджин пахнет страхом.       Это всегда строго по согласию и доверию, но все равно каждый раз Хёнджину сложно. Сложно расслабиться, сложно перестать бояться, сложно поверить, что и сейчас все пройдёт хорошо, а не как в первый раз, сложно запретить себе следовать инстинкту загнанной хищником жертвы.       Чанбин это отлично понимает, и каждый раз действует осторожно, внимательно следит за реакцией, готовый в любую секунду все прекратить прежде, чем стоп-слово сорвётся с губ доверившегося ему юноши.       Чанбин кладёт руку на колено поглаживает большим пальцем, легко сжимает и ведёт вниз по икрам. От первого контакта Хёнджин расслабляется совсем немного: напряжённо задранные плечи едва заметно опускаются ниже. Чанбин тепло улыбается внимательно следящему за каждым движением Хёнджину и кладёт ему руку на голову. Мягкие волосы струятся под пальцами, когда старший начинает гладить младшего по голове. Он зарывается в волосы второй рукой, поглаживает, а потом начинает массировать затылок и шею. Напряжённые, почти одеревеневшие мышцы неохотно расслабляются под уверенными надавливаниями сильных пальцев. И то это не Хёнджин расслабляется. Просто массаж помогает снять спазм перетруженных непрерывными тренировками и выступлениями мышц.       Когда мускулатура под пальцами перестаёт напоминать камень, а голова немного запрокидывается назад, Чанбин обхватывает ладонями щёки Хёнджина и заглядывает ему в глаза. Взгляд напротив уже менее загнанный, напуганный, но Хёнджин всё ещё и близко не готов. Тем не менее, он снова начал привыкать к рукам старшего, и это хорошо. Когда Чанбин приближается, Хёнджин закрывает глаза. Не жмурится, а просто закрывает. Чанбин мягко прижимается своим носом к его носу, своим лбом к его лбу и ненавязчиво потирается, чувствуя запах прерывистого дыхания Хёнджина. Он скользит кончиком носа по чужой переносице, нежно целует лоб, макушку. Хёнджин судорожно выдыхает, прижимается лицом к шее Чанбина, тычется холодным носом между ключиц, цепляется пальцами за чужую рубашку. Чанбин обхватывает Хёнджина руками, ненавязчиво прижимает ближе, успокаивающе поглаживает по тонкой, мелко трясущейся спине, ощущая под ладонями выступающие ребра.       Хёнджин выдыхает, выпрямляет свои ноги между колен Чанбина, обнимает его за талию, заставив выпрямиться, и прижимается щекой к горячему животу. Чанбин снова гладит его по голове.       Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.       Хёнджин отстраняется и, не поднимая на Чанбина взгляд, расстёгивает рубашку. Ткань скользит по плечам вниз, обнажая чистую от косметики смуглую кожу, покрывающуюся мурашками. Руки одна за другой покидают свободные рукава, и вот рубашка оказывается на полу, а Хёнджин обнимает себя руками и нерешительно поднимает взгляд на Чанбина.       Чанбин кладёт ему ладонь на щеку, и Хёнджин, прикрыв глаза, трётся о неё. Чанбин скользит ладонью на затылок, а вторую руку кладёт на плечо и, придерживая, помогает лечь на диван. От контакта с холодной тканевой обивкой Хёнджин вздрагивает, а Чанбин напоминает себе отдельно следить, чтобы на диване не осталось следов.       Хёнджин смотрит на старшего снизу-вверх почти по-детски беззащитно, и Чанбин в очередной раз поражается, как в Хёнджине умещаются дьявольская сексуальность, вульгарная раскрепощённость, мазохистская решительность, непоколебимая стойкость, безрассудная храбрость, гипертрофированная трусость, трепетная нежность и хрупкая беззащитность. Каждый из них тысячу раз перекроил свою личность ради карьеры, но совмещение в одном образе настолько полярных качеств нередко сбивало Чанбина с толку. Даже мелькала мысль, не развилось ли у Хёнджина какое-нибудь расстройство, но психолог раз за разом давал ему доступ к работе, так что наверно, Хёнджин просто слишком хорошо играет роль самого "себя".       