***
Тусклый свет от ночника в вашей совместной спальне. Чёрный кофе со сливками без сахара. Гул от ветра за окном. Сквозняк. Ты сидишь в одежде на расстеленной постели не потому, что холодно, а потому что нет сил заставить себя раздеться. Глубокая ночь, а Дан не вернулся домой. Ты смотришь в окно, прижимая к груди его кружку, и почему-то не удивляешься. В последние дни ты стала слишком остро ощущать, как неистово сильно он отдаляется от тебя: чего-то не договаривает, уходит в свои мысли, часто молчит. Раньше Дан всегда пытался увлечь тебя беседой на насущную тему или сказкой, отправляя тебя в интересное путешествие по уголкам своей бесконечной фантазии. Вы могли часами уединяться в подвальчике, писать музыку, слушать старые пластинки, наслаждаясь глубоким шершавым звуком с приятными аналоговыми шумами, возвращающими вас в детство. Дан терпеливо уже в тысячный раз показывал тебе основные гитарные аккорды, не терял надежду научить тебя играть в шахматы, хотел, чтобы ты наконец-то сразилась с Веней на равных, поэтому предпринимал многочисленные попытки усадить тебя за фигуры. Знал, как твой мальчик этого ждет. Ты не успела осознать, когда все это успело стать лишь вашим прошлым. И вот, кажется, наступила та точка невозврата, когда все закончилось. Когда он уже и не пытается скрывать. Только вот «что»? Этот вопрос лишает тебя последних сил, оставаясь горечью в горле и гулом в ушах от мерзких домыслов. Смиренно смотришь на часы, перебирая ноготками по ручке кружки. Пытаешься мысленно нарисовать школьную табличку «дата/событие» вашей совместной жизни, чтобы найти хотя бы какие-то зацепки, но ничего не выходит. Ты настолько сильно растворялась в вашей близости, что не уловила момент, когда у вас «что-то» пошло не так. Нутро беспощадно терзают вопросы. Не знаешь, почему начало происходить то, что никак не должно было случиться в молодой, полной любви и нежности, паре. Бесспорно, тебя сложно любить, ты вечно на гастролях, на студии, в музыке. Возможно, ему нужно больше любви и внимания? Возможно… Но вы же старались, он уверял тебя, что ничто не сможет помешать существованию вас и вашей любви. И у вас же получалось. Ты впервые за долгое время ощутила себя нужной и желанной. Вспомнила, что такое настоящая семья; любящий мужчина, замечающий каждую тревогу в глазах и целующий слезы усталости на твоих щеках после концертов и выматывающих съёмок. Ты веришь, что Дан тоже был с тобой счастлив. Оставляешь грязную кружку в раковине и идёшь спать.***
Дан возвращается только под утро. Тихо проходит по коридору и насыпает в кошкину миску корм. Ты же забыла даже об этом. Выключает ночник и ложится в вашу кровать, поворачивается спиной и сразу же утыкается лицом в подушку. Ты сначала вздрагиваешь, а потом не можешь понять, что происходит. Он молча вернулся, даже не посчитав нужным рассказать тебе, что происходит?.. Не веришь. Неужели все настолько плохо? — Дан, — зовёшь его, собирая одеяло под грудью. Легонько теребишь за плечо. От мужчины пахнет сыростью и чужими руками. Тебя тошнит от волнения. Дан не реагирует, но ты настроена выяснить все и желательно сразу. Не собираешься закрывать глаза и чего-то ждать. Либо искренно и честно, либо никак. — Я сплю… — хрипло проговаривает Дан, кутая тебя в незнакомую холодность родного голоса. — Дан, я так не могу. Объясни мне, что происходит, — привстаешь, переползая на его сторону. В горле саднит от волнения, когда вы встречаетесь взглядами. Вы двое в одежде в совместной постели. Так и кончаются сказки. Дан открывает