***
— Хей, ты чего ревешь, новенький что ль? - Кирилл смотрит на ребенка года на три младше самого себя, и думает, что же случилось, если такое чудо оказалось в этом месте. Он искренне надеется, что у парня не оказались мать-бать алкоголиков, потому как в таком возрасте обычно именно из-за этого сюда и попадают, но тот голову поднимает — Кирилл от глаз-бусинок и россыпи вернушек вгляд не может оторвать — и отвечает, переодически всхлипывая: — Ага. Мама сестрёнку рожала... Погибла... А сестренку в дом малютки... Даже увидеть ее не дали, - и снова в плачь. — Эй-эй-эй-эй-эй, стоп, - он приседает на корточки, чтобы быть лицом к лицу, за коленки парнишечкины держится, чтобы не упасть, слезы пальцами искуссаными вытирает, за голову хватает. — Нормально все будет. От сестренки еще устанешь, вот увидишь. В школу крутую ходить будешь, воспиталки у нас классные, кормят относительно неплохо. Хочешь, я с тобой дружить буду? Только не плачь, пожалуйста! - волосы назад приглаживает, чтобы не мешали, улыбнуться старается ярко. — Меня Кириллом зовут. — Лёша, - доносится из прекрасных уст тонюсеньким голоском. Шмыгает, слезы сам вытирает, даже дорожек мокрых не остается, и в ответ пытается улыбнуться. — Только можно я еще немного поплачу, уж очень хочется. Кирилл хихикает, обнимает легонько и соглашается. Конечно можно. Плакать — это важно.***
Слез не остается. Высох весь, даже самый крепкий алкоголь не помогает. Глаза закрываешь, в глазах яркой вспышкой момент аварии и пронзительные очи. Больно. Ай. — От тебя одни только проблемы, - уведомляет Гречкин-старший, а Кирилл огрызнуться хочет, мол, расскажи того, чего он не знал. Улыбается оборонительно, гадко, в надежде, что его просто, блять, убьют за мерзкие действия. Молится всем несуществующим в мировоззрении Кирилла богам. — Выселить бы тебя на какой-нибудь необитаемый остров, чтобы херню в Питере не творил. Ты понимаешь вообще, гаденыш, какой вред репутации ты мне нанес?! — Вред репутации? Я убил человека. Ребенка, - к горлу подкатывает выпитый алкоголь и, возможно, какая-то еда. Ему бы подняться, дойти до туалета, но отец здесь, а значит надо сидеть. Беспрекословное послушание. — Ты убил меня! - раздалось очень громко. Отец привык общаться громкими фразами, словно эмоциональной окраски в голосе не достаточно. Кирилл все же поднимается, надеясь, что разговор окончен, хлопает громкими старинными дверьми отцовского кабинета, и наконец-то идет умываться. В зеркало смотреть больно, противно, хочется кулаком стукнуть по уродскому отражению, и именно поэтому он не может оторвать взгляд. Он надеется, что когда-нибудь все же решится.***
Кирилла выдернули из постели неожиданно, еще до официального подъема, сказали собирать вещи. Он испугался — по детдому ходила куча страшилок про то, как непригодных детей отдают в рабство, но Кирилл был взрослым, чтобы верить в эти бредни. Правда не сейчас. Сейчас он в срочном порядке собирал немногочисленную одежду и тайник в виде дешевых сигарет, которыми его угостил старшак, стараясь при этом не разбудить соседей по комнате. — Я... я могу кое-куда сбегать? — Две минуты! Кирилл понятия не имел, что именно происходит, но задницей чуял неладное, поэтому в срочном порядке побежал в комнату средней группы. Знакомые коридоры на этот раз казались чужеродными из-за отсутствия освещения, но Кирилл выучил путь наизусть, и это не очень мешало. Легонько постучавшись ради приличия, он зашел в комнату, рассмотрел в темноте знакомую головку, едва выглядывающую из легкого пледа, и начал трясти друга. — Что-что случилось? - испуганно пролепетал тот шепотом, чтобы не разбудить остальных. — Лех, меня куда-то увозят. — Чего? Леша полу-садится, ноги к стене придвигает, чтобы Кириллу было, куда сесть. Кирилл же лишь машет рукой, подходит ближе, обнимает хрупкое тельце и тут же отпрыгивает. — Лех, я тебя не забуду, ладно? — Кир, я не понимаю... — И... это... ты обязательно встретишься сестрой, я тебе клянусь! И если старшаки обижать будут, ты им намекни, что знаешь про их голландский штурвал, они сразу лезть перестанут. — Голландский штурвал? Что это? Кирилл улыбается, глядя на растерянное лицо, и