Сейчас Хёнджину страшно, Чанбин это знает, чует. Ему самому каждый раз страшно. Стоит Хёнджину довериться ему, оказаться в его власти, Чанбин с ужасом вспоминает их первый раз, холодный пол репетиционной, собственное помутнённое сознание и заплаканное лицо слабо отбивающегося шестнадцатилетнего Хёнджина. И пусть с тех пор они ввели кучу договорённостей, правил безопасности и условных знаков, каждый не мог не бояться, что что-то пойдёт не так. Но как бы силён ни был страх, их доверие сильнее.       Чанбин снова нежно гладит щеку Хёнджина, и юноша зарывается в ладонь лицом, пока второй рукой Чанбин ведёт вниз по плечу, предплечью. Он переплетает их пальцы, подносит сплетённые руки к губам и мягко целует каждый палец, кисть, запястье, спускается цепью поцелуев по внутренней стороне предплечья и плавно опускает руку Хёнджина ему на живот. Широкий чёрный пояс контрастирует с кожей. Не так ярко, как с нарочито широкой белоснежной рубашкой, и, пожалуй, не так выгодно. Так, без рубашки, пояс скорее напоминает, как много килограмм Хёнджин потерял в изоляции, как ослаб, насколько ещё более хрупким стал в его руках. Несмотря на это, а может именно поэтому, Чанбин даже не пытается его снять. Лишь прижимает ладонь к ткани, ощущая напряжённый пресс, и ведёт вверх, по солнечному сплетению, грудине к шее.       Чанбин поворачивается к двери за секунду до её открытия, Хёнджин — через секунду. Они вместе смотрят на просунувшего в щель голову Феликса.       — Можно к вам? — Хоть он спрашивает во множественном числе, вопрос адресован Хёнджину. Решать всегда только Хёнджину. И он разрешает, кивает, глядя Феликсу в глаза. Он смотрит, как тот проходит внутрь, уже переодетый в повседневную одежду, с сумкой и пакетом — одним из тех, что всегда хранятся в его личном шкафчике на случай, когда вновь понадобится "присоединиться" в здании компании — запирает дверь и, оставив сумку рядом с остальными вещами, садится на пол напротив головы Хёнджина. Когда между ними остаётся так мало места, что видно печать на линзах, Хёнджин переводит взгляд в потолок, сглатывает и закрывает глаза.       Чанбин чует, отступивший было страх Хёнджина с приходом Феликса усилился. Но, к счастью, хотя бы Феликса Хван боится только инстинктивно. Оно и справедливо, ведь Феликс не давал ему повода.       Феликс не спешит участвовать, он предпочитает наблюдать и, только, когда поймает уже заданный ими ритм, присоединится.       Чанбин кладёт руки на ключицы Хёнджина, гладит большими пальцами шею, ловя пульсацию артерий. С острых ключиц ладони скользят по плечам вниз, обхватывают тонкие запястья и, когда центр каждой ладони получает по поцелую, руки Хёнджина оказываются прижаты к дивану у него над головой. Но Чанбин не смеет обездвиживать Хёнджина и на секунду. Он ведёт своими ладонями по тонкой коже тыльной стороны предплечий, плеч, тёмным от щетины подмышкам, рёбрам и останавливается чуть выше талии, сразу над поясом. Чанбин склоняется над Хёнджином, касается носом его солнечного сплетения, вдыхает запах его кожи. Губы не касаются кожи, но ощущают её тепло, равно как кожа чувствует срывающееся с губ дыхание. Чанбин скользит лицом вверх, мимо родинки и напряжённого коричневого соска к ключице, и щекочет волосами кожу, от чего Хёнджин едва слышно хихикает, вздрагивая. Чанбин улыбается и целует ключицу, мелкими поцелуями идёт обратно вниз.       