глаза и с каким-то особенным спокойствием смотрит на тебя. Становится не по себе, и ты чувствуешь, как тело покрывается мурашками. Тревожными. Не теми, которые он вызывает обычно. Ты была готова к громкому скандалу, к слезам, ревности… даже рукоприкладству. Но ты никогда не думала, что ваш конец будет таким. Что он просто остынет к тебе. Будет смотреть в глаза с полным принятием и вежливым блеском, как смотрит кассир на автомобильной заправке или охранник, измеряющий температуру при входе в офис. Обидно. Больно. Ты чувствуешь себя преданным родителями ребёнком. В тебе же столько любви к нему… нерастраченной нежности и тепла. Ты готова на столетия вместе. Как он успел перегореть так быстро? Хочется заплакать и укутаться в чьи-то тёплые объятия. Но в последнее время ты находила покой только в руках сына и Дана. Сын далеко. А Дан… Кажется, ещё дальше. Он в первый раз по другую сторону баррикад. Тот, кто всегда прятал за своей спиной. Он в первый раз твой обидчик. Тот, кто всегда защищал. Смотришь на него и неожиданно слышишь в голове забытые голоса… тишины и зловещего одиночества. Тебя охватывает внутренняя паника. Готова сорваться и разрыдаться прямо перед Даном. Тебе страшно потерять его. Потерять такую себя. Ты готова на все: поменяться, изменить график. Всё. Что. Он. Захочет. Лишь бы не возвращаться в ту Тину, без мужской рубашки на голом теле, еле прикрывающую попу; без опьяненной утренней улыбки после ночной особенной близости; без смелого взгляда, смотрящего на звёздное небо с кроткой благодарностью на устах… Он тебе жизненно необходим. Тебе. А не придуманной тобой «третьей лишней». Она как-нибудь справится без него. Ты — нет. Считаешь это уважительной причиной. Но в жизни не все поддаётся рациональным объяснением. — Малыш, давай спать, — он показательно зевает и пытается забрать тебя под одеяло. Но ты не даёшь ему приблизиться к себе. Дан замолкает и медленно осматривает твоё лицо уставшими глазами. Ты видишь, что он что-то испытывает. Что-то. К тебе. — Дан, нет! Я не потерплю интриг и твоей неискренности. Прояви ко мне хотя бы немного уважения! Я не хочу узнать о том, что у Дана Балана появилась молодая студентка из новостей, — вскрикиваешь, больно сглатывая ком обиды и несогласия. Ты считаешь себя мудрой и опытной. Думаешь, что все чувствуешь. Но даже не знаешь, как ранишь его этими словами. — Замолчи, — он перекрывает твой рот ладонью и чуть заметно сжимает губы кончиками пальцев. Все также смотрит — прямо в глаза. Прожигает карими, заставляя тебя съежиться. В воздухе виснет такое напряжение, что вы, кажется, ощущаете вибрацию комнаты. — Не смей так делать, слышишь, — ты вырываешься и с укором смотришь на его полумертвое лицо. Тебе обидно из-за того, как он с тобой обращается. Как будто это ты пропадаешь где-то сутками, ничего не объясняя. Хотя это он ведёт двойную игру… Это он уходит после обеда и возвращается к утру. Ходит, как тень, пряча от тебя ноутбук и телефон. — Тин, пожалуйста, давай поговорим утром, — просит тебя искренне. Ты бы поняла и отложила разговор, но только не сейчас, когда твой мыслительный процесс достиг предела и придумал сто двадцать вариантов ваших возможных исходов, практически все из которых неутешительные. — Дан, нет, — повторяешь и трясешь его за ворот, а он смотрит на тебя, как на капризную девочку. Тебя обижает этот взгляд. — Хорошо, Тин… Только я не знаю, как начать. Дай мне собраться с силами… Ты же видишь, как мне сложно… — Дан берет тебя за руку, а тебя снова тошнит от прикосновения. Ты будешь жалеть