***
Кенджи приходит за ним около четырёх часов. Он, как обычно, радостно улыбается Дазаю и буквально пружинит по дороге в парк рядом с их общежитием. — Наслаждаетесь днём рождения, Дазай-сан? — спрашивает он, переплетая пальцы в замок за головой и шагая вперед спиной, чтобы видеть его. Звучит слишком мрачно, если признаться вслух, что он провел большую часть дня, зависая в играх и обвиняя себя за собственную нерешительность касательно похода в магазин и покупки торта с упаковкой глазури, поэтому он пытается хотя бы звучать заинтересованным. — Я разговаривал с несколькими старыми знакомыми, которые передали поздравления. Под «старыми знакомыми» он подразумевает Хироцу и Акутагаву. А под «поздравлениями» — вечно чопорное «Желаю всего наилучшего» от старика и вечно формальное «С днём рождения, Дазай-сан» от бывшего ученика. Никаких глупых эмодзи или поучительных анекдотов, от которых могло бы скривить. Одним словом — скучно. Хотя Дазай считает приятным, что они помнят. — Ох, это хорошо! — говорит Кенджи, пробираясь сквозь толпу. — Приятно быть окруженным людьми, которые заботятся о тебе по особому поводу. Жаль, что твои прошлые друзья не могут присоединиться, да? Но Чуя-сан сказал, что это не… А впрочем — не важно. Дазай наклоняет голову, но ничего не говорит. Чуя и Кенджи? Странная парочка. Видимо обстоятельства, в которых они часто были партнерами в период временного перемирия, сделали их своего рода друзьями. Он также пытается понять слова, которыми обмолвился Кенджи. Иметь людей, которые заботятся о тебе, да? Хорошая мысль. Он предпочитает думать, что это правда. Или, по крайней мере, он доверяет неспособности Кенджи врать. Они следуют по каменной дорожке к более уединённой части парка, где они наблюдали цветение сакуры в прошлом году. Однако вместо розовых лепестков он обнаруживает простой пикник, и все из Агентства расположились по кругу, надев праздничные колпаки. — С днём рождения, Дазай-сан! Ацуши громко приветствует его, а Кёка и Йосано открывают две праздничные хлопушки. Ацуши взрывает одну со своего места рядом с Куникидой и тянет его на плед. В груди Дазая расцветает что-то теплое, когда он видит восторженность и искренность в глазах Ацуши. — Спасибо, Ацуши-кун. И спасибо всем за вечеринку-сюрприз! — Правда?! — глаза Ацуши буквально сияют. — Ничего себе, сработало! Мы действительно удивили Дазай-сана! Ранпо и Йосано издают смешок, видя Дазая насквозь. Даже Кёка настроена скептично. Впрочем — не важно. — Правда! Спасибо за всё, что вы приготовили для меня! Всегда знал, что я ваш любимый сотрудник~ Куникида закатывает глаза и предлагает ему сесть поудобнее, дотрагиваясь до его ноги своей книгой. — Тогда не порть атмосферу. — Вы только посмотрите! Куникида-кун ни разу не повысил на меня голос с тех пор, как я пришел! Сегодня, правда, мой счастливый день. — Не испытывай меня, — сухо предупреждает Куникида. Дазай резко отстраняется и притворяется, что использует Ацуши как живой щит. — Эй! А ты знал, что угроза имениннику рассматривается как плохая примета в некоторых культурах! Ты можешь испортить карму, и все твои желания не исполнятся! Чуя однажды использовал этот дурацкий аргумент против него, когда Дазай не прекращал доставать его во время дня рождения Накахары. Правда, это никогда не срабатывало с Дазаем, но забавно видеть, как Куникида судорожно записывает в свою записную книжку. — Это просто шутка, Ку~ни~ки~да-кун~! — Ты…! Дазай поднимает руки, сдаваясь, когда видит предупреждающий взгляд Фукудзавы. — Итак, что у нас здесь? Дазай наконец-то обращает внимание на ассортимент еды прямо перед ним. Всё, на самом деле, отличается от прошлогодний забавных закусок. Здесь и тарелка, полная криво слепленных онигири, и паста с недостаточным количеством соуса, и бульон, который выглядит слишком темным, и салат с непропорциональным количеством фруктов и овощей, и кусочки небрежно порезанного тонкацу. И тогда Дазай понимает — они приготовили всё это сами. Теплота разливается по всей груди, затапливая с головой. — Вы приготовили это? С нуля? Ацуши, вероятно, успел заметить, как трясутся его руки. — Знаю, что выглядит неряшливо, но клянусь — это съедобно! И вкусно! Кёка училась готовить онигири, и, ладно, я, возможно, налажал