I'd do anything to have her to myself Just to have her for myself
Slipknot — Vermilion Pt.2 *
Солнце клонилось к закату, окрашивая бывшее весь день голубым небо во всевозможные оттенки оранжевого и красного. Алого. Прилегающая к особняку Риддлов территория: аллея с узкой улочкой, ведущая к небольшому ухоженному прудику, а за ним — простирающееся настолько, насколько могли видеть глаза, поле, усыпанное пёстрыми пятнами — белыми, жёлтыми, синими, алыми, — выглядела умиротворенной, лишь лёгкий ветерок колыхал деревья да полотно поля, создавая еле слышный, успокаивающий шелест. Изредка раздавались звонкий щебет птиц и стрекотание кузнечиков. Неожиданно среди этой безмятежности раздался нечеловеческий, надрывный крик. Он разорвал пространство, расколол его на части, разбил на маленькие осколки. Так кричат от невыносимой боли, с которой не знают, как справиться. От чувства, когда хочется разрушить всё вокруг, уничтожить, стереть, лишь бы больше этого не ощущать. Забыть. Забыться. На том самом поле, среди высокой травы и простых цветов, лежала молодая девушка. Закатное небо создавало на её лице необыкновенный цвет, делая её красивее, чем она была, а волосы, длинные и кудрявые, развевающиеся от ветра, из-за него отсвечивали алым, хотя на самом деле они были каштанового цвета. Глаза девушки были закрыты, ресницы слегка трепетали, казалось, что вот-вот она откроет их, покинув царство Морфея. В своём лёгком белом платье она была похожа на принцессу из магловской сказки. Спящая красавица. Вот только горькая правда заключалась в том, что девушка не спала. Поцелуй не поможет. Рядом с ней, в отчаянии схватившись обеими руками в волосы, упал на колени Том Риддл. Раздалось едва слышное: — Гермиона… Словно это могло её пробудить. Словно это могло что-то исправить. Он потянулся к ней, чтобы убрать налетевшую от ветра на лицо прядь за ухо, попутно проведя ладонью по её глазам, …которые больше никогда не посмотрят на него. С любовью, с вызовом, с укором. по губам, …которые никогда больше не произнесут его имя, Том, с такими разными оттенками. Ни ласково, с придыханием, ни в порыве страсти, с растягиванием буквы «о», ни злобно, делая согласные звуки ещё более твёрдыми. Из его груди вырвался болезненный стон. Он медленно убрал руку от лица Гермионы и уловил такой знакомый и родной запах. Её запах. Мандарин и жасмин. Сладкий, пьянящий. Том прикрыл глаза, образы калейдоскопом проносились в голове. Хогвартс. Последний курс. Настырная и наглая новенькая ученица Слизерина с гнездом на голове, сидящая за первой партой и с неистовым рвением отвечающая на все вопросы профессоров. Посмевшая бросить ему вызов. Ему, лучшему студенту курса. Всей школы. Заставившая его усомниться в своём превосходстве. Взаимная неприязнь и стремление обойти соперника. А после — взаимный интерес, вызванный нелепой случайностью… ...Святочный бал. Она прекрасно выглядит в своём алом платье, бросающая вызов ему и всему факультету с их изумрудным цветом. Том убеждён, что в изумрудном она смотрелась бы лучше, но всё равно берёт её под руку и ведёт в Большой зал. Они кружатся в танце, она кажется такой маленькой в его объятиях. Хрупкой, словно фарфоровая кукла. Её глаза горят, а у него необъяснимо щекочет в груди. После бала он провожает её до комнаты и крадёт первый поцелуй. Едва касаясь своими губами её, он чувствует, как внутри всё выворачивает наизнанку, как тело охватывает лёгкая дрожь, как покалывает пальцы рук, которыми он касается её скул, затем ниже, по челюсти, уходя на шею. Она отвечает трепетно, отдавая всю себя, а он, потеряв контроль, прикусывает её губу практически до крови. Они замирают, прислонившись лбами друг к другу, и словно в мире больше ничего нет, только они вдвоём. В этот момент он впервые за свою жизнь забывает обо всём. И как никогда уверен, что он на своём месте. Открыв на короткое мгновение — вечность, — глаза, Том устремил взгляд на неподвижное тело. Подол платья слегка приподнялся от ветра, открывая ступни. Гермиона любила ходить босиком, поэтому они были немного запылены, а между пальцев застряла короткая травинка. Не решаясь её убрать, Том скользнул взглядом выше. Её руки раскинулись по сторонам, как если бы она танцевала. На безымянном пальце левой всё так же сверкал тёмный камень кольца Гонтов. Он не колебался ни секунды, прежде чем надеть его ей, закрепляя это действие целомудренным поцелуем, обещающим сделать всё для неё, быть рядом и в горе и в радости, не пойти по тому пути, что она ему показала. Выпускной. Гермиона, как всегда, великолепна. В этот раз она надела изумрудное платье, накинув сверху мантию. Том убеждается, что был прав в своих предположениях, впрочем, он и не сомневался. Никогда, кроме того времени, когда она только появилась. Он знает, чувствует на уровне интуиции, что она не отсюда. Он видит это в её нетипичном для девушек поведении, в её самодостаточности и независимости, в словах, которые порой проскальзывают. Сама Гермиона ничего ему не рассказывает, но ему жизненно необходимо узнать, подтвердить или опровергнуть свои опасения. Том не знает, насколько его может задеть