уже через несколько минут, но сейчас пытаешься представить, какие у неё волосы, глаза. Чем она зацепила его так, как не смогла ты. Чего такого ему не хватило в тебе, что есть в ней?.. Детский вопрос бьёт по твоему самолюбию, и ты с трудом сдерживаешь слезы, комкая злость в душе. — Тин, — ты чувствуешь его болезненный тремор. Он боится за тебя. Осознание этого факта приходит резко. Ты не понимаешь, что делать. Что такое страшное он может тебе сказать? Изменил, полюбил другую… Что случилось? Обещаешь, что попробуешь принять и простить все, в чем бы он сейчас не признался. Ты ведь просто не сможешь без него. — Говори мне правду быстро, без приготовлений, что с нами происходит! — вскрикиваешь, не выдерживая накала. Хочешь узнать быстрее. Он смотрит на тебя испуганно и умоляет, чтобы ты догадалась сама. Это нереально, но Дан просто не знает, как открыть тебе такую правду. Он так боится за тебя, если бы ты знала. Его взгляд стонет. Во рту пересыхает от волнения. Ты по-прежнему ни о чем не догадываешься. Но это нормально. Ты не смогла и никогда не сможешь прийти к этой мысли сама. — Хорошо, я все скажу, — Дан всё-таки обнимает тебя. Ты уже не сопротивляешься, льнешь к его груди, немного успокаиваясь. Спускает руки по твоим плечам и предплечьям. По-отцовски гладит по голове и снова смотрит, как-то странно, как ещё никогда не смотрел, сквозь, внутрь… взгляд отчаяния. И ты не можешь вспомнить, у кого и когда видела похожий взгляд. Прижимает спиной к своей груди и укладывает на кровать. Целует в шею и упирается лбом между твоих лопаток. Он так долго думал над тем, как лучше признаться тебе, а пришлось говорить в момент, когда ты максимально к этому не готова. Следующий миг изменит вашу жизнь. Он это знает. Ты нет. И непонятно, кому из вас легче. Он тяжело дышит тебе в спину, а ты хочешь видеть его глаза. Дан именно этого боится. Эту пытку и так слишком сложно вынести. — Тина… маленькая моя… — тянет, а его голос постепенно гаснет, и ты замираешь в немой тревоге. — Я заболел. — Чем? — спрашиваешь растерянно и оборачиваешься, на лице наивное удивление. Неужели его так напугала простуда или грипп? Ты мысленно обещаешь кормить его самым вкусным вареньем и кутать в самое теплое одеяло. Он смотрит на тебя и истерично улыбается. Боится за тебя. Не хочет продолжать, не хочет разрушать. Не понимает, за что тебе это все. Винит себя. Ты не должна была коснуться этого снова. Никогда. Проводит внутренней стороной ладонью по твоей щеке, вдыхая контрольный раз. — У меня рак, Тин, — бросает хладнокровно и слишком резко… чтобы раз и все, — неоперабельная стадия. Вот… Проносится набатом. Тебя глушит, но ты считываешь ненавистные буквы по его губам. Не веришь, захлебываешься в собственной панике и ждёшь, когда он скажет, что это была шутка. Но Дан лишь выдыхает и крепче вжимает трясущиеся пальцы в твою кожу. Тебе требуется три минуты, чтобы осознать. Три минуты долгой мучительной совместной смерти. Он смотрит виновато. Знает, на что на давил. Знает, какой пласт боли и страха вынул из твоей только что ожившей души. Знает, что не имеет никакого морального права заставлять тебя проходить через этот ад снова. Хочет защитить, оградить от этой боли, только совсем не знает как… Врать тебе — не вариант. Скрывать уже тяжело, слишком быстро и беспощадно прогрессирует болезнь. Он не знает, как тебя спасти. От твоего молчания ему дурно, боится, что ты попытаешь сдержать эту боль внутри. Закусываешь губы, пытаешься выговорить знакомое тебе: «все будет хорошо и мы обязательно