с соусом для пасты… — Спасибо, — повторяет Дазай, с большей искренностью в этот раз, избегая прямого взгляда. — Вы не были обязаны. (— Почему мы не можем просто купить что-нибудь навынос? — заскулил Дазай. Чуя легонько стукнул себя по лбу деревянной лопаткой, которую держал, и с успехом оставил несколько капель супа на своём лице. Отвратительно и негигиенично, фу, его напарник — настоящая угроза. Чуя повернулся и сконцентрировал внимание на плите. К счастью, он использовал другую ложку, чтобы перемешать то, что он пытался приготовить. — Закройся. Я читал, что домашняя еда имеет большее значение, так как ты тратишь время и прикладываешь усилия, чтобы приготовить её для человека, которого ты… Небольшая пауза. Затем он слегка взмахнул рукой, разбызгивая ещё больше капель супа по кухне. — Ты знаешь? Дазай понял, даже несмотря на то, что красноречие Чуи покинуло его в середине перемешивания бульона. — Ты такой надоедливый. Это отстойно, и я умираю с голоду, — сказал Дазай, завязывая фартук и возвращаясь обратно к нарезке овощей. Нежную улыбку он оставил при себе.) — Глупости, — вежливо отвечает Фукудзава. — Ты так много сделал для нас. Будет правильно, если мы покажем, как сильно ценим тебя. Директор наполняет его стакан. Дазай по голосу понимает, что возражения не принимаются, поэтому благодарно кивает и берет стакан. — Ну что, приступим к еде? Торжественная атмосфера испаряется, когда Фукудзава и Куникида передают по кругу тарелки и приборы. Дазай удостаивается чести получить еду первым, а следом идут остальные. Ацуши прав — еда потрясающая на вкус вопреки внешнему виду, о котором он вовремя решает не упоминать. По крайней мере — не сегодня. Может быть в понедельник он подразнит Куникиду за его слишком жирные бутерброды. Но сегодня он просто позволяет себе насладиться едой и компанией. Дазай улыбается на каждой фотографии, включая совместную с Кёкой, когда она просит надеть праздничный колпак. Некоторое время спустя Ацуши дважды хлопает в ладоши, чтобы привлечь всеобщее внимание. — Итак! Какой же день рождения без подарков, верно? Так что… Давайте начнём! — Дазай-сан, — говорит Кёка и застенчиво возится на месте с упаковкой на ногах. Дазай подбадривает её к продолжению с лёгкой улыбкой на лице. — Надеюсь, Вам понравится. Не уверена, что мои предположения верны, но… И вручает ему коробку в розовой обёртке. Дазай аккуратно открывает подарок, обнаруживая ночник в виде фонаря. Дазай рвано выдыхает, проводя кончиками пальцев по причудливой вырезке на дереве. И в этом случае не было необходимости для объяснения — все знали, что он и Кёка понимают друг друга на другом — более глубоком — уровне. Он слышал бессчётное количество раз, как она плакала, борясь с ночными кошмарами, чтобы понимать насколько они близки, разделяя такой же страх, когда просыпаешься один в темноте. Когда грехи прошлого подбираются всё ближе к тебе. Когда ощущение, будто окружен тенями, начинает душить. — Вот запасные лампочки. Голос Йосано мягко вклинивается в поток мыслей. Она протягивает ему бумажный пакет, обмениваясь с ним и Кёкой понимающим взглядом. Если бы Дазай не боялся открыто выражать свои эмоции, он бы, возможно, позволил себе немного всплакнуть в этот момент. — Спасибо, — с трудом произносит он и нежно трепет Кёку по голове, а после чокается стаканом с Йосано. — Выпьем за нас, сенсей. — Планка уже поднята достаточно высоко, — Куникида комично ворчит себе под нос, не то улыбаясь, не то хмурясь. — Но вот, держи. Твой каллиграфический почерк будет лучше смотреться с этим. Куникида кладет прямоугольную коробку в его руки. Дазай откладывает подарки Йосано и Кёки в сторону и развязывает чёрную ленту, удерживающую упаковку. На плюшевой бархатной подушке лежит серебряная ручка, перевязанная верёвочкой, чтобы та не выпала из коробки. Выглядит очень… дорогой. И как только Куникида смог купить её? Как будто прочитав его мысли, Куникида закатывает глаза и говорит: — Мы с директором Фукудзавой вместе купили её. — Я… что. — Просто прими подарок, Дазай, — Фукудзава расслабленно делает глоток чая. — Я всё время вижу, как ты пишешь в своём дневнике. Хорошая ручка предотвратит протекание чернил, и твои старания не будут