правда, но ему это не важно. После церемонии он хватает её за руку, едва сдерживаясь. «Сейчас или никогда!» — думает он. Отведя её в Выручай-комнату, он замечает, как Гермиона хмурится. Отводит глаза, но Том легко хватает её за подбородок и утопает в них. — Ты должна рассказать мне правду, — едва сдерживаясь от крика, шепчет он. Крик только напугает, всё испортит. Том давно понял, что с ней метод кнута не работает — она только больше закрывается и отдаляется от него. Гермиона пронзительно смотрит на него, так, словно знает про него всё, в её глазах мелькает множество эмоций, таких разных, и все — о нём. Дрожащими губами она говорит ему: — Я не могу тебе рассказать… — Вспышка гнева охватила его, но она продолжила: — Ты должен увидеть это сам. — Легилименс! — и картинки одна за другой заполнили сознание. Вот он видит Гермиону, она совсем дитя. Он видит её родителей-маглов. Он видит их всепоглощающую любовь. Он видит радость Гермионы, когда она получила письмо из Хогвартса, когда она узнала о мире магии и получила ответы на свои вопросы. Он видит её, сидящую на стуле, с Распределяющей Шляпой на голове, которая торжественно объявляет: «Гриффиндор!» Он видит, сколько презрения она получает со стороны сокурсников с зелёными галстуками. Но так же он видит и чувствует, сколько счастья, радости и любви внутри неё, когда она находится рядом со своими друзьями: рыжим и темноволосым. Они всегда и везде втроём, не могут усидеть на месте и рвутся к приключениям. Он слышит её звонкий смех, который так полюбил. И вдруг всё обрывается. Если предыдущие образы светились, заставляли ощущать тепло, то от тех, что пошли дальше, стало невыносимо холодно. Картинки стали темнее, мрачнее. Так же маленькая Гермиона, но она растрепана и в крови, едва сдерживает рыдания над рыжим другом. Два огромных глаза жёлтого цвета («Василиск» — мелькает догадка), увиденные в зеркале, и следующие за этим чернота и пустота. Она в ужасе от того, что Гарри чуть не умер от рук тёмного волшебника Воландеморта. «Он вернулся!» — слышит он истошный крик темноволосого парня. Небо, потемневшее, затянутое тучами, по нему перемещаются чёрные дымки. Смех, жуткий, пробирающий до костей: «Сириус Блэк мёртв!» «Не-е-ет!» — крик того же парня, заставляющий кровь поледенеть в жилах. А дальше бесконечный бег, битвы, заклинания, боль, страх, пытки, смерти… Последнее, что Том видит, — образ того самого волшебника, образ себя в будущем: бледного, обезображенного, со страшными безжизненными алыми глазами, один взгляд которых может испепелить всё вокруг. Выйдя из сознания Гермионы, Том еле сдерживается, его мутит. В голове всё ещё стоит её крик от пыток Круциатусом. Он качает головой, отрицает увиденное. — Это не я. Я не мог. Я не этого хотел. Теперь я знаю. Я смогу всё исправить... — ему не особо жаль, он был готов идти на определённые жертвы, но она… Её боль. Это его задело. Том уже стал прикидывать в голове, каким пыткам он подвергнет ту ведьму, посмевшую это сделать с ней. Но, заметив отчаявшийся взгляд Гермионы, он понимает, что в кои-то веки позволил своим эмоциям выплыть на поверхность, пока раздумывал о расправе, и медленно вдыхает воздух, наполняя им лёгкие до предела, прикрывает глаза и успокаивается. — Тебе не стоит переживать. Я так отреагировал на ту ведьму, что с тобой это сделала, на твою боль. Я не позволю этому случиться. — Для этого тебе не нужно подвергать кого-то пыткам. Ты должен найти другой способ получения желаемого. Я знаю, что ты не отступишься! И я готова быть с тобой рядом и помогать тебе, чтобы этого не случилось, потому что… я люблю тебя. Тогда её признание перевернуло его мир. Том знал, что между ними что-то было, но не мог подобрать подходящего слова для этого. Она была единственным человеком, который не только сказал эти слова, но и доказывал их каждый день, каждый час, каждую секунду их дальнейшей жизни. До этого момента. И этого больше не будет. Том глядел на постепенно сереющее тело. Лицо стало бледным, губы приобрели фиолетовый оттенок. Солнце почти село и больше не освещало её. В груди появилась дыра, которая всё разрасталась и разрасталась, больше и больше… Это было больнее, чем разрыв души при убийстве, когда он создал первые крестражи. Почему Гермиона не захотела сделать этого ради него? Они были бы вместе. Вечно. Этого больше не… …будет! Осознание вспышкой пронеслось в его голове. Гермионы не уже нет. А ещё нет. Через несколько десятков лет она только родится. И тогда он сможет её обрести вновь. Но для этого нельзя менять историю. — Родная, — впервые он позволил себе так назвать её. Одинокая слеза стекала по левой щеке. — Я знаю, что обещал тебе не идти по тому пути. Но я не вижу иного выхода. Был бы он, клянусь, я бы выполнил твою просьбу. Но я не могу. Я не могу… Невидящим взором Том осматривал Гермиону в последний раз. Тяжесть в груди немного отступала, оставляя место решительности. Солнце зашло за горизонт, и лицо Тома скрылось во мраке. В голове — единственный способ заполучить её. Вернуть назад. — Я стану Воландемортом. Примечания: * Я бы сделал всё, чтобы она была моей, Просто была моей.