справимся». Что это — не приговор. Не выходит. Твоих сил хватает лишь для того, чтобы упасть на кровать и сжаться в клубок. Тебе очень стыдно перед Даном, ты не имела право на такую реакцию — ему сейчас не легче. Но Дан не обижается, понимающе смотрит на тебя и гладит по щеке. Он и не ждал другой реакции. Он все понимает. Он понимает даже больше, чем тебе кажется. Нависает над тобой и оставляет невесомый поцелуй на виске, прижимает твоё обездвиженное тело к себе. Видит, что ты не можешь вздохнуть от болезненных спазмов. «Болей, девочка, плачь, только дыши, Господи, дай ей сил, прошу», — вторит про себя Дан, ему хочется провалиться под землю, прямо здесь и сейчас. Ты отворачиваешься, прячась от его взгляда, и что есть силы жмуришься. Дан не уставая гладит тебя по спине, а ты коришь себя за реакцию. Пытаешься взять себя в руки, но неожиданно для самой себя глубоко вздыхает и кричишь. Кричишь громко. Отчаянно. Как не кричала никогда. Дан пугается, но не пытается успокоить, лишь крепче сжимает за плечи, пока из твоей груди сочится нескончаемый поток живущей внутри тебя боли. Оказывается, всё ещё живой. Ровно десять лет спустя, что за дурацкая насмешка судьбы? Воешь. Режешь его отчаянием. Не останавливаешься, пока не иссякает голос. Сдерживаешь стоны и всхлипы и разворачиваешься к нему. — Почему? За что? — со жгучей обидой спрашиваешь ты. Понимаешь, что в двадцать пять ты была сильнее. Факт. Но тебе слишком больно. Это грубый разрез по старому шву. Теряется почва под ногами, ты думала, ничего страшнее в твоей жизни больше не случится. Но нет. У воздуха снова появляется привкус страха и пустоты. Страха из прошлого. Самого сильного. Ты бы рассыпалась, разбилась прямо в этот миг, когда твой внутренний порядок нарушило его признание. Тебя спасает лишь то, что ты до сих пор не можешь в это поверить. Процесс принятия требует времени. — Что мы будем делать? — неуверенно спрашивает он. Ты ему нужна. Дан мечтал бы провести последние дни своей жизни с тобой, но он не может допустить, чтобы ты пережила все это ещё раз. Понимает, что сил на то, чтобы пройти этот путь снова, у тебя просто не хватит. Эти три чёртовы буквы в диагнозе обязательно убьют не только его, но и тебя. Он принимает свой крест. Но не понимает, за что вселенная так поступила с тобой. — Мы будем счастливы, — утыкаешься мокрым холодным носом ему в щеку и целуешь. Целуешь отчаянно, покрывая губами каждый участок. Боишься, что он уйдёт от тебя прямо сейчас. Боишься разжать руки, ведь держишь в них нечто большее, чем свой мир. Ты его никому не отдашь, твои глаза медленно, но решительно наполняются звериным блеском. Всё заново. Месяц, год, три — неважно… Вытираешь слезы и обещаешь, что вы будете счастливы. Сколько вам дано, а после вечность.***
За дверью шумят медсестры, начиная разводить пациентов по процедурам. Вы вдвоем лежите на узкой больничной койке, сжимая под одеялом руки. Ваша привычка. — Тин, давай сыграем в игру… — шепчет, замечая, что ты проснулась. Но после этой ночи ты боишься открывать глаза. — В игру? — поднимаешь уставший взгляд и морщишься от яркого света лампы, которая горит в палате круглосуточно и включается/выключается медсестрой на этаже. — Да… Обещай, что, когда я умру… — выговаривает с трудом, — ты не проронишь ни единой слезинки. Сможешь? — Дан… — ты набираешь в лёгкие воздух, чтобы в очередной раз пообещать ему, что все будет хорошо, что он никогда не умрёт. Пытаешься верить, что это может случиться с кем угодно, только не с вами… Но последние анализы, его общее