думает, что этот невинный ребенок еще горы свернет. Все у него хорошо будет, он уверен. Старший прощается, приказывает шутливо, чтобы Леша даже не думал идти за Кириллом, а ложился спать. Помня наставления работницы сиротского учреждения, он поспешил обратно, где его уже ждали. Директриса и воспитательница были недовольны отсутствием подростка, поэтому молча отдали ему собранные ранее пакеты, подталкивая парня к выходу из здания. Выходя во двор, он заметил мужчину в черном, что стоял около машины, но, как только они вышли, мужчина тут же направился своим широким шагом по направлению к Кириллу и женщинам. — Что, все-таки в рабство? - иронично спрашивал он, пытаясь скрыть за юмором тревогу и страх. Становилось трудно дышать, глядя на огромного бугая, и Кирилл непроизвольно придвинулся к воспитательнице, которая откровенно говоря никогда не была милой, но черт, лучше уж быть рядом с ней. — Не говори чушь, - шепотом ответила директрисса, а потом сразу же устремила взор на мужчину. — Здра-а-а-авствуйте, а где Всеволод Васильевич? — Он не смог приехать, будет ждать дома, - грубый голос прозвучал пугающе громко в пустующем утреннем дворе. У Кирилла голос только-только начал ломаться и звучал коряво и глупо, как ему казалось, но теперь, когда услышал такой неприятный голос, он решил, что его голос очень даже ничего. — Этот? - указывая на Кирилла. — Этот, этот, - продолжала лебезить директрисса. — Всеволоду Васильевичу понравился именно Кирюша. — Взрослый какой-то, - рассуждал мужчина, рассматривая парня, как товар. Однако, Кирилл привык. Весь этот "детский бизнес" и был таким — люди ходят, рассматривают, выбирают, кто помоложе да покрасивше. — Но хозяин — барин. Идем, парень. Кирилл знал процедуру усыновления, и то, что происходило с ним, не было похоже на то, что происходило с другими детдомовцами. Он посмотрел на удаляющуюся к машине спину, посмотрел на тех, с кем он был знаком с самого детства, не увидел в них ничего, кроме желания поскорее избавиться от подростка, поднял пакеты и молча направился за мужчиной, сжав зубы и молясь, чтобы сдержаться и не посмотреть назад. — Кирилл, мы будем скучать, - крикнула сентиментальная воспитательница, но он ей не верит. Она не была плохой, но каждый раз, когда детей забирали, она тут же забывала про них. Для нее они — работа, не более. Так и для Кирилла она должна стать лишь бесцветным воспоминанием. Только в автомобиле он нашел в себе силы повернуться к зданию учреждения и посмотреть на окно второго этажа, туда, где была комната Леши. Слава всем Богам, Макаров не стоял у окна, а, вероятно, спал в теплой постели, но Кириллу все равно было грустно, что он так странно попрощался с другом. По пути Кирилл не задавал никаких вопросов. Лишь безмолвно кусал щеку изнутри и успокаивающе крутил пальцами у висков, пытаясь избавиться от психосоматической боли в голове. Кожаные сидения и кондиционер не давали уюта и тепла, и Кирилл некоторое время вздрагивал от утреннего промозглого холода, но через некоторое время привык, теперь уже заинтересованно разглядывая виды питерских сталинок. Им с остальными ребятами не часто удавалось сбежать из детдома, но когда удавалось, они бродили по центру, рассматривали старинные здания времен Петра и Екатерины, даже не догадываясь, что за пределами Невского и Лиговского есть целые районы в стиле ампир и неоклассицизма. Позже и они заканчиваются, дома плавно превращаются в разбитые хрущевки, бараки, деревянные одноэтажные. Кириллу почему-то больше не страшно, он испытывает лишь трепет и совсем немного — усталость. Хочется вернуться, лечь рядом с Лехой, уткнуться тому в шею, зарыться в одеяло и заснуть мертвым сном. Они иногда так делали, когда внезапно получалось оставаться наедине. Просто два одиночества, две родственные души. Приятно. Громила останавливает автомобиль около ворот, ждет их открытия, заезжает в ухоженный двор и паркуется. Берет немногочисленные вещи Кирилла, самого парня подпихивает, чтобы тот выходил, и идет не глядя на него в огромный особняк. Все движения настолько выверенные, словно роботизированные, и Кириллу в ответ хочется станцевать или сделать что-нибудь ужасто детское, но он сдерживается, лишь хмурит густые брови сильно-сильно, как взрослый, и идет в этот пугающий своими размерами дом. — Ну здравствуй, сын.***