Феликс же наконец прекращает наблюдение. Он выкладывает из пакета чистое полотенце, перекись водорода, заживляющую мазь, упаковку ватных дисков и несколько пачек лейкопластыря разных размеров и форм. Полотенце кладёт Хёнджину под бок, а остальное — в свободное пространство у него над головой. Джинни следит за его движениями и щурится, когда Феликс целует его в лоб, нос, щеку, ухо, игриво прикусывает мочку, цепляя языком пустой прокол. Феликс отстраняется и берёт руку Хёнджина. Гладит ладонь, запястье, сначала легко, потом сильнее надавливает между пальцев, разминая мышцы и связки, разгоняя ток крови по организму. Хёнджин шипит: такой массаж всегда болезненный, но после него телу всегда лучше.       Закончив разминать кисть, Феликс целует подушечки пальцев одну за одной, прижимает ладонь Хёнджина к своей щеке и, с теплотой глядя в глаза, свободной рукой гладит по волосам. Сквозь плотный бледный макияж проступает намёк на румянец, а сам Хёнджин наконец перестаёт пахнуть страхом. Чанбин давит в себе ревность. Никто кроме него самого не виноват, что он никогда не сможет так же легко и быстро успокоить Хёнджина. Сейчас куда важнее, что наконец Чанбин видит, как вслед за пульсацией аорты шевелится полностью расслабленный живот Хёнджина. Теперь он действительно расслаблен и готов.       Можно начинать.       — Джинни, я могу... — голос Чанбина тихий, чтобы не спугнуть.       Хёнджин переводит на него взгляд, улыбается лично ему и отворачивается, зажмуриваясь. Он никогда не смотрит, за что они оба ему благодарны.       Чанбин подтыкает полотенце Хёнджину под левый бок, нежно гладит рёбра и склоняется. Хёнджин коротко вздрагивает, ощутив кожей его горячее дыхание под сжавшимся от холода левым соском. Чанбин накрывает ртом кожу, скользит языком, выбирая место, и наконец впивается зубами. Хёнджин на мгновение вскрикивает, морщится, скулит. От него снова веет страхом, но Феликс шепчет что-то, утешительно гладит по голове, и Хёнджин расслабляется.       Чанбин давно приноровился кусать кучно, одной лишь левой стороной: там клыки острее, и контролировать глубину уксуса проще. Место он выбрал удачное: капилляров много, крови выступает достаточно, но течёт она не слишком быстро, и Чанбин спокойно успевает её слизывать, прежде чем она стечёт в полотенце. Раньше он предпочитал кровь высасывать, но так было слишком легко увлечься, сделать больно, впиться клыками повторно, да и каждый раз оставались синяки.       Чанбин раз за разом проходит языком по рёбрам Хёнджина, слизывая кровь, гладит его левой рукой по боку, груди, а когда Хёнджин выгибается, скользит рукой под него, гладит поясницу, лопатки и едва сдерживает рвущийся наружу рык заполучившего добычу хищника.       Феликс, убедившись, что Хёнджин успокоился после первого укуса, целует его в щеку, гладит по руке и выбрав место на предплечье, прокусывает кожу. Хёнджин всхлипывает и накрывает свободной ладонью глаза. Феликс рану не лижет. Он не отрывает губ от кожи Хёнджина, раз за разом собирает языком выступающую кровь и сглатывает. Он долго этому учился, но теперь может не присасываться к коже, не оставлять засосов, но и не бояться, что кровь прольётся. Он продолжает успокаивающе гладить Хёнджина. Правой рукой он так и ласкает его то по затылку, то по щеке, по шее, иногда зарывается пальцами в волосы.       Понемногу крови вытекает всё меньше, а к Чанбину и Феликсу приходит чувство насыщения. Чанбин отстраняется, тянется за перекисью и ватными дисками, смачивает одно другим. Он слизывает выступившие за это время капли крови, целует пострадавшее место прикладывает к ранке ватку, обеззараживая и помогая крови окончательно остановиться. Он гладит Хёнджина по груди, животу, плечам и чувствует, как замедляется его дыхание. По сосредоточенному лицу Феликса Чанбин понимает, тот пытается остановить кровь языком. И Чанбин даже не сомневается: он сможет. Тяжело не завидовать Феликсу. Феликс смешанных кровей, но вампирских навыков у него развито много больше: сказывается опыт до переезда. Да и Хёнджин не так тревожится, когда Феликс хочет попробовать что-то новое.       