состояние, очередная сложная бессонная ночь лишают последних сил и по крупицам отнимают такую нужную вам веру. Обоим не хватает кислорода в немой муке. Ты уже видела этот взгляд, вспоминаешь когда и у кого. Но нет. Нет. Нет. Нет. Все обязательно будет хорошо. Вы победите, чего бы это не стоило. Ты как советская неваляшка. Бей, толкай, а ты все ещё веришь в чудо, возвращаясь в состояние веры и непоколебимой любви к нему. Не имеешь права сдаться. — Ты никогда от меня не уйдёшь, — набираешься сил и с улыбкой перебираешь его волосы. Знаешь, что, как бы он не храбрился, как бы не принимал свой исход, твоя вера ему нужна, так же как питательная жидкость, поступающая через катетер. — Малыш, ты поняла правила? — видишь, насколько ему важно добиться от тебя этого чёртово обещания. Неужели верит, что это возможно? Дурачок. Думает только о тебе. Несмотря на то, что у него чудовищно болит голова, напряжены виски, он ждёт ответ на свой вопрос. Его больше ничего не волнует в этой жизни, только ты в первую ночь без него. Ведь ты успела разучиться спать одна… Сегодня ему было как никогда плохо, и он начинает тебя готовить. Не можешь описать, как сильно ты боялась этого момента. Готовить бесполезно, ты уже все для себя решила. Но ему о своих планах ты, конечно же, не расскажешь. — Ты же знаешь, что я проиграю, родной, — чуть слышно произносишь ты, покрывая его лицо поцелуями. — Нет, Тина, ты должна выиграть. Ради меня. Это единственное, о чем я прошу. — Ну нет же, — тяжело дышишь ему в ухо и постепенно обессиленно засыпаешь в его тёплых объятиях. Дан смотрит на тебя пару минут, получше кутает в одеяло и засыпает сам.***
Не выносишь, когда с умным видом говорят: «Наверное, второй раз проходить через все это легче. Есть опыт, знаешь как правильно себя вести и справляться с переживаниями». Серьёзно? Кто-то правда думает, что можно научиться безболезненно терять любимых людей? Что можно научиться смотреть за медленным и мучительным уходом самого важного человека, осознавая, что ты ничем не можешь ему помочь. ему… родному, самому важному. Кроме того, чтобы любить в три раза сильнее, целовать в десять раз отчаяние и не упускать каждую минуту, подаренную вам жизнью. Когда в дом приходит болезнь, каждая секунда обретает иную цену, несравнимую ни с чем. Как же тяжело насмотреться в родные глаза. Запомнить. Твой самый большой страх — когда-то забыть.***
Покидаете страну, потому что в твоей вам больше не могут помочь. Ты с живым ужасом проходишь по старым маршрутам и штурмуешь немецкие клиники, где тебя хорошо помнят. Не описать, насколько мерзко становится на душе, когда узнают медсестры и смотрят удивлённо жалко. Обстановка, лица, запах. Фантомные боли из прошлого. Но ты никому не признаешься, как тебе сложно и страшно тут находиться. Улыбаешься, веришь, держишь в тонусе его. Пытаешься шутить, отвлекая Дана во время болезненных процедур, хотя у самой каждый день панические атаки. Стерпишь. Сейчас главное — он. Главное — спасти. С остервенением смотришь в лица врачей и требуешь, чтобы они показали, насколько шагнула наука за эти десять лет, что изменилось для того, чтобы сохранять человеческие жизни. Тебе рассказывают о комфортных кроватях, о более быстром способе забирать кровь на анализ. Но, по факту, никаких гарантий нет и сейчас. В век туристических полётов в космос и искусственного интеллекта мы до сих пор не умеем спасать жизни своих людей. Вопрос — Нужны ли мы такие в космосе?***