Леша не помнит ничего из последних нескольких месяцев. Он не может вспомнить, как ходил в следственный, не может вспомнить, чем он питался, когда в последний раз спал. В голове лишь окровавленное и скрюченное тело сестры, ее крик, громкий, звонкий, такой, что до сих пор будит его каждые полчаса. Он пытался употреблять дешевый спирт, пытался пить снотворное, украденное из медкабинета школы, пытался резать себя, щипать, избивать, делал все, чтобы заглушить эту жгучую боль. Ничего не помогало, лишь вызывало дополнительные слезы, даже когда поклялся, что их больше не будет. Лиза на экране телефона улыбается, а у Леши не получается нихуя. Ему было абсолютно похуй, что за урод сделал это. Он должен понести наказание вне зависимости от того, какое решение примет суд. Но он все равно идет на последнее заседание, чтобы произнести то, что он рассказывал уже тысячу раз, чтобы, наконец, взглянуть на ту суку, что убила его сестру, не через пелену сильных слез. — Кирилл Всеволодович Гречкин, 2001 года рождения, проживающий по адресу город Санкт-Петербург, Воронежское шоссе, 10. Леша смотрит на парня, и чувствует к нему такую сильную ненависть, что, если бы не сильнейший недосып и огромная доза успокоительных, он бы убил его прямо в зале суда. Убийца сидит развязно, преувеличенно грубо, улыбаясь гадко, обнажая неровные зубы, но в глаза Леше не смотрит. Макаров отчаянно хочет, чтобы тот посмотрел, чтобы увидеть там самому что-то, и, внезапно, после того, как вытирает противные слезы рукавом, резко поднимает голову и натыкается-таки на взгляд. У Леши мир переворачивается, а по правую руку от Гречкина мужчина кладет тому тяжелую ладонь на колено, и сжимает основательно. Кирилл сразу будто отходит, глаза закрывает на миг, выдыхает и вновь улыбается гадко, словно главный актер в этом цирковом представлении. Леша в голове пытается вспомнить того Кирилла, вспомнить его возраст, улыбку широкую, зубы эти, вспомнить все рассказы воспитательниц про то, что друга усыновил богатый папик ради дополнительных очков в очередной предвыборной гонке. В голове проносятся их игры, их вечера сплетен, их моменты тишины на лешиной кровати. Он, блять, не верит, но глаза кириллины, сука, не врут. Перед ним сидит его друг детства. Он замечает, как Кирилл после их внезапного соединения взглядов плохо играет. Он лыбится, но улыбка быстро пропадает с губ, он пытается демонстративно привлечь к себе внимание, но все еще даже не поворачивает голову к Леше. У Макарова воспоминания злополучного дня, которые он, в отличии от воспоминаний о сестре, стер: дрожащие руки, что тянут подальше от тела девочки; крики — далеко не от злости, скорее отчаянные, пронизанные болью; легкие поцелуи в макушку, лоб, руку — куда только получится — в попытке успокоить, сжать, чтобы тот не видел всех ужасов. Макарова разрывает от противоречий к этому человеку, ему вновь очень сильно больно, и он убегает в туалет на первом этаже и блюет желчью от выпитой ранее воды.***
Дождь столбом льет на безумных прохожих, которые поскорее спешат в теплый дом. Макарову же некуда идти, его никто не ждет, он никому не нужен, поэтому он быстрым, непривычным для Петербуржцев, шагом спешит по прямой Сосновки, иногда доставая влажную ладонь из кармана, чтобы вытереть холодные капли с лица. Ему было бы страшно ходить по этим узким, протоптанным собачниками дорожкам, и без малейшего освещения, если бы в той самой влажной руке он не сжимал ПМ. Пройдя еще немного, Леша не выдержал — скорее от напряжения, сковавшего все его тело — и вызвал такси. Ему уже все равно, что он отсчитывает последние деньги, завалявшиеся в том же кармане куртки. Черт, как же ему похуй на эти деньги. — Вам точно сюда? - повторно спрашивает таксист, удивляясь, гадая, зачем такому нелепому парнишке в этот особняк. Но кто он такой, чтобы перечить, и он высаживает Лешу прямо у длинных ворот, не желая даже вдумываться в возможные проблемы ребенка. Ворота по-странному открыты. Макаров понимает, что это неспроста, потому что такое