напрасны. — Кстати, говоря о чернилах! Вот! Ранпо бросает ему ещё одну коробку. Дазай радуется быстроте своих рефлексов, иначе чернильница уже разбилась бы и отправилась в мусорку. Внутри коробки находятся две идентичные стеклянные ёмкости с высококачественными чернилами, и Ранпо выглядит вполне довольным своим приобретением. Он пытается сглотнуть комок, который уже успел встать в горле. Последними людьми, которые показывали искреннюю заинтересованность в том, что он писал, были Одасаку и Анго. Внезапно мысли о непрерывности жизни, о времени приводят в замешательство. Пока он проводит пальцами по собственному выгравированному имени на ручке, Танизаки и его сестра вручают ему цветочный горшок с орхидеей. Джуничиро выглядит обеспокоенным и смущенно чешет щёку, заговаривая: — Я помню, как Вы говорили, что не считаете себя способным заботиться о вещах и поддерживать в чём-либо жизнь…? Потому что были… Вы знаете, — он неловко взмахивает руками для большей выразительности. — Но я — нет, мы — не верим в это, Дазай-сан. Вы повзрослели и продолжаете расти. Надеюсь, вместе с этим… растением…? «Это уже слишком», проносится в голове Дазая. — Окей, извините. Это было глупо. Тяжело соотвествовать поднятой планке после всего, что уже было подарено, ладно? Могу я переделать свою речь? На самом деле, Кенджи просто стоило начать со своих цветочных каламбуров, которые он подготовил. Простите, Дазай-сан. Дазай замирает на месте и бережно перебирает фиолетовые лепестки. Они тоньше листа бумаги и хрупкие. Достаточно одного движения, чтобы уничтожить растение. Эта жизнь в его власти — жизнь, доверенная ему для сохранения. Если бы его прошлая версия себя видела его сейчас, то юный Дазай, вероятнее всего, закашлялся бы от сильного смеха. — Спасибо, — отвечает он, почти задыхаясь. Если бы Дазай был откровеннее в своих эмоциях, то уже давно бы разрыдался, несмотря на то, как улыбается Кенджи, глядя на него, из-за внезапной смены настроения. — А вот и удобрения, Дазай-сан! И лейка! Она в виде слоника, видите? Хах, и правда. Она розовая, а глаза, похожие на бусинки, смотрят на него. Слонёнок улыбается ему, как будто говорит: «Ты справишься, придурок». Дазай настолько погрузился в мысли о маленьком цветке, о том, где поставит его и лейку (которую он ласково назвал «mon mouton») в общежитии, что голос Ацуши становится похожим на гул. Он поднимает взгляд на своего подопечного, когда в поле его зрения появляется книга в белой кожаной обложке, и бережно принимает её, понимая, что это последний подарок. Он проводит пальцами по тиснёным словам на лицевой стороне — «ничто не утеряно навеки». — Это фотоальбом, — Ацуши улыбается, глядя на него. — Я взял на себя смелость распечатать несколько наших фотографий, но там ещё полно свободного места! Ацуши открывает альбом и показывает первую фотографию. — Я попросил Куникиду-сана отправить мне копию и распечатал! Фотография Дазая во время первого года в Вооруженном Детективном Агенстве, задолго до того, как Кёка и Ацуши присоединились. Они все стоят перед зданием Агенства, Фукудзава в центре, а Ранпо и Куникида по бокам. Дазай едва узнаёт себя, напряженно стоящего рядом с Йосано. Неужели он всегда был таким худым? Разве темные круги под глазами до сих пор отчётливо видны? Он неосознанно дотрагивается до лица, не замечая, как Ацуши понимающе улыбается. Они все вместе листают альбом, и он находит ответы на вопрос. Он рассеяно проводит пальцем по своему лицу на одной из фотографий — пятнадцать месяцев в Агенстве, если его рассчёты верны — понимая, что набрал вес. На этой фотографии, сделанной тайно, он и Куникида работают (или спорят, а может всё вместе), и щёки Дазая не такие впавшие, как на предыдущих фотографиях. — Я не помню этого, — задумчиво произносит он. Если честно, Дазай не помнит большую часть фотографий. В основном это спонтанные снимки, и хотя немного неприятно смотреть на свои фотографии, как будто он посторонний для самого себя, но поразительно видеть доказательство того, насколько изменилась его жизнь. По большей части на фотографиях, разбросанных по страницам альбома, Дазай и Йосано пьют вместе, случайные селфи с Наоми, пока он не доходит до момент присоединения Ацуши и Кёки к команде. Этот период