На всю жизнь запомнишь день, когда вы с Даном узнали, что врачи в Киеве допустили ошибку — неверно определили стадию. Ругаешь их за вечную безалаберность, но благодаришь за эту ошибку всех существующих богов. Третья стадия — уже не приговор. У вас есть хоть маленький, но реальный шанс на борьбу. И ты вцепляешься в него мёртвой хваткой. В отличие от Дана, который, видя, что с тобой делается, как сильно ты устаёшь и боишься, опускает руки. Хочет уйти побыстрее, освободив тебя от этой муки. Не может простить себе, что ты приостановила карьеру, что сидишь у его постели вместо того, чтобы жить, вдохновляться и вдохновлять, петь. Но ты уверяешь его, что вы скоро вернетесь на сцену вместе… с третьим дуэтом… … — Тина, маленькая, давай я не пойду… прости — умоляет он, не в силах подняться с кровати после тяжелейших процедур. Бледный с лопнувшими капиллярами в глазах. Видишь, что у него просто нет больше сил. Уже сама не знаешь, насколько гуманна твоя борьба за вас по отношению к нему. — Дан, — стираешь со лба пот вперемешку со слезами, пытаясь собраться с мыслями. Ты сама уже не стоишь на ногах. Внутри вас так много боли. — Я так устал… любимая, — хрипит он, уже не фокусируя взгляд на тебе. С трудом поднимает руку, сжатую в кулак, и медленно проводит костяшками по твоей щеке. Хочет ощущать тебя рядом до конца. — Родной, давай поборемся… ещё чуть-чуть, — утыкаешься носом в его руку, пытаясь спрятаться. Он молча укладывает твою голову себе на плечо и закрывает глаза. — Данчик, ты только прижимай меня… ещё сильнее к... себе.***
Из-за ошибки с определением стадии перед врачами становится вопрос, что делать дальше, как корректировать лечение. Видишь сомнения на их лицах, поэтому незамедлительно собираешь целый консилиум лучших европейских врачей. Гонорар каждого исчисляется миллионами, но ты без малейших сомнений тратишь все, что у тебя есть. Но и этого не хватает. Просить не хочешь. Просто не у кого. О болезни знают единицы, самые-самые близкие. Но, если подключать друзей и коллег, новость обязательно разнесется, а ты не хочешь тревожить Дана. Ты делаешь все, чтобы сохранить тайну и его покой. Решение даётся сложно. Ты никогда не думала, что жизнь поставит тебя перед таким выбором. Молишься целую ночь, просишь прощения у своего ангела-хранителя, у сына, а на утро подписываешь документы на продажу дома. Несколько часов рыдаешь в туалете, когда после повторных анализов и консилиума снимают характеристику — неоперабельная, и Дана начинают готовить к операции. Сложной. Но это уже не так важно, когда появляется шанс.***
Людмила с печальным сочувствием смотрит на тебя, когда вы с ней проживаете семнадцатичасовую пытку под дверью операционной. Не узнает в тебе нынешней ту девушку, с которой ходила за грибами в деревушке Дановой бабушки и ездила в Лондон всего пять месяцев назад. Она и ты нынешняя уже совершенно разные люди, без преувеличений. Оказавшись в шаге от потери, ты снова обросла слоем брони. Грустные глаза. И у тебя даже нет возможности купить красную помаду. Хотя вряд ли она сейчас чем-то может помочь. Тогда ты все проходила первый раз, не верила. Сейчас ты доподлинно знаешь, что тебя ждёт в случае чего. За дверью слышится слабый писк приборов, в коридоре пахнет ладаном. Людмила держится из последних сил, ты уже нет. На шестом часу лежишь на полу, цепляясь пальцами за ножки скамьи и стонешь. — Тина, береги свои силы, они понадобятся ему после, — женщина садится рядом и силится улыбнуться, гладя тебя по спине. Узнаешь это незамысловатое движение. Оно у него от матери. Твоё состояние заставляет Людмилу волноваться ещё сильнее, но