огромное металлическое сооружение создано явно не для того, чтобы каждый мог сюда войти, что Макаров, собственно и делает, несмотря на чувство неправильности. Наблюдая за особняком — за его большими расписными окнами, за холодным светом лишь в одном из них, за покачивающимся от ветра и дождя растениям — Леша думает, что это все далеко не Кирилла. Кириллино — это тюрьма, или, ну, небольшой, но стильный домишко в модном минималистичном стиле. Главные двери особняка настежь открываются, и из помещения, шатаясь, выходит Гречкин, даже не стесняясь своего пьяного состояния. Пиликающий звук проклятой ламбы сообщает, что авто разблокировано, а значит, у Кирилла не будет проблем сесть за руль. На Лешу вновь подкатывает удручающая, не дающая нормально дышать, злость и не менее отталкивающая ненависть. Он бежит, хлюпая дешевыми кроссовками по маленьким лужам, кричит и угрожает, если тот не остановится. — Оу, - только и произносит Кирилл, падая на задницу от сильного толчка в грудь. Руки тут же начинают саднить от удара об асфальт, и он непроизвольно шипит, поднимая взгляд на Лешу. Леша смотрит на растрепанного, будто сломанного Гречкина, смотрит совсем не на того, кого он видел на судебном заседании. Он дрожащей рукой достает пистолет и тут же хватает его двумя руками, чтобы случайно не уронить. Конечности не слушаются, ноги подгибаются, тело хочет свалиться на холодную землю и там и остаться. Леша держится и направляет оружие на Кирилла, но случайно обращает внимание на его глаза. Макаров вдруг понимает, что его не боятся. Кирилл хочет этого выстрела. — Куда ты собирался? Вновь хотел сесть за блядский руль, чтобы еще кого-нибудь убить? - орет Макаров, даже не думая о возможной охране по периметру здания. Он сейчас вообще мало о чем может думать, кроме уже привычной подступающей тошноты и ярости ко всему происходящему. Все планировалось не так! — Отвечай быстро, зачем ты хотел сесть за руль! - вновь орет, когда не получает ответа, а у самого от эмоций слезы текут. — Тут мост недалеко, - коротко отвечает Кирилл, но Леша все понял. Он опускает оружие, но не убирает его далеко. Он все равно должен это сделать, так или иначе. Открытые ворота и отсутствие охраны, оказывается, так легко объясняются. Леша рукой, в которой лежит ПМ, вытирает слезы, пытаясь сфокусировать взгляд на Гречкине, а тот словно протрезвел вмиг, смотрит так осознанно, ожидая. — Поднимайся, - приказывает Леша и ждет, когда Кирилл встанет хотя бы на колени, но тот все же замирает на ногах, руки мокрые перед собой держит, а они также ходуном ходят. — Раз ты так хочешь этого, то сделай, - в раскрытые ладони кладет пистолет. — Я не хочу быть убийцей, - близко-близко, хотя это трудно как минимум потому что от Гречкина несет чистым спиртом. — Делай это как хочешь, но сначала выстрели в меня. Кирилл отшатывается, пистолет на асфальт роняет и тот с громким звуком падает. — Нет-нет-нет, - повторяет, и за ПМ на колени падает, поднимает аккуратно, как самое дорогое сокровище, и вновь снизу вверх на Лешу смотрит. Он, несмотря на просьбу Макарова, ствол на свой висок направляет, глаза с силой жмурит, и пытается на курок нажать, но нихрена не получается, и он кричит, бьется в истерике, запястьем закрывает слезные глаза. — Я не могу, я пытался уже, я не могу, не получается, прости меня, Лех, прости, я не могу, мне очень хочется, но никак, Лех, убей меня сам, а, молю тебя. Леша смотрит на припадок, и от жалости к парню и к самому себе сердце сжимается. Где же они, блять, повернули не туда, раз оказались тут, в этом самом месте, в попытке убить себя и друг друга. Он тоже на колени падает, наплевав на неприятные ощущения от мокрого асфальта, пистолет из рук забирает и откладывает чуть подальше, совсем забывая, что сам хотел в себя самого выстрелить, хватает за ладони и держит крепко. Макаров сам не знает, что делает и почему, но сейчас словно одно желание — успокоить парня напротив. — Что же ты меня бросил, а, Кир?***