обозначен новой фотографией Агенства, оригинал которой висит на входе в офис. Дальше идёт еще больше снимков: Дазай и Ацуши с его дня рождения в прошлом году; как они с Кёкой готовили блинчики на выходных; чай с Ранпо и директором Фукудзавой, и ещё много чего. — Вам нравится? — Ацуши улыбается и мягко хихикает, когда Дазай взъерошивая его волосы. «Нравится» было бы преуменьшением. Он прижимает альбом крепче к себе. Это напоминание о том, что он обрёл. За все его грехи и разрушения, которые он принес, сейчас у него есть друзья — даже больше — семья, которую он хочет защитить. Люди, которые, в свою очередь, так же заботятся о нём. Концепция, которая была так далека от его понимания, ощущается такой знакомой сейчас, судя по тому, как они улыбаются ему, когда он не видит, как изображено на фотографиях. — Вам следует заполнить его ещё большим количеством воспоминаний, о которых не хотите забыть, — озвучивает Ацуши. Дазай усмехается. У него даже нет камеры, но пустяки — он разберётся с этим чуть позже. Он отрешённо пролистывает пустые страницы, приятно удивляясь тому, что Ацуши, по сути, подарил декоративный памятный альбом. Какого рода фотографии стоит поместить сюда? Да, ему определенно стоит распечатать несколько фотографий с сегодняшнего дня. Воспоминания, о которых он не хочет забыть, хах… Заголовок с обложки идеально подходит. — Ничто не утеряно навеки. Дазай мимолетно повторяет фразу, доходя до последней страницы альбома, и ох. Ох. Все предыдущие страницы были пусты, но в последнем кармашке старая фотография с Одасаку. Они оба не смотрят в камеру, и становится очевиден тот факт, что кто-то другой сделал эту фотографию. Они сидят бок о бок, с застывшим полусмехом и парочкой бокалов между ними. Кажется, будто Одасаку тянется к нему, чтобы не дать упасть на пол. Посреди стола стоит недоеденный торт. Чей это день рождения? Его? Нет, он никогда не праздновал за пределами дома, тем более в баре. Тогда Одасаку? Хотя место выглядит слишком модным по сравнению с Люпином. Была ли это официальная вылазка Портовой Мафии? Это увековеченный момент; жизнь, застывшая в вечности, эхо которой будет всегда преследовать Дазая. Доказательство их дружбы. Подверждение, что у Дазая когда-то был брат; что были и хорошие времена; что Одасаку действительно улыбался ему. (Все его воспоминания об Одасаку теперь связаны с тем заброшенным особняком, холодным телом и безжизненным взглядом. И кровь — слишком много крови.) Сейчас же картинки оживают, и он вспоминает лёгкий блюз по радио, вкус теплого виски на языке. Как они говорили о подопечных детях Одасаку. Дазай невинно подшучивал над ними, а Одасаку пьяно язвил: — Дазай, ты же знаешь, что у детей уже к четырем годам полный контроль над кишечником, верно? — он выдержал драматичную паузу, смотря прямо Дазаю в глаза. — Если только не хочешь сказать мне, что ты продолжал гадить в собственные штаны, пока тебе не исполнилось двенадцать? Это была одновременно самая оскорбительная, но невероятно уморительная вещь, которую кто-либо когда-либо предполагал о Дазае. — Ты отвратительный. — До тебя ещё далеко. Одасаку называл его «грязные штанишки», как какой-то пьяный дядюшка, подтрунивающий над племянником, и смеялся, как будто это была самая остроумная шутка в мире. Кажется, будто он может почувствовать слабый запах сигарет Одасаку и услышать его смех, только посмотрев на фотографии, и, возможно, если коснётся — почувствует теплоту тела его друга ещё один раз. Охваченный ностальгией, Дазай проводит кончиками пальцев по фотографии и понимает, что она влажная. Он дотрагивается до щеки и запоздало осознаёт, что плачет. — Я… Он задыхается, грудь щемит из-за переполняющей благодарности. На этот раз он честно признаётся. — Я без понятия, что сказать. Ацуши лишь качает головой. — Он был дорог Вам, не так ли? Что ж… по крайней мере, теперь у Вас есть, что вспомнить, правда? — Как вы вообще достали это? Потому что только член Исполнительного комитета Портовой Мафии знает, где спрятано личное дело Одасаку..... Он машинально поднимает взгляд, осматривая территорию в надежде, что Чуя покажется из-за деревьев и присоединится к празднованию. Возможно, он бы задрал нос из-за этого, учитывая его бестактность. И