Наконец Феликс тоже отстраняется, прикладывает к месту укуса смоченную перекисью ватку. Чанбин уже смазывает бок заживляющей мазью, накладывает лейкопластырь и запоздало понимает, что вымотанный промоушеном, ослабленный кровопотерей Хёнджин уже спит. Обычно он держится хотя бы минут пять после обработки укусов. Но в этот раз подготовка к камбэку была особенно истощающей, а Хёнджин и без того не в лучшей форме.       Чанбин снимает с лица Хёнджина прикрывающую глаза руку, целует ладонь и кладёт руку Хёнджина ему на живот. Обнажённый торс накрывает полотенцем, чтобы не замёрз во сне. К удивлению, на этот раз ему удалось не пролить ни капли крови, и полотенце осталось чистым. Чанбин с нескрываемой нежностью смотрит в лицо спящего одногруппника, гладит его по щекам, склоняется и невесомо чмокает в нос и лоб и наконец встаёт с дивана. Хёнджин обычно спит полчаса–час. За это время надо успеть переодеться и подготовить пару приличных черновиков, чтобы предоставить Чану.       Как ни крути, тяжело скрывать от пяти людей, что они живут с двумя вампирами, дважды в месяц питающимися шестым. Ещё сложнее скрывать следы и последствия питания, как и то, что бодрость Чанбина и Феликса всегда обратно пропорциональна бодрости Хёнджина.       Жестоко поступать так с Хёнджином, регулярно лишать его сил, и так нередко истощённых тренировками, подготовкой и продвижением. Им давно следовало найти себе источники питания вне группы, но каждый человек, знающий или даже подозревающий о их природе, ставит под угрозу не только карьеру всей группы, но и жизни их троих. Чанбину уже однажды повезло, что едва знакомый трейни, которому не посчастливилось попасть под клыки озверевшего от голода и стресса Чанбина, который едва не погиб тогда на холодном полу репетиционной, не просто не озаботился его уничтожением, но и предпринял все возможные меры, чтобы скрыть его секрет, и уже сто двадцать семь раз добровольно кормил своей кровью его и сто шесть раз — Феликса. Чанбин сомневается, что у судьбы, уже подарившей ему Хёнджина и дебют, завалялась для него пачка людей, готовых добровольно отдавать собственную кровь ему на пропитание. Не говоря уже о том, как им с Феликсом повезло быть способными к гибридному питанию рождёнными вампирами, а не обращёнными или утратившими такую способность за давностью веков древними.       Но даже вампиры проигрывали в проницательности Хёнджину. Что новенький из Австралии – вампир, Хёнджин понял много раньше Чанбина. А что тот дуреет от голода, признал раньше самого Феликса. Феликс тогда немало удивился что его не просто раскрыли, но и предложили питание в пределах разумного. Как для всех семерых позвавший их в группу Чан был сокровищем, для них с Феликсом Хёнджин оказался спасением. И они будут счастливы отплатить ему заботой, уважением, теплом в любой момент, когда ему только понадобится.       Феликс клеит лейкопластырь, целует длинные пальцы и прячет руку Хёнджина под полотенце. Вместе с Чанбином они отходят к дальней стенке и тихим голосом анализируют, какие из черновиков песен Чанбина, посвящённых Хёнджину не слишком компрометируют. Завтра Хёнджин будет особенно капризным, а Минхо — подозрительным. Завтра Хёнджин будет много ошибаться, есть и пытаться присесть или завалиться кому-то под бок в поисках тепла, а Чан будет ругаться, что снова команда неработоспособна. И снова Феликс и Чанбин будут делать всё, чтобы отвести подозрения и обеспечить Хёнджину комфорт. А сейчас они работают и исподтишка следят, как тихо сопит утомлённый Хёнджин, чарующий не своей внешностью, но готовностью помочь.