— Мне бы в детдом съездить, друзей проведать, - Кирилл дождался, когда отец в своем кабинете останется один, и, выдохнув перед входом, решился и зашел. Прошло уже 2 месяца с усыновления —теперь Гречкина—, но подросток до сих пор не мог привыкнуть к новой жизни. Ему полагалось множество игрушек, вкусной еды, необычных прогулок, но взамен этому приходилось учить в столь юном возрасте юриспруденцию и финансовую грамотность. Новый родственник оказался хладнокровным и пофигистичным, но Кириллу грех было жаловаться — отец не бил, а многочисленные слуги обхаживали его, как маленького. — Нет, - не поднимая головы, отвечал Гречкин-старший. — Теперь ты из другой "лиги", нечего тебе общаться со всякими там, - на удивление, в его речи даже не особо было слышно презрение, хотя оно, естественно, было. — Кирилл, - он все же посмотрел на нового сына, рукой пригласил того присесть рядом. — У тебя новая жизнь. Не давай мне повода усомниться в правильности моего выбора. Я выбрал тебя, потому что почувствовал, что мы похожи, - отец неожиданно похлопал Кирилла по тощим плечам и спине. — У тебя теперь новые друзья. — Но они лицемерные и противные! — А кто нет? - удивился Гречкин-старший. — Привыкай, сын, во взрослой жизни всегда так. Или ты хочешь лишиться всего этого и вернуться обратно в детдом? Кирилл немного задумался, но новые игрушки были такими классными, а учителя, которые приходили к Кириллу на дом, позволяли спать до 10 часов, и он кивнул и выскочил из кабинета. Он сделал свой выбор, мысленно обещая Макарову, что они еще обязательно встретятся. Это был первый раз, когда Гречкин почувствовал ненависть к самому себе.***
— Променял на бабки, - честно ответил Гречкин, вырывая руки из рук Макаров, хватаясь за волосы, чтобы выдернуть их, чтобы хоть как-нибудь образом сделать себе боль, которую он заслужил. Он немного успокоился, возможно от рук Леши, и теперь не выл, а лишь всхлипывал. — Не останавливал бы меня. Я должен сесть за руль, так всем будет лучше. — Какой же ты придурок, - высказался Леша, вдруг отчаянно сжимая убийцу собственной сестры в своих объятиях. Тот обмяк, доверился, положил голову на плечо. — Как же я ненавижу себя за то, что не ненавижу тебя. Они еще немного посидели так, периодически вздрагивая от крупных холодных капель, стекающих с волос и носа. Леша уже не плакал, словно родной запах ощутил, игнорируя жесткий спиртовой. В голове не единой мысли, а ведь все по-другому должно быть. Он попытался вспомнить сестру, но единственные воспоминания, пришедшие в голову, были связаны только с подростком-Кириллом и его широкой улыбкой. — Эй, - Гречкин внезапно отклонился от объятий, схватил руками лицо Леши, чтобы тот только в глаза смотрел. А у Кирилла в глазах — океан эмоций, и голос тихий-тихий, испуганный. — Возьми мою карточку. — Что?! - возмутился Леша. — Послушай! - остановил от негодований Кирилл. — Возьми мою карточку и уебывай из страны. Здесь у тебя не будет счастья. Уезжай туда, где тепло всегда-всегда, ты заслуживаешь это. Ты сам теплый, - Леша краснеет. — Тебе здесь тоже счастья не будет. Кирилл убирает одну руку с лица бывшего друга и не глядя тянет ее к пистолету. — Это не важно. У меня теперь есть это, - он показывает пистолет и Леша смотрит, как будто до этого несколько дней не рассматривал ПМ в тесной кабинке туалета в детдоме. — Тяжелый такой, - выдыхает воздух и немного немного улыбается, словно это сейчас правильно. Но у них обоих с эмоциями не все в порядке, так что Леша думает лишь о том, что улыбка эта, хоть и горькая, но слишком уж приятная и родная. Пистолет тем временем прячется где-то в толстовке Кирилла. Макаров отчаянно хочет вернуть пистолет, но еще больше он хочет улыбки Кира, и он устал ненавидеть себя за это. — Поехали со мной. — Что?! - в этот раз это произносит Кирилл. — Поехали со мной, - повторяет, ничего не добавляет Леша, и слышит истерический смех, чувствует жгучие поцелуи на щеках и лоб к лбу. Это не страсть или внезапная любовь, понимает Макаров, но все равно тянется и проделывает тоже самое. У них мозги по пизде пошли. — Ты больной. Пиздец, какой же ты больной, Лех, - улыбается, обнажив белые зубы, а потом от дождя неожиданно отплевывается, и Леша на это смеется. — Ты сошел с ума, и я тоже ебнулся, класс. — Я хочу в Грузию. Кирилл молчит, но потом все же произносит: — Значит, летим в Грузию.