Дазая бы ни капли это не беспокоило, потому что было бы прекрасно, если бы все люди, которые дороги ему, собрались бы в одном месте. Но Чуя не появляется. И за время его отсутствия Дазай понимает, что чего-то не хватает. Нет ни торта, который можно было бы неаккуратно украсить, ни безумно дорогих подарков, весь день ожидающих его под дверью. Совсем иная боль зарождается в его груди. Он должен быть здесь. Дурацкий Чуя и его дурацкое исчезновение. С его склонностью к розыгрышам и вторжению в личное пространство, неужели его, правда, нет здесь сейчас? Ранпо понимающе пихает ботинок Дазая. — Лучше уходи сейчас, если не хочешь попасть в пробку. — Ага, — Дазай кивает, принимая шпильку для волос, которую Йосано протягивает ему. — Спасибо. А подарки… — Мы принесём их в общежитие, — Ацуши провожает его с озорной улыбкой на лице. — Конечно, — выдыхает Дазай. — Хорошо. Спасибо, и простите, но у меня есть вопросы и… — Просто идите, Дазай-сан. Он тоже важен для Вас, не так ли? — Кёка кивает, а Дазай уносится в сторону, чтобы поймать такси.***
К большому удивлению, дверь оказывается не запертой, когда он достигает квартиры Чуи. Дазай кладет в карман шпильку Йосано, тихонько снимает обувь в прихожей и по привычке проходит внутрь. Чуя оказывается на кухне, одной рукой перемешивая суп, а второй — переворачивая клёцки на отдельной сковороде. «Домашние», — задумчиво бормочет Дазай, судя по мессиву из муки и овощей на кухонном островке. Чуя стоит к нему спиной, и на мгновение, пронеслась мысль, что он не заметил его присутствия, но Чуя поворачивает голову и вместо приветствия говорит: — Тебе не следует быть здесь. — И что с того? — отвечает он, отодвигая барный стул. Чуя лишь цокает языком, дотягивается до бокала вина на барной стойке и делает глоток. — Ты невыносим. Сказано на автомате. И так же машинально он наполняет бокал для Дазая, используя свою способность для перемещения ёмкости поближе к себе. Дазай намеревается сказать что-нибудь, когда Чуя внезапно останавливает его, направляя деревянную лопатку в его сторону. — Позже, — строго говорит он. Капли супа оказываются на полу. — После того, как я поем. Потом скажешь, почему ты здесь. На самом деле, он терпеливый человек. Дазай думает, что это может быть его сильной стороной. Однако порой бывают моменты, когда, по его мнению, любопыство душит его изнутри, — и прямо сейчас всё, что он хочет, — убедить Чую забыть про свой голод, чтобы ответить на его вопросы. И если бы он не заметил, как напряжены плечи Чуи, то уже бы заговорил, но Чуя всегда был исключением из всех жизненых правил Дазая. Именно поэтому он неохотно, но соглашается. Тишина в квартире ощущается достаточно весомой, даже несмотря на металический звон столовых приборов и скрежет стекла, соприкасаемого со столом. Дазай пользуется моментом, чтобы побродить по квартире, и садится обратно, только когда Чуя заканчивает есть. Кажется, ночь будет долгой, судя по тому, как Чуя неожиданно достает тарелку с печеньем и ставит на стол. — Если собираешься глазеть и дальше, то можешь взять одну хотя бы попробовать. Чуя тычет кусочком прямо ему в лицо. Дазай фыркает. — Они уродливые, — говорит он, отчасти из-за раздражения, но и потому что так и есть. Он уверен, что печенье не должно быть таким..... треугольным. — Закройся и ешь. — Выпечка, да? — Дазай осматривает небольшой кусочек. — И с каких пор ты увлекаешься этим? — С сегодняшнего дня, — огрызается Чуя, засовывая печенье в рот. — Гин купила слишком много шоколадных крошек и решила отдать мне две пачки. — И почему ты не съел их прямо так — из пачки? Звучит гораздо веселее. — Дазай откусывает и моментально удивляется, когда что-то хрустит у него во рту. — Уверен, что там были не камни? Он выплевывает кусок на салфетку одновременно с Чуей, который, очевидно, обнаружил нечто похожее. Дазай ухмыляется, уставившись на стол: прямо в пережёванном и покрытым слюнями тесте — яичная скорлупа. И судя по обескураженному выражению лица Чуи, нет никаких сомнений в том, что он нашел такой же оскорбительный кусок скорлупы в своём печенье. — Пиздец, — рычит Чуя одновременно с тем, как Дазай говорит: — Как всегда идиотское яйцо, скажи? Они переглядываются и моментально разражаются