вдвоём вам все равно легче. Вы заставляете друг друга быть сильными. — Их хватит, — вытираешь слезы, обхватывая себя за локти. Женские руки обвивают твою талию. Только в её по-матерински ласковых и тёплых объятиях ты медленно выдыхаешь. Наверное, первый раз за десятки часов. — Твой сын удивительный мальчик. Уже болтает на чистом румынском. Маленький полиглот, — неожиданно произносит женщина. Ты непроизвольно улыбаешься, вспоминая о Вене. Правильно. Вам обоим сейчас необходимо отвлечься. — Спасибо, что, пока я здесь с вашим сыном, ваша семья заботится о моем… — ты опускаешь голову и касаешься лбом рук Людмилы. Ты бесконечно благодарна им за то, что твой ребёнок не видит тебя такую, не переживает с вами весь этот ужас. За то, что он по-прежнему сильный крепкий. От мужа у тебя остался Вениамин. Твой родной, самый любимый и дорогой мальчик — когда-то живая и улыбающаяся причина, заставившая тебя жить. От Дана никого. И ты вообще не рассматриваешь возможное без него. Тебя не пугает собственная слабость и поверье о грехе. Ничуть. Ты все решила ещё в ту ночь, когда он открыл тебе свой диагноз. — Мама Люда, — хрипишь, — если что… мой сын. Вы же… — Не смей, — обрубает женщина, прижимая тебя, дуреху, к себе. Догадывается, о чем ты… Понимает тебя. Но даже боится думать о таком исходе.***
Дан восстанавливается медленно. С трудом справляется с постоянными изматывающими болями, без веры ходит на процедуры. Но ты не позволяешь ему сдаваться… одним своим присутствием рядом. Держишь его на своём ресурсе, лечишь прикосновениями, любовью. Всем, чем можешь. И он вынужденно цепляется за жизнь. Только ради тебя. Не дает себе права оставить тебя, пока ты наконец-то не смиришься и не будешь готова. А ты никогда не будешь готова. Знаешь.***
Время идёт, но каждый ваш день по-прежнему похож на предыдущий. По вечерам вы собираете пазлы и играете в домино, вместе читаете книги. Днем ты выводишь Дана во двор больницы, дышать свежим воздухом. Пока персонал не видит, Дан рвёт тебе цветы. Каждый раз, когда молодой дворник-ливиец видит в твоих руках маленький букетик со знакомыми цветами, что-то бурчит на своём. Но, к счастью, вы не понимаете ни слова, продолжая радоваться простым die Gladiole и die Tulpe. После обеда у вас обязательный ритуал — кормление белок. Они здесь смелые, не боятся брать корм прямо с руки. Но ты все равно опасаешься их коготков, пятишься назад. Дан смеётся над тобой, но заботливо встаёт за спину и придерживает твою руку с орехами, шепча фирменное: «не бойся, маленькая, она просто возьмёт». Каждый раз, когда белка получает свой законный момент, ты удивляешься и радуешься, как ребёнок. Пока ещё живая. Вы отдаёте все орехи и шутите, что сегодня к вам пришла белочка, значит, все в порядке. Эта весна радует вас чудесными солнечными днями. С наступлением тепла становится не так страшно. Кажется, вот сейчас все образуется. Болезнь отступит. Дан набирает вес и радует тебя активностью. Но ты со страхом отсчитываешь дни до конца апреля. Боишься. … Несмотря на ваше пребывание в больнице, вы живёте обыкновенной жизнью. Делаете зарядку под музыку, забавно ссоритесь, пытаетесь исполнить давнюю мечту и перейти на вегетарианское питание. Но каждый раз срываетесь, когда Дан решает запечь рыбу. Это его фирменное блюдо, перед которым у тебя ещё ни разу не получилось устоять. Уплетаешь кусочек за кусочком, чуть ли не проглатывая вилку, а Дан не может насмотреться на твою улыбку. Если бы ты только знала, как он тебя любит и насколько сильно переживает. Это