Узоры на шелке

Шаги Се-вана легки, как тонкие узоры на шёлке. Самые робкие и пугливые служанки не умеют ходить так тихо. Половицы под ним никогда не скрипят, а слуги готовы поклясться, что молодой господин не отражается в воде и не отбрасывает тени. Их бедный хозяин по доброте душевной подобрал на обочине лесного духа, отмыл его и принес домой завернутого в свое лучшее ханьфу. Теперь издалека, сослепу, звереныша можно принять за человека. Это, конечно, неправда. Если Се-ван и ходит тише других, то разве его вина, что остальные слишком легко выдают себя? Да и как может не отбрасывать тени тот, чьи желания сотканы из ночной тьмы, а мысли полны грязных непристойностей? Скорее странно, почему тени отбрасывают те, у кого на руках нет столько крови. Светильники не горят, еще не испарилась первая роса, но Се-ван уверенно прокрадывается в спальню и забирается под одеяло, прижимаясь к родному и такому желанному телу. Покрывает торопливыми поцелуями шею, ключицы, грудь, пока не спускается до живота. Время утекает сквозь пальцы, но трудно удержаться и не растянуть мгновение. Сытому никогда не понять того, кто долго голодал. Каждый раз — первый, каждый раз — последний. От нетерпения и желания легко потерять рассудок. При всей своей страсти Се-ван хладнокровен и расчетлив. Движения его пальцев и губ более умелы, чем у самой популярной шлюхи в соседнем борделе, а прикосновения способны как подарить блаженство, так и убить. Всех, кроме Чжао Цзина. Что бы Се-ван ни вытворял сейчас, по пробуждению тот останется подчеркнуто холоден. Словно ничего не было. Не могло быть. Но пока Чжао Цзин ворочается на постели и стонет от удовольствия. Во сне его ресницы подрагивают, как у кокетливой красавицы. Можно решить, что ему правда нравится. Вот бы он всегда был таким. Се-ван достаточно умён, чтобы понимать, что естественные реакции тела не стоит путать с искренним желанием, но иногда позволяет себе забыться и прошептать едва слышно: — Ифу, я хочу тебя. Он не дожидается ответа, поскольку знает, что Чжао Цзин слишком заботится о своей репутации, чтобы открыто согласиться или рисковать тем, что кто-то может их увидеть. Во сне он никогда не против. Его тело расслабленное и податливое от сладкого утреннего томления. Утром не хотят только калеки, старики и монахи, а Чжао Цзин относительно молод. Как-то так все и началось? Однажды Се-ван прижался слишком близко, обнял слишком крепко и с восторгом обнаружил, что желаемое буквально на расстоянии протянутой руки или в нужный момент приоткрытых губ. Тогда Се-вану еще снились кошмары, он кричал и боялся спать один. Чжао Цзин со снисходительным выражением лица и подобрал его из канавы, и впустил в свою постель. Сейчас Се-ван и не думает, что тот первый раз был случайностью. Или что если бы Чжао Цзин хотел, то сумел его сейчас остановить. Губы Се-вана с причмокиванием смыкаются вокруг члена. В молодости Чжао Цзин подвергался насмешкам старших братьев за то, что рядом с их могучими орудиями его размер совсем не впечатлял. Зато его достоинство удобно брать за щеку, чувствуя, как оно увеличивается во рту по мере того, как ласки становятся настойчивее. Его размер самый что ни на есть подходящий, а уебки из Союза Пяти Озер все равно сдохли. Или скоро сдохнут — думать об этом не менее упоительно, чем сосать. Это дает не меньшее чувство свободы. Вдруг Чжао Цзин резко дёргает бедрами, заставляя нанизаться сразу до горла. Во сне он куда менее осторожен и берет все сразу. Без жалости и притворства. Это заводит ещё сильнее, Се-ван запускает пальцы под одежду и теперь гладит свой член. Можно представить… Или не представлять больше ничего, потому что и этого достаточно? Удовольствие так близко, что незачем о нем думать. Это ифу любит все портить, вспоминая о глупых вещах вроде приличий и фальшивых норм морали. Им обоим это настолько привычно, что у Се-вана ни разу не сбивается дыхание. Ему давно нет разницы — сжимать пальцы на горле, сворачивая шею, или устроиться между чужих ног, доставляя удовольствие, и украдкой ласкать себя. Он готов принять все, что ифу готов ему дать, и даже больше — он хочет его до охрипшего голоса, до опухших губ и мокрого пятна на постели. Наверное, Чжао Цзин слишком красив, умен и жесток, чтобы согласиться. Каждый раз это или украденные мгновения, или невероятное одолжение, сделанное с каменным лицом. Он из тех глав школ, чьим женам и любовницам приходится умолять, чтобы он снизошел до них и привел в свою спальню. Он нарочито не желает брать, но требует беспрекословного подчинения. По крайней мере сейчас сделка выглядит честнее. Ранее утро дарит ложную надежду, что может быть иначе. Что Чжао Цзин действительно его хочет, а не использует, как всех тех наивных юношей, что порой притаскивает в свою постель. — Ифу… — хрипло шепчет Се-ван. Он всегда старается кончить быстро, как забравшийся в богатый дом вор — до того, как хозяева застанут его врасплох. С Чжао Цзином еще проще: Се-ван настолько хорошо изучил его тело, что порой приходится бороться с соблазном опоить его чем-нибудь возбуждающим, привязать к кровати и заставлять кончать по пять-семь раз за ночь, пока запас его ци окончательно не иссякнет. Но это будет неуважением, а Се-ван не теряет пока надежды донести, что Чжао Цзину не найти в свою постель никого лучше него. Кто еще будет так стараться доставить ему удовольствие? Да и потом, стоит ли одна ночь с фантазией всех тех ранних утренних часов, что им предстоят? К тому моменту, как Чжао Цзин открывает глаза, Се-ван уже облизывает губы. — Ты… — в глазах Чжао Цзина видны грозовые молнии, но Се-ван не испытывает ни страха, ни стыда. Он давно выяснил простую истину: невозможно сердиться на человека, выполнившего свою работу настолько безупречно. С полной самоотдачей. Если Чжао Цзин желает его отчитать, то ему придется признать, в какой момент он проснулся. Или ответить на другие неудобные вопросы. Например, Се-ван знает, что Чжао Цзин проснулся практически сразу, как он вошел в комнату. Как человек, привыкший втыкать ножи другим в спину, он чутко спит. Чжао Цзин мог бы пресечь эту игру, если бы хотел. Но гораздо проще делать вид, что ничего не происходит. — Я пришел пожелать ифу доброго утра. — Если опустить ресницы, выглядишь немного смущенным. Это Се-ван тоже хорошо выучил. — Вам снились приятные сны? — Ты должен был выехать из поместья еще на рассвете, — недовольно говорит Чжао Цзин. — Что ты здесь до сих пор делаешь? — Остался позавтракать, — отвечает Се-ван и вытирает белую каплю со своей щеки. Чжао Цзин кривится, но ничего не говорит. — И конечно же, выразить глубокое сыновнее почтение.