громким смехом: Дазай хватается за живот из-за абсурдности ситуации, а Чуя чуть ли не плачет. И, будто по волшебству, он чувствует, что им снова шестнадцать, и они сидят перед телевизором, пробуя впервые приготовленные крабовые котлетки, которыми они так и не смогли насладиться из-за огромного количества скорлупы в них. Или когда им восемнадцать, и дораяки, сделанные Чуей, хрустят сильнее, чем ожидалось. (— Да я пытался, ясно тебе?! Чуя настолько покраснел, что Дазай еле дышит. — Я знаю, — хрипит он. — Знаю! Спасибо. И он снова откусывает, чуть ли не давясь от громкого смеха. Хрустящие блинчики. Кто бы мог подумать?) А теперь ему двадцать три, и он снова сидит в квартире Чуи, кушая печенье в форме онигири со скорлупой внутри, как будто время просто прошло мимо, оставив их позади. Чуя бормочет себе под нос и разламывает другое печенье, пытаясь найти спрятавшиеся остатки скорлупы. — Не могу поверить, — говорит он и косится на тарелку. — Я уже столько лет готовлю, но это впервые повторилось с тех пор. Дазай легонько постукивает кончиками пальцев по столу. — Должно быть, это проклятье 19 июня. Что-то выспыхивает в его груди, и кинолента совместных воспоминаний проносится перед глазами. Он выдерживает пристальный взгляд Чуи, который сам выглядит задумчивым, и, не в силах больше ждать, Дазай наконец спрашивает: — Что ты рассказал Кенджи? («Приятно быть окруженным людьми, которые заботятся о тебе по особому поводу. Жаль, что твои прошлые друзья не могут присоединиться, да? Но Чуя-сан сказал, что это не… А впрочем — не важно.») Чуя замирает и ошарашено смотрит на Дазая. — Так вот зачем ты пришел? Дазай запрокидывает голову и пялится в потолок. Да, за этим. Хотя, по правде говоря, — не только. У него есть несколько конкретных вопросов, ответы на которые он не уверен, что готов услышать. Он тянет время, перед тем как ответить: — Это ты сказал Ацуши-куну, что лучше приготовить самим, чем брать уже готовое. Чуя отодвигается, выдавая этим всю правду. — И пикник тоже твоя идея, не так ли? Мы собирались устроить его на моё девятнадцатилетие. «Я помню» остаётся невысказанным, но они оба понимают, о чём идёт речь: приглушенный разговор в темноте, Дазай почти заснул, когда Чуя толкнул его в лодыжку и начал болтать о том, что они будут делать завтра с остатками еды, прежде чем из всех возможных вещей спросить именно о пикнике. Дазай тогда бросил на него испепеляющий взгляд и сказал о том, что не планирует доживать до следующего дня рождения. Чуя даже краем уха не повел — слова Дазая никогда не пугали его. Вместо этого он придвинулся ближе, опасно прищурив глаза, и сказал: — Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось, идиот. Тогда он еще не знал, что это значит. Звучало как угроза умереть непосредственно от рук самого Чуи, а не из-за кого-то другого или его собственных махинаций. Оберегал — сейчас Дазай понимает это. Чуя защищает его. Так было всегда. Оглядываясь назад, это вообще не должно было стать неожиданностью. Чуя, вопреки своей нехарактерной наглости, столько раз ставил безопасность Дазая превыше успеха миссии, когда знал, что Мори ведет себя беспечно по отношению к Дазаю. Или когда он «случайно» готовил слишком много еды, из-за чего требовался напарник, чтобы закончил всю порцию, и с таким оправданием он врывался в общежитие Дазая без предупреждения в те дни, когда его голова была слишком затуманена, что даже Ацуши мог видеть сквозь его многочисленные маски. Чуя отчаянно беспокоился о его безопасности. И даже более того — о его счастье. Присутствие Чуи — всегда постоянное и непреклонное. Так почему… — Почему сам не отдал мне фотографию? Дазай наконец смотрит на Чую и еле слышно шепчет: — Ты избегаешь меня. Звучит скорее как утверждение, чем вопрос, и осознание накрывает его ударной волной. Чуя вздыхает. Тишина действует ему на нервы. — Да ладно? Неужели Чуя действительно настолько высокомерен, думая о том, что его время не должно быть потрачено впустую на кого-то вроде меня? На этот раз он не получает удовлетворения от вспышки гнева. — Возможно, — Чуя отвечает провокацией, которая моментально испаряется, когда он продолжает: — Но на самом деле… всё совсем наоборот. Дазай моргает, понимая, поток мыслей