Южное дыхание

      Пальцы лениво перебирают струны, извлекая ненавязчивый, лёгкий мотив, разбавляющий знойный полдень. Гитара звучит у виска, совсем близко, вплетаясь вибрациями струн в плавящийся воздух — Снайпер устроился головой на бедре техасца, надвинув шляпу на глаза. На губах Делла улыбка — неширокая и скромная, безмятежно спокойная и по-отцовски ласковая, до невозможности тёплая. Мик подтягивает к себе откупоренный бурбон, скребя донцем по сухой земле, и прикладывается к горлышку, делая щедрый глоток, ставит обратно — с небрежным лязгом, сжимая запотевшее стекло. Конагер оставляет струны в покое, тянется за бутылкой, выпутывая из пальцев стрелка, — Манди дразнит, неохотно расставаясь с бурбоном, Делл видит из-под шляпы натянувшиеся в шальной ухмылке губы. Кладёт ладонь поверх обвитых вокруг пойла перстов, подтягивая бутылку вместе с рукой и слегка наклоняя, чтобы выпить. Снизу раздаётся короткий, урчащий смешок, и Делл опускает глаза, натыкаясь взглядом на линзы авиаторов. Мик улыбается непринуждённо, умудряясь уместить в изгибе губ лукавство и преданность.       Затемнённые, мутные стёкла гогглов надёжно защищают глаза механика от сварочных искр, солнечного света и нежеланных зрительных контактов, но Снайпер знает наверняка, что сейчас, расслабленно приподняв брови и прикрыв веки, Инженер одаривает его взглядом заботливым и тёплым. Знает — потому что видел. Делл редко расстаётся с очками — и то лишь наедине с собой, — но Манди за многие месяцы совместной работы всё же посчастливилось застать его без надоедливых громоздких стёкол — и то потому, что Конагер добровольно снял их, взглянув на сослуживца с заслуженным доверием.       У Делла серые глаза, светлые, с лёгким подтоном — то ли голубым, то ли зеленоватым. Обезоруживающие добродушием и глубоко мудрые — оттого, должно быть, он постоянно прячет их за толстыми линзами, словно под маской, оставляя союзникам и врагам на обозрение насмешливый, задорный ковбойский оскал.       Снайпер упрямо не выпускает бутылку; Инженер хмыкает, прижимая тыльную сторону его ладони к своим губам.       Совершенная глупость, нелепая выходка стрелка — от отчаяния? от безрассудства? — позволяет взглянуть друг на друга по-новому, рассмотрев за приевшимся званием «приятелей» нечто большее. Не вспыхивает и не искрит, не бьёт фонтаном и не застилает слепой страстью, но тянет медленно и верно, оплетая, окутывая. Обволакивая со всех сторон. Срастаясь. Незаметно, тягуче. В серо-стальных глазах Мика ни на намёка на холод — покорность и смирение приручённого хищника. Он сам пришёл к Конагеру, не требуя ответа и не теша пустых надежд, ознаменовал первый шаг странным поцелуем — раненный, притащился в комнатку с разведданными, истекая кровью, и встретил смерть, припав к губам союзника вместо сухого подсчёта секунд до конца матча. А после даже не объяснился. Этот одичалый, пустынный охотник.       Но Делл и не спрашивал, в общем-то не будучи против.       Всегда было что-то неуловимое, неосязаемое. Под ногами, под носом, в руках, на кончиках пальцев — на виду, но отчего-то совершенно игнорируемое и невзрачное. Снайпер никогда не стучался, бесшумно заявляясь на пороге мастерской с бутылкой спиртного, как и полагается хорошему гостю, коротал дневной зной на жёстком матрасе, променяв фургон на стены технической лаборатории, засыпал под ритмичные удары молота и впитывал одеждой запахи литола и жжённой резины. Инженер не прогонял — не мешает и ладно, пусть спит на здоровье, окружённый звуками неутомимой деятельности гениального ума, по обыкновению раздражавших всех остальных.       Две кружки кофе — Манди заваривает не только себе, равнодушный к косым взглядам. При всей развитой профессиональным долгом внимательности ему безразличны подтрунивающие насмешки и непонимание со стороны, и вскоре, уподобляясь ему, Делл разучится замечать изучающе-липкие взоры, скользящие по краснеющим у воротника меткам. У Мика крупные клыки — неудивительно, как полные нежности поцелуи вдруг оседают на коже горящими укусами.       Боевая сосредоточенность и рабочая собранность резко контрастируют с бурлящим азартом в постели — тела опаляются и плавятся, исследующие друг друга в поисках взаимного удовольствия. Кожа Манди смуглая, горячая, обтягивающая худощавую, но сильную фигуру, взгляд — пронзительный и мутный в вожделении; у Конагера волевой подбородок, крепкие плечи, мозолистые, загрубевшие от тяжёлой работы ладони и умение укротить строптивый нрав. Южное влечение подобно затянутому лассо — прочное, стискивающее и неизменно усмиряющее. Обжечься, сгорая на простынях, а после рассыпаться на них десятком томящих поцелуев, нырнув из пепла в вязкий омут привязанности, сплетаясь пальцами и обмениваясь по-глупому счастливыми улыбками, разомлев в эмоциональном опьянении.       Вечно сухие, обветренные губы, поросшие щетиной щёки, мятые рубашки, пахнущие пылью, табаком и изнуряющей работой, — и что эти двое углядели друг в друге? Манди лишается чёрствости в его компании, и Конагер погружается в заботливую сентиментальность. Жестокий в сражении, конструирующий смертоносные механизмы и незамедлительно пробивающий череп разводным ключом, не терпящий ошибок в вычислениях — противоречиво мягкий, нашёптывающий медовым баритоном трогательные нежности, от которых Снайпер, находящий их умилительно приторными, бархатисто смеётся.       Система автобаланса выхватила их из общей массы, пометив отношения крестом, и уже давно на обоих рубашки разного цвета, но это не мешает, отыграв бой, собираться на задворках баз, теряя счёт времени за разговорами, уютным молчанием или музыкой — совсем как сейчас.       Инженер отпускает бутылку, удерживаемую Снайпером, и возвращается к струнам, подбирая мелодию.       В груди приятно жжёт — и виной тому ни знойный Туфорт, ни третий глоток дрянного бурбона, но австралиец, пристроившийся головой на бедре и явно намеревающийся снова задремать, — и, Делл уверен, даже бойкое кантри не поменяет его планов.       Ему простимо — трудно высыпаться по ночам, когда жар с улицы перетекает в стены мастерской. Или в фургон. Вынуть, что ли, из будильников батарейки, чтобы бессовестно проспать пару боёв?       Делл качает головой, улыбаясь озорной идее.       Отовсюду веет южным дыханием — витает в воздухе, несомое сухим маревом, стелется по растрескавшейся земле, блестит солнечными бликами, сбегает со струн энергичными аккордами, напоминает о себе щёгольской снайперской шляпой с загнутым краем. Оно везде — в мыслях, в сердце.       На губах, поделённое с любимым другом.