удивительно, но именно в такой сложный период вы ощущаете всю полноту жизни. Чувствуете себя необыкновенно счастливыми в этом неторопливом монотонном ритме. Только ты и он. Трепетное тихое время. Настолько привыкаете к такому ритму, что не верите, что когда-то вы выходили на сцену, пели перед тысячными залами, пестрели с обложек журналов. Это как будто не вы. Как будто все это было не с вами. Благодарите бога, небо за каждый подаренный вам день. Не устаете говорить друг другу, как любите. Слова не берегут, когда неизвестно, получится ли сказать их друг другу завтра. Переплетаете руки, боритесь, но смиренно ждёте, что вам уготовлено судьбой. Не ему. Вам. Дан часто рассказывает тебе о маленьком деревянном домике где-то в Карпатах из своих снов. Резном крыльце, колодце, качелях для вашей дочки. Ты бы очень хотела себе маленькую частичку Дана. Но не сейчас. Только, когда Дан выздоровеет и окрепнет. Ты не готова смотреть на маленькую копию Дана, показывать ей ваши фото и слышать детское и беспощадное: «мама, а кто это?» Ты знаешь, что это такое, и у тебя просто не хватит сил. Ты не вынесешь. Слушаешь рассказы о доме и удивляешься тому, что Дан хочет жить в таком отдалённом уголке. Но потом этот дом снится и тебе, и ты уже мысленно придумываешь, какие повесишь шторы и поставишь диваны. Рак не отнял у вас способность мечтать искренне, как умеют только дети. Вы сами ещё такие же наивные дети, только взрослыми стали чуть-чуть.***
До сих пор помнишь Пашкино: «его больше нет». Слышишь свой приговор, как сейчас. В этом году ты очень тяжело и болезненно переживаешь свою самую страшную роковую дату, боль от которой в нынешних обстоятельствах ощущается особенно остро. Первый раз оставляешь Дана одного в палате и плачешь всю ночь под сопровождение крана, пытаясь сформулировать текст, который утром отправишь своему сыну. Хотя в этом месте слез не скрывают, их тут слишком много. Несколько раз внутренне умираешь, размышляя над всем происходящим и проводя параллели… Вздрагиваешь от тяжёлых всхлипов в уставшей груди, и трешь глаза. Тебе ещё никогда не было так тяжело. Чувствуешь, что сил не осталось совсем, в первый раз ты готова сдаться. Благодаришь за сына и просишь у него помощи, стоя на коленях перед маленькой иконкой, которую ты всегда держишь в кармане: «Жень, я больше не могу, помоги».***
На утро возвращаешься к Дану, который пытается заниматься йогой, падаешь перед ним на колени и десять минут без перерыва целуешь его лицо. Пока можешь, пока он с тобой. Шепчешь о том, как любишь, рыдаешь. И снова целуешь. Самозабвенно, как будто боишься не успеть. Дан снисходительно ударяет тебя по носику, улыбается и прижимает тебя крепко-крепко. Рад, что ты вынесла эту ночь. — Я так устала, Дан… но я так тебя люблю, и у меня есть силы, правда. Мы будем бороться. Он убирает волосы с твоего солёного лица и чуть слышно шепчет: — Ты самое лучшее и красивое, что случилось со мной в этой жизни. Первый раз плачете вдвоём. Потому что уже не страшно, потому что вы очень друг друга любите. Встречаете лечащего врача, пришедшего на обход красные и опухшие. Сидите на краю кушетки и как нашкодившие дети болтаете ногами, уводя взгляды в потолок или окно. Он что-то долго говорит, перечисляет. Ты так и не выучила немецкий. Но последнюю фразу прекрасно слышишь и мастерски справляешься с переводом. Вы никак не были готовы услышать это сегодня, не верите… но доктор специально повторяет её ещё раз уверено и громко. —… У вас полная ремиссия. Уезжайте домой и портите клумбы там! Рак отступил.