зашёл в тупик. — Что? Проходит еще несколько секунд, прежде чем Чуя снова заговаривает. И это совсем не то, что Дазай ожидает. — Я был в Токио три дня назад, выслеживая парня, чтобы получить информацию для босса. В общей сложности я убил тринадцать человек. Может быть, пятнадцать, не совсем уверен, что случилось с двумя другими. — А парень, которого ты искал? Чуя продолжает смотреть на него, безразлично признаваясь: — Ты знаешь, что происходит, когда они добровольно не дают нам необходимую информацию. Дазай первым отводит взгляд, не в силах сопоставить образы этой версии Чуи и зловещего исполнителя, которые начинают заполнять его голову. Бесчисленное количество лет в качестве партнеров, и он никогда не видел, чтобы Чуя был отвественен за допросы и пытки, сопровождавшие задание. Его разбитые костяшки тоже не помогают. Он не может подобрать слова для ответа, но Чуя находит его в молчании и горько усмехается: — Видишь? Вот, о чём я говорю. Дазай резко поворачивается, чтобы посмотреть на него. Чуя лишь улыбается на его замешательство. Его улыбка всё такая же лучезарная, несмотря на плотно сжатые губы. На мгновение они просто смотрят друг другу в глаза. Чуя безуспешно пытается донести свою мысль, Дазай безуспешно пытается понять ситуацию — это раздражающе похоже на хватание за соломинку. — Перестань быть таким намеренно загадочным, — он не может не усмехнуться, хотя бы для того, чтобы заполнить затянувшуюся тишину. — Ты выглядишь так, словно твои мозги сейчас расплавятся. Чуя отвечает вялым пинком в голень. — Заткнись, — выходит не так язвительно, как Чуя надеялся. — Всё так и есть. Ты… теперь совсем другой. Повзрослел. Мы больше не… похожи. Внутренности Дазая скручиваются в узел. Земля под его ногами, кажется, разверзается и поглощает его целиком: Дазай падает, падает, падает — но на этот раз Чуя не делает ничего, чтобы поймать его. Почему? Почему? Расстояние между ними увеличивается в десять раз, тишина затягивается, но он знает, как выглядит прощание, когда видит его. Что-то липкое застревает в горле. — Конечно, я вырос, — выдавливает он. — Очень жаль, что не могу сказать того же о тебе, да? Чуя усмехается и ещё раз заряжает ему ногой под столом. Не так сильно, как они оба привыкли. Во всяком случае, просто мягкий толчок, больше никаких острых и режущих слов, лишь правда, сказанная в пространство между ними. — Это не то, что я имел в виду, — начинает он, и Дазай резко вдыхает. Теперь он знает, что хочет сказать Чуя и к чему всё идет. Он уже был на месте Чуи во время разговора с умирающим другом, а затем стал свидетелем подобного между бывшей убийцей и ее наставницей. Вот что видит Чуя: Дазай на одном конце — он на другом. Добро против зла, их несовместимость и кое-что ещё. — Ты ушел туда, где мне нет места, — голос Чуи теперь чуть громче шепота. — И я начинаю становиться эгоистом. Иногда мне хочется вернуть тебя обратно, но я не могу. («И ты не сделаешь этого», думает Дазай. «Ты мог бы вернуть меня уже столько раз, но не сделал. Ты не монстр.») Дазай до сих пор не в ладах с проявлением искренности, поэтому его слова звучат раздраженно. — Как высокомерно, дорогой Чуя. Даже не думай, что ты способен на такое… — Эй! Он хватает Чую за руку, делая вид, что дрожит только из-за холода. — …И я… мог бы уйти, но я не бросал тебя, Чуя. Тебе не нужно следовать за мной. Я прямо здесь. («Я все еще твой», — хочет сказать он. Так было всегда. Как он может этого не знать?) Чуя выдыхает, разъединяя их руки. Нехарактерная мягкость в его голосе заставляет сердце Дазая трескаться, а затем воссоединяться внутри грудной клетки. Возмутительно, какую власть Чуя имеет над ним, даже не желая этого. — Кенджи попросил меня остаться, — наконец отвечает он на вопрос. — Я сказал ему — им — что мне больше нет места рядом с тобой. (Оберегает. Он так яростно печётся о радости Дазая. О его жизни. О наследии Одасаку. Что он такого сделал, чтобы заслужить это?) Возможно, именно так закончатся их отношения. Тихо, на этот раз. Без драматичного ухода. Мирно. По взаимному согласию. Дазай мог бы увидеть смысл в словах Чуи, каким бы ошибочным он не был. Он мог бы уйти, не оглядываясь назад. Он мог бы забыть Чую, больше не быть в плену воспоминаний о «Двойном Чёрном». И все же, помимо всего прочего, Дазай такой же эгоист. Он встает, но не для того, чтобы уйти, а чтобы сократить расстояние между ними и заключить Чую в объятия. Дазай видит то, чего его напарник не понимает: Чуя и его благородство, Дазай и оковы безнравственности, в которые он по-прежнему заключен, они оба находятся на границе света и тьмы, существуя в сумерках. — Твоё место рядом со мной. Так будет всегда, — говорит Дазай, с особым отчаянием прижимая Чую к своей груди. — Я не впереди тебя, а ты не позади меня. Только рядом с тобой я чувствую себя в безопасности. Связанным с реальностью. На своём месте. Это не признание в любви. Слова даются ему нелегко, застревая в горле. Может быть, в будущем он сможет произнести их. Но сейчас вместо этого Дазай говорит следующее: — Я хочу, чтобы ты был рядом со мной, Чуя. Останься. (Здесь, со мной. В созданном нами вечере, где мы принадлежим друг другу.) Он знает это с недавних пор. Дазай зарывается в волосы Чуи, прижимая его голову к груди, прямо напротив своего сердца. Его стук беспорядочен, искреннен, и Чуя льнет ближе в ответ, сминая рубашку Дазая в кулаке. Он чувствует, как губы Чуи касаются ткани. — Я не твой чёртов пёс, — его голос звучит приглушённо, но, несмотря на его слова, Чуя продолжает цепляться за него. — Я больше не хочу просто ждать или ещё что. — Ты не ждал..... Дазай бросает взгляд на дверь квартиры, которая была открыта, когда он пришел сюда, на второй бокал вина, который уже стоял на кухонном столе еще до его прихода, на плиту, где слишком много супа и клецок на одного человека, а затем на мусорное ведро, в котором лежит до боли знакомая коробка для торта с тем самым логотипом кафе через три улицы от старой квартиры Чуи. Он понимает, несмотря на то, что эти фотографии с Одасаку должны были стать прощальным подарком, они наоборот оказались приглашением пересмотреть свое решение. За всеми безмолвными намерениями Чуи скрывается сердце, которое бьется с надеждой, противоречащей всему остальному. В любом случае, переосмысливать нечего. Дазай уже принял решение еще до того, как вошел в квартиру. Еще до того, как ему исполнилось двадцать три. Раньше, чем это, раньше, чем что-либо еще. — Если поцелую тебя — будешь на вкус как глазурь? Чуя вырывается из объятий Дазая. В голубых глазах плескается страх, который Дазай развевает, наклоняясь и нежно целуя его. Дазай обвивает руками его талию, и Чуя тает в объятиях — он на вкус как вино и подгоревшее печенье; как забытые обещания и, наконец, возвращение домой. Дазай снова просит, голос звучит мягче и сознательнее, почти умоляя словами: — Не уходи, Чуя. И он не уходит. К счастью, он остаётся.***
ЭПИЛОГ
Чуя, на самом деле, тогда не был на вкус как глазурь, но сейчас он определенно чувствует её нотки. Три миски глазури спустя — и их вручную украшенный торт похож на розовое чудовище, но, по крайней мере, купленные в магазине сахарные цветы приятны на вкус. Чуя жует последний стебель, когда Дазай поднимает камеру и щелкает затвором. — Эй! Какого черта! — Чуя отшатывается из-за слепящей вспышки. — Было бы неплохо предупреждать сперва! Полароидная пленка проявляется мгновенно. Ему определенно надо поблагодарить Акутагаву за тщательно продуманный подарок. Дазай машет фотокарточкой и улыбается искреннему выражению лица Чуи. В ту ночь он делает еще несколько снимков: их переплетенные пальцы, Чуя в очках для чтения (яростное «Заткнись!» с тихим ворчанием, которое сопровождается: «Но я даже ничего не сказал, Чуя~»), а затем, наконец, снимок, где они лежат на кровати и Дазай бесстыдно целует Чую в щеку. Позже Дазай поместит все фотографии в альбом, который подарил ему Ацуши, — это станет началом его пополняющейся коллекции воспоминаний. Меньше чем через год он заполнит каждую страницу. Дазай купит еще пару альбомов, но все они будут иметь одинаковую золотую гравировку спереди. И в каждом из этих альбомов будут воспоминания, которые он будет хранить, к которым будет возвращаться, и которые никогда не забудет. Но сейчас он укрывается в объятиях Чуи и ждет, пока 19 июня останется позади. И перед тем, как заснуть, Чуя нежно целует его в висок и шепчет: — Итак, что